Лев Анисов - Александр Иванов
Выходя из нее, сказал художнику:
— Оканчивай с Богом! Картина будет славная. Прекрасно начал.
Впоследствии передавали: государь милостиво пожелал, чтобы pendant к картине на тему крещения евреев в Иордане Иванов изобразил крещение русских в Днепре[91].
После посещения императором его мастерской А. Иванов поспешил поделиться пережитым впечатлением с С. П. Шевыревым:
«…Караулил я у своего переулка, и вот стройный ряд карет пронесся на публичную выставку иностранцев, на Piazza (del) popolo. Это дало мне знать, что царь… приготовился увидеть произведения русских, посмотрев сначала на ничтожность всех иностранных. Усердный слуга царский, князь Волконский, прискакал во весь опор к моей студии, с известием, что сейчас будет ко мне государь. Эта минута моя была самая высокая в моей земной жизни, я внутренне укрепился молитвой, и вот — царь. Он раскрыл во мне чувство моей собственной значимости, которое меня так сильно занимает. Не сочтите это за гордость и тщеславие, я в этом только вам одним и признаюсь, и то в этот сегодняшний день».
Кроме личного одобрения, государь пожаловал Иванову в подарок триста червонцев.
5 (18) декабря в час ночи император Николай Павлович выехал из Рима. Русские художники пришли к крыльцу дворца посланника, чтобы поклониться государю и пожелать ему счастливого пути, но им сказали, что он желает уехать тайно, и они удалились.
Как по дороге из Неаполя в Рим, так и из Рима во Флоренцию и Болонью, во время проезда императора по всем дорогам были размещены карабинеры[92].
Граф Ф. П. Толстой писал в своих «Записках»: «Я не верю, чтобы у итальянцев могло быть что-нибудь против нашего царя, а что в Италии не совсем спокойно, то это верно».
Л. И. Киль, раздосадованный неуспехом своих интриг, еще более возненавидел А. Иванова и стал обращаться с ним еще хуже и даже написал государю бумагу, представив художника «как нестоящего доверенности плута», которое, к счастью, не возымело никакого действия.
Позже генерал-майор Л. И. Киль будет отстранен от должности, и художники вздохнут облегченно.
Глава шестнадцатая
Миссия графа Ф. П. Толстого в Рим оказалась весьма успешной для художников. Он сумел оградить питомцев Академии от наветов Л. И. Киля, заступиться за них пред государем, получить от него заказы для художников.
Много времени проводил вице-президент Академии художеств в мастерских пенсионеров, изучая работы, стремясь помочь советами, оказывая материальную помощь.
А какой болью за бедственное состояние и крайнюю нищету русских художников пронизаны его послания в Академию художеств: «…Живописец Николай Ломтев при всем желании учиться и успевать в исторической живописи, опутанный долгами, нищетой, стращаемый каждый день заимодавцами, он только о том и думает, где бы добыть сегодня хлеб насущный, живописец Егор Солнцев… теперь без средств. Живописец Иван Шаповаленко, удостоенный 50 червонных в 1842 году от Общества поощрения художеств, ничего до сего времени не получал, вошел в долги… Василий Раев 1,5 года тому назад получил 5000 руб. Вынужден писать пейзаж для заработка… Отставной подпоручик Владимир Сверчков вследствие своей горячей страсти к искусству оставил военную службу, чтобы посвятить себя живописи и после удачных опытов, одобренных членами Академии… имея талант быть истинно хорошим художником, находится в крайне недостаточном состоянии. Федор Иордан по причине слабости глаз испрашивает усерднейшее вспомощение как для лечения оных, так и для предстоящих издержек от печатания его гравюр с картины Рафаэля „Преображение Господне“ в размере двух тысяч рублей. Получил от „щедрот“ монарха — тысячу рублей»[93].
Как было не помочь им, не откликнуться на их беду.
Он и ранее помогал художникам: тем же братьям Н. и Г. Чернецовым. Поспособствовал им определиться в Академию художеств, для них добился пособия через Общество поощрения художников.
Да и как было не любить молодых людей, душой и сердцем привязанных к искусству.
Помнил хорошо Ф. П. Толстой, как пришли к нему два крестьянских мальчика, братья Чернецовы, в лаптях и стареньких кафтанах.
— Что вы желаете, ребята? — спросил он их.
— Мы рисовать хотим, — в один голос ответили оба.
— Да вы разве умеете рисовать?
— Умеем.
— Что же вы рисуете?
— Корову, так корову, лошадь так лошадь, что видим, то рисуем.
— Что же вы принесли мне показать ваши рисунки?
— На чем принести, у нас бумаги нет.
— Так на чем вы до сих пор рисовали?
— Да на заборе мелом, и на стене в сарае. Только за это батька очень бьет, чтоб мы стен не пачкали и сейчас же все, что мы нарисуем, смывать заставляет… Вот мы из деревни и убежали.
И не таких же Чернецовых видел в каждом способном молодом художнике вице-президент Академии художеств?
Сердца отзывчивых на добро петербургских пенсионеров дрогнули. Решено было для подарка Толстому всем русским художникам запечатлеться на дагеротипе. Судя по дневникам А. Иванова, ему первому пришла в голову мысль «дагеротипироваться», чтобы «составить всю русскую живопись в лицах»[94].
Дагеротип, открытый в 1839 Ж. Л. Даггером, в ту пору пользовался популярностью в Европе, как, впрочем, и в России.
До нашего времени дошли два экземпляра этих ранних фотографий, сохранивших для нас облик некоторых русских художников той поры.
На одном из них, сделанном в октябре 1845 года, запечатлен Н. В. Гоголь в окружении художников, архитекторов и скульпторов. А. Иванов, по неизвестным причинам, на дагеротипе отсутствует.
К счастью, изображение его сохранено на втором дагеротипе, сделанном 17 февраля 1846 года. Иванов же был инициатором групповой съемки.
Дагеротипическим способом была запечатлена группа из 12 русских живописцев и граверов. Оплату 10 снимков А. Иванов взял на себя. Лучший из снимков был преподнесен Ф. П. Толстому, который был тронут подарком до глубины души.
В тетради черновых писем А. Иванова сохранился набросок пером, изображающий оживленную группу художников. «Едва ли наброски Иванова сделаны post factum, т. е. с готового дагеротипа, — заметил в свое время Н. Г. Машковцев. — Всего вероятнее, они представляют собой проекты композиции группы, что, конечно, существенно повышает их художественный интерес»[95].
Можно сказать, энергия А. Иванова, мечтавшего о духовном единении русских художников в Риме, их бескорыстном служении русскому искусству, соединила на короткое время таких разных в жизни и творчестве людей.
По-разному сложится судьба каждого. Имена одних забудутся, канут в лету труды их, имена других сохранит благодарная память потомков.
Ф. И. Иордану, автору гравюры «Преображение», мы особо будем благодарны за оставленные им «Записки». Став профессором, Иордан будет преподавать в Петербургской академии художеств, руководить гравировальным классом и наконец станет ректором живописи и культуры. Он же будет хранителем гравюр в Эрмитаже.
Гравер Андрей Андреевич Пищалкин, из вольноотпущенных крестьян, станет профессором.
Василий Егорович Раев, крепостной помещика Кулешова, вернувшись на родину и поселившись в Москве, примется исполнять обязанности хранителя художественной коллекции К. Т. Солдатенкова.
Аполлон Николаевич Мокрицкий, будучи приглашен преподавать в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, окажет благотворное влияние на своего ученика И. И. Шишкина.
Василий Алексеевич Серебряков займется росписью церквей и соборов. Удостоится звания художника Владимир Дмитриевич Сверчков, составив себе известность изготовлением художественных расписных стекол. Умрет в Риме график Егор Иванович Ковригин, сын купца. В чужой земле будут захоронены останки живописца-мозаичиста Степана Федоровича Федорова, уроженца Нижнего Тагила…
Интересная деталь. А. И. Иванов в письме к сыну от 6 марта 1846 года напишет: «…ты просишь меня… чтобы я согласился с товарищами моими Егоровым и Шебуевым на составление дагеротипного портрета, где бы мы все трое были изображены на одной доске. Цель твоя благородна, но трудно для меня ее выполнить по неприязненности ко мне этих людей, сделавшихся с давнего времени моими врагами и тем опаснейшими, что действия их для меня были тайною»[96].
Отец не смог, в отличие от сына, превозмочь боль и обиды, полученные от сотоварищей по искусству, и выполнить просьбу Александра, который все же не оставлял мысли о воплощении дорогого его сердцу идеала братства художников.
Жизнь побила, потрепала его, научила мудрости. Годы напряженной работы над картиной «Явление Мессии» не прошли даром. И все же горечь, усталость, угадываются в его глазах. Какая-то глубокая, напряженная мысль сквозит в его взгляде, выделяя А. Иванова среди товарищей по кисти.
