Людмила Правоверова - Павел Филонов: реальность и мифы

И вот мы, ученики, приходящие в Дом печати для встречи с Филоновым, стали замечать, как силы и энергия Филонова падают, убывая с каждым днем. Это сказалось на его работе. Да иначе и не могло быть при его образе жизни. Нас это очень обеспокоило, и мы решили, что нужно что-то предпринимать. С ленинградскими художественными организациями у Филонова не было контакта, и мы решили обратиться непосредственно в Наркомпрос, который тогда занимался вопросами искусства. Мы не сомневались, что Анатолий Васильевич Луначарский, возглавлявший Наркомпрос, знает такого крупного художника и непременно примет участие в его судьбе. Мы изложили в письменном виде все, что было, есть и может быть с Филоновым в дальнейшем. Выполнить это ответственное поручение доверили мне.

И вот я в Москве. Ясным августовским утром направилась в Наркомпрос. Спокойно поднялась по широкой лестнице на второй этаж огромного здания, бывшего царского административного учреждения. Никто меня не остановил, не спросил пропуска. Наверху, пройдя большой холл, я вошла в комнату, где находился секретарь Наркомпроса. Им оказалась молодая женщина. Она спросила, что привело меня сюда. Выслушав краткое изложение дела, сказала, что мне следует обратиться к т. Новицкому, который ведал вопросами искусства и находился в том же здании. Сейчас Анатолий Васильевич занят другими серьезными делами, и прием граждан ограничен.

Все было бы хорошо, но, уезжая из Ленинграда, я получила от своих товарищей строжайший наказ: вручить наше послание только в собственные руки Луначарскому и никому больше. В этом и заключалась моя миссия. Трудная? Да, но выполнить ее надо.

Я вышла от секретаря и, медленно спускаясь по широкой лестнице, раздумывала, что же мне делать? И вдруг вижу, как кто-то, окруженный группой людей, быстро-быстро поднимается по лестнице. Я остолбенела: не могло быть сомнений — это Анатолий Васильевич Луначарский. Из моей попытки пробиться к наркому ничего не вышло. Он дошел до своего кабинета и скрылся за дверью. В еще большей растерянности я вернулась в холл и устроилась поближе к комнате секретаря. Увидев меня, секретарь удивилась и спросила, нашла ли я т. Новицкого? Узнав, что я еще не искала его, посмотрела на меня явно неодобрительно. А меня донимала одна мысль: как добраться до наркома?

В это время в соседнем зале началось заседание коллегии, которое вел А. В. Луначарский. Я решила дождаться конца заседания и тогда попытаться поговорить с наркомом. Ждать пришлось долго. Наконец, двери в зале заседания открылись, вышел Луначарский и начал быстро спускаться по лестнице. Я сейчас же кинулась за ним. Но походка у наркома была удивительной. Догнать его было трудно. Широкие шаги быстро отдаляли его от меня. Тем не менее я не теряла надежды догнать его и была уже близка к цели, когда Луначарский свернул за угол и скрылся за небольшой дверью. Мне оставалось только вернуться к лестнице и ждать там. Терпеливо жду. Минут через пятнадцать меня охватило беспокойство: заседание началось, а Луначарского все нет. Что-то явно случилось. В тревоге поднялась наверх. Там было все спокойно. Секретарша сидела за своим столом, занимаясь делами. Из зала заседания коллегии вышло несколько человек. Я бросилась к ним, спрашивая, что случилось с Анатолием Васильевичем, где он? Они посмотрели на меня удивленно и ответили, что ничего не случилось, и нарком после небольшого перерыва продолжает вести заседание. Я недоверчиво покачала головой, сказав, что этого не может быть. Тогда кто-то приоткрыл дверь в зал и предложил мне взглянуть. Действительно, в конце стола сидел Луначарский. В полном недоумении оттого, как он попал наверх, не пройдя мимо меня, я решила хорошенько обследовать путь от зала заседаний до злополучной двери. Оказалось, что, пройдя по коридору мимо этой двери, попадешь на другую лестницу, ведущую наверх. А. В. Луначарский воспользовался этим путем, зная, что кто-нибудь обязательно постарается перехватить его на обратном пути для разговора о своих нуждах.

День, проведенный в Наркомпросе, не пропал даром. Он научил меня многому. Теперь надо только узнать, когда нарком будет еще в комиссариате. Но как? Обратиться к секретарше я не могла, поскольку она уже ответила на этот вопрос, послав меня к Новицкому. Вернувшись в проходной холл, я села поближе к двери кабинета секретаря и решила ждать. Чего? Этого и сама не знала.

Неожиданно до моего слуха донесся разговор по телефону. Нет, это даже не разговор — просто передавалась телефонограмма, но какая! Ура! Назначалось совещание директоров втузов в кабинете наркома, такого-то числа, в таком-то часу. Все. Больше сидеть здесь незачем. Я узнала, что мне было нужно. Теперь только действовать.

И вот я снова у здания Наркомпроса. Стою у входа и заглядываю во все подходящие машины. Нет, лучше ждать в вестибюле. Я устроилась напротив входной двери. А. В. Луначарский вошел, быстро разделся в гардеробе и стал торопливо подниматься по лестнице. Теперь только не сплоховать. В один миг очутившись рядом с наркомом, я сразу же приступила к изложению своего дела, стараясь не отстать от него. Но не успела произнести и несколько фраз, как между мной и наркомом втиснулся какой-то молодой человек. Я попробовала оттолкнуть его локтями, но из этого ничего не получилось. Тогда я подошла к наркому с другой стороны. Но настойчивый молодой человек опять оказался между мною и наркомом. Это так возмутило меня, что я тут же высказала все, что о нем думала. И каково же было мое смущение, когда Анатолий Васильевич, внимательно меня выслушав, предложил нашу пространную петицию о Филонове отдать его личному секретарю и указал на этого «назойливого» молодого человека. Кроме того, Анатолий Васильевич сказал, что вопрос о Филонове он поставит на заседании коллегии, на котором мне надлежало присутствовать. О дне и часе заседания я могу узнать у секретарши. Как мы и предполагали, Анатолий Васильевич прекрасно знал художника Филонова, сказал, что ценит его и, конечно, сделает все возможное, чтобы помочь ему.

Наступил день заседания коллегии. Огромный зал. Посередине длинный стол, покрытый красным сукном. Яркий свет. За столом много людей. Среди них известные ученые, писатели, общественные деятели. Нарком, сидевший в конце длинного стола, зачитал наше заявление. Присутствующие с интересом задавали вопросы и вносили предложения. Анатолий Васильевич хотел оформить материальную помощь Филонову как пособие по болезни, поэтому предложил представить ряд документов, в том числе медицинскую справку о состоянии здоровья. Но я знала, что П. Н. Филонов ни под каким видом не будет брать справок о состоянии здоровья. Он всегда говорил, что здоров и хочет работать и работать. Обо всем этом мне пришлось сказать на заседании коллегии. Тогда было принято решение о выдаче Филонову единовременного пособия в сумме 300 руб., оформив как творческую помощь. Позднее, по-видимому после указания из Москвы, Филонов получил через Лениздат заказ на коллективный портрет работниц фабрики «Красное знамя»[647]. Красочная репродукция этой картины продавалась во всех газетных киосках Ленинграда.

Так простота и отзывчивость наркома просвещения, Анатолия Васильевича Луначарского, помогли мне выполнить трудное поручение товарищей.

А. Е. Мордвинова член Союза худ[ожников] СССР с 1934 г.

03. 1978.

О. В. Покровский [648]

Тревогой и пламенем

(Воспоминания о П. Н. Филонове)[649]

«Блажен, кто посетил сей мир

В его минуты роковые».

Из дальней дали тысячелетий дошла до нас древняя легенда о живописце.

Он жил в годы войн, годы смертей. Его глаза видели багровый огонь пожаров, темный дым, трупы детей и женщин на площадях поверженных городов. Он писал огонь, черную боль и кровь. И никто не знал, почему так мрачно пламенеет пурпур его картин.

Художник жил долго и был славен. Когда он умер, все друзья и враги, все почитатели и завистники пришли к нему к мертвому, желая понять тайну пурпура. Но ничего не увидели, кроме кипарисовых и пальмовых досок, грубых кистей. Обратили тогда свои взоры пришедшие на мертвое тело художника и увидели, что из замолкшего навсегда сердца льется пламенеющая черным огнем страдания кровь и падает на кисти.

Поняли тогда все, какой краской писались эти картины.

Мы помним Филонова. Мы учились у него, мы посещали его школу — «Школу аналитического искусства».

В блокадную, морозную, страшную зиму 1941 года художник умер смертью гражданина и патриота.

Студеной ночью дежурил он на крыше пустующего, промерзающего дома, где до осады жили литераторы и художники и где остались рукописи и картины погибших. Простудился. Воспаление легких, усугубленное чудовищными лишениями зимы блокадной, сделало свое дело. Превозмогая болезнь, не веря в наступающую смерть, Филонов неуклонно поднимался на пост, который он считал своим. Несмотря ни на что художник был верен своему городу до самого своего смертного часа.