Ада Сконечная - Русский Парнас
Одна лекция приносила много и много плодов, которые дозревали и без его пособия, его разбор какой-нибудь одной оды Державина или Ломоносова открывал так много тайн поэзии, что руководствовал к другим дальнейшим открытиям законов искусства.
Он бросал семена столь свежие и в землю столь восприимчивую, что ни одно не пропадало и приносило плод сторицею».
«Учителем нашим был Мерзляков», — поясняет М. П. Погодин, говоря о литературных вкусах своего окружения.
А.Ф. Мерзляков родился в 1778 году в Далматове Пензенской губернии, в семье купца, учился в Пермском народном училище. Написанная им в годы учебы «Ода на заключение мира со шведами» решила дальнейшую его судьбу: попечитель народных училищ И. И. Панаев передал оду Екатерине II, она была напечатана в «Российском магазине» (1792 г., ч. 1), а Алексей Мерзляков был переведен в гимназию при Московском университете.
В 1795—1797 годах имя Мерзлякова встречается среди отличившихся и получивших награды гимназистов. А в 1798 году его как первого, отмеченного за успехи в учебе золотой медалью среди так называемых казеннокоштных студентов, переводят в университет.
После окончания университета Мерзляков был оставлен на кафедре российского красноречия, стихотворства и языка. В 1804 году он становится профессором русской словесности.
Интерес к античной литературе, работа над переводами сблизили его с Н.И. Гнедичем, который в то время был еще учеником университетского пансиона. Вслед за В.К. Тредиаковским и А.Н. Радищевым, но прежде, чем Гнедич, Жуковский и Дельвиг, Мерзляков стал разрабатывать русский гекзаметр.
Мерзляков воспринимал литературу древнего мира как народную. Не случайно в переводах из Сафо он приходит к тому тоническому размеру, который присущ русской народной песне.
…Коренастый, широкоплечий, «поземистый», с резким провинциальным выговором на «о», со свежим открытым лицом, прилизанными волосами и доброй улыбкой — так описывали Алексея Федоровича Мерзлякова его современники.
«Пишу, перевожу, выписываю, составляю, привожу в порядок, одним словом, хочу быть современным путным профессором, — сообщает Мерзляков В.А. Жуковскому осенью 1803 года, — с месяц уже не принимался за свою поэзию и живу теперь чужою».
С Жуковским Мерзлякова познакомил Александр Тургенев еще в Благородном пансионе. Мерзляков, как и Жуковский, вошел в Дружеское литературное общество, организованное в 1801 году Андреем и Александром Тургеневыми (братьями будущего декабриста Н. И. Тургенева). В Обществе определился интерес Мерзлякова к гражданственным стихам, к проблеме народности поэзии.
Мерзлякова и Жуковского многое объединяло в тот период. Однако довольно скоро между ними возникают споры, осложнившие их отношения.
Идейные расхождения начались с того, что Мерзляков не согласился с Жуковским, когда тот выступил против философов-просветителей, отдав предпочтение не разуму, а «надежде». Позднее пути их все более расходятся, ибо Мерзляков, профессор-разночинец, выступал против дворянской традиции в литературе, влияния Карамзина, против субъективизма и мистицизма — всего того, что было чрезвычайно близко Жуковскому. Однако в начале 1800-х годов они еще были связаны узами дружбы, тянулись друг к другу.
«Ты зовешь меня к себе в Белев — житье с тобой, конечно, почитаю я выше, нежели житье с чинами и хлопотами: но, друг мой, у меня есть отец и мать, они не могут быть довольны одним романтическим житьем.
Итак, судьба заставляет меня искать, искать и метаться», — писал Мерзляков Жуковскому в 1803 году.
«Метался» Мерзляков и потому, что его снедала тоска по родным пермским местам, он часто ощущал свою неприкаянность в Москве.
Среди трудов, забот всечасных,Чем рок меня обременил,Возможно ль, чтоб, места прекрасны,Я вас когда-нибудь забыл?
Современники вспоминали, что в чопорных собраниях Мерзляков был странен, неловок, молчалив. Но зато в небольшом обществе коротко знакомых людей, в дружеских беседах он отличался красноречием и добродушием, был необыкновенно прост и непринужден в обращении.
Жил Мерзляков на Никитской, против монастыря. У себя дома он устраивал вечера, которые проходили в беседах о литературе. В числе участников этих вечеров были поэт Д.В. Веневитинов и писатель, литературный и музыкальный критик В.Ф. Одоевский.
У Мерзлякова на квартире жили студенты университета. Одно время пансионером Мерзлякова был будущий декабрист И.Д. Якушкин. Жил у Мерзлякова и Д.Н. Свербеев, оставивший о нем воспоминания:
«Он был человек несомненно даровитый, отличный знаток и любитель древних языков, верный их переводчик в стихах несколько напыщенных, но всегда благозвучных, беспощадный критик и в этом отношении смелый нововводитель, который дерзал, к соблазну современников, посягать на славу авторитетов того времени, как например, Сумарокова, Хераскова, и за то подвергался не раз гонению литературных консерваторов...»
Студенты, любившие лекции Мерзлякова, отмечали, что у него была способность импровизации, что он никогда не задумывался над фразой и даром, что немножко заикался, «выражение его рождалось вдруг и... всегда было ново, живо, сотворенное на этот раз и для этой мысли». Он умел вплести в канву своей лекции произведение любого автора, к примеру, даже басни Крылова не мешали ему говорить о лиризме.
В этом ученом муже всегда присутствовал поэт и, пожалуй, даже артист. Н.Н. Мурзакевич, воспоминания которого относятся к 1825 году, писал: «Сколько увлекательны были импровизации воевавшего против романтизма профессора Мерзлякова, бывшего в душе романтиком...».
Недаром Мерзляков был дружен с театральными деятелями, с которыми постоянно встречался и в Обществе любителей российской словесности, председателем которого одно время был, и в домашнем театре Кокошкина, где блестяще читал публичные лекции. Об этих лекциях Кокошкин говорил Аксакову: «...ничего подобного Москва не слыхивала».
В то время, когда еще не был построен Большой театр, особенное значение для культурной жизни Москвы имели концерты и театральные представления в частных домах, таких, например, как дом Кокошкина. Здесь ставились интересные спектакли с участием самого Федора Федоровича, проходили концерты, на которых нередко звучали песни и романсы Мерзлякова и Кашина.
Мерзляков, нечасто посещавший светские гостиные своих знакомых, в доме Кокошкина чувствовал себя легко. Здесь, вне стен университета, в свободной театральной атмосфере, он, вероятно, ощущал себя больше поэтом, нежели ученым мужем. Он покорял слушателей бесконечными экспромтами, на которые был великий мастер, стихами, рождавшимися мгновенно, вдруг и тут же сразу, без помарок, ложившимися на бумагу. И знаменитая его песня «Среди долины ровныя...» также родилась как блестящий экспромт.
Песню эту распевали в России от Москвы до Енисея. Она была настолько распространенной и близкой многим, что мало кто задумывался об авторе, написавшем слова и этой прекрасной песни, и других, также зачисленных в разряд народных.
Песня была создана в 1810 году, лучшее для Мерзлякова время, когда он мечтал, увлекался, строил планы и верил в их осуществление. В ту пору он подружился с дворянским семейством Вельяминовых-Зерновых, где все любили его за талант, доброту, необыкновенное простодушие и природную беспечность.
Обычно летние месяцы это семейство проводило под Москвой, в сельце Жодочах, куда часто наведывался Мерзляков, питавший нежные чувства к А.Ф. Вельяминовой-Зерновой.
И вот в один такой приезд, как рассказывает М.А. Дмитриев, поэт растрогался оказанным ему приемом, стал жаловаться на свое одиночество, а потом вдруг взял мел и на открытом ломберном столе написал сразу почти половину песни.
Но в этой легкости, поспешности таился и недостаток: стихам Мерзлякова порой не хватало мастерской шлифовки.
В то же время как ученый-теоретик, как литературный критик Мерзляков был весьма взыскателен и строг. Движимый любовью к литературе и обладая высоким художественным вкусом, он не боялся высказываться напрямик и не слишком заботился об авторском самолюбии.
Аксаков рассказывает, как однажды на литературном вечере Кокошкин читал свой перевод «Мизантропа», желая, по видимости, услышать замечания. Критика одного из гостей, М.Т. Каченовского, была очень мягкой, умеренной, чего никак нельзя было сказать о высказываниях присутствовавшего на вечере Мерзлякова, который «нападал беспощадно на переводчика». Кокошкин, выведенный из терпения его бесконечными замечаниями, слышавший их не в первый раз, «положил рукопись на стол, очень важно сложил руки и сказал: «Да помилуйте, Алексей Федорович, предоставьте же переводчику пользоваться иногда стихотворной вольностью».
На это Мерзляков возразил, что стихотворная вольность заключается, мол, в том, чтобы писать хорошо. Все присутствующие, услышав столь прямой ответ, одобрительно засмеялись.
