Константин Залесский - Семнадцать мгновений весны. Кривое зеркало Третьего рейха
В начале сентября 1940 года 3-й секретарь советского полпредства в Берлине и по совместительству заместитель резидента советской внешней разведки Александр Михайлович Коротков (действовавший под именем А. Эдберга) восстановил связь с ценным агентом. Уже 9 сентября Коротков получил указания от Берии, как ему работать с «Брайтенбахом»: «Никаких специальных заданий «Брайтенбаху» давать не следует, а нужно брать пока все, что находится в непосредственных его возможностях, и кроме того, то, что будет знать о работе разных разведок против СССР, в виде документов, не подлежащих возврату, и личных докладов источника». Леман предоставил советской разведке копии большинства документов управления Е (контрразведка) гестапо, в том числе секретный доклад Рейнграда Гейдриха «О советской подрывной деятельности против Германии». Со слов самого Короткова историк Теодор Кириллович Гладков так описывает Лемана: «В назначенный час в прокуренный пивной зал вошел мужчина лет пятидесяти, чуть выше среднего роста, плотного сложения, с короткой крепкой шеей и круглой головой. Уши и нос у него были приплюснуты, как у человека, в прошлом занимавшегося борьбой или боксом. Ничего общего со стереотипом шпиона в нем не было, ощущался лишь старый кадровый служака. Леман мало изменился после их последней встречи, и Коротков сразу узнал своего контактера».
В конце 1940 года оператором Лемана стал советник, легальный разведчик Борис Николаевич Журавлев. В середине марта 1941 года Леман сообщил, что в абвере усиливаются отделы, работавшие против СССР; в мае — что в его отделе введены круглосуточные дежурства. 19 июня 1941 года «Брайтенбах» на личной встрече с «Николаем» (то есть Журавлевым) сообщил, что нападение на СССР назначено на 3 часа утра 22 июня, однако его информация была сочтена провокацией. После начала войны и отъезда сотрудников советского посольства, через которых поддерживался контакт с Леманом, связь с ним прервалась.
Однако советская разведка не оставляла мысли использовать непотопляемого агента, находившегося в самом сердце нацистских спецслужб. И в мае 1942 года на связь с ним направлен Ганс Барт («Бек»), однако он получил старый пароль, и встреча не состоялась. Далее обычно следует довольно фантастическая история — трудно сказать, что в ней правда, а что вымысел. Якобы считавшийся твердым национал-социалистом, Барт заболел и лег на операцию в клинику. Под наркозом он неожиданно заговорил о необходимости сменить шифр и возмущался: «Почему Москва не отвечает?» Хирург сообщил о странном поведении пациента куда следует. Как бы то ни было, Барта арестовало гестапо, и он на допросе выдал явки Лемана и его установочные данные. Существует и другая версия провала: 5 августа 1942 года в район Брянска были сброшены на парашютах два советских агента, немцы по национальности, которые должны были пробраться в Берлин (!) и установить связь с Леманом. Но в Берлине оба были арестованы гестапо и на допросах опять-таки выдали Лемана.
В декабре 1942 года гауптштурмфюрер СС Вилли Леман был вызван на службу и домой больше не вернулся, а его место во главе реферата занял штурмбаннфюрер СС Курт Линдов. Мюллер не собирался признать, что в его аппарате в течение многих лет работал агент иностранной разведки, и это дело решили замять. В результате семья «дядюшки Вилли» не пострадала, а его супруге сообщили, что муж, страдавший диабетом, в состоянии комы выпал из поезда Берлин — Варшава и разбился насмерть.
То есть хорошо видно, что если Вилли Леман и стал для Юлиана Семенова одним из прообразов Штирлица, то лишь в очень не значительной степени. И называть его таковым, на мой взгляд, — лишь умалять талант писателя, создавшего завораживающий образ советского разведчика, который смог проникнуть в святая святых немецких спецслужб.
Заканчивая разговор о Лемане, напомним еще о двух советских агентах, которые по своим данным больше подходили на роль прототипа, хотя и не служили в СС. Речь идет об обер-лейтенанте люфтваффе Харро Шульце-Бойзене и Арвиде Харнаке. Первый молодой человек (он родился в 1909 году) происходил из военной семьи, имел за плечами юридический факультет Берлинского университета и училище транспортной авиации в Варнемюнде. Харро служил в аппарате Имперского министерства авиации и был убежденным антифашистом. Во время войны он возглавлял — вместе с немецкими коммунистами Зигом и Гудцорфом — одну из наиболее эффективных групп Сопротивления. Харро Шульце-Бойзен, походивший своими аристократическим манерами на фон Штирлица гораздо больше, чем Леман, был схвачен гестапо 31 августа 1942 года и менее чем через два месяца казнен.
В свою очередь, высокопоставленный чиновник Имперского министерства экономики Арвид Харнак был ветераном «Добровольческих корпусов» — в 1919–1920 годах он воевал против коммунистов в Верхней Силезии, Киле и Берлине. Он получил степени доктора права в Грацком университете в 1924 году и степень доктора философии в Гиссенском университете в 1931-м. С 1935 года по убеждению он стал сотрудничать с советской разведкой, а в 1937 году, чтобы иметь возможность лучше выполнять свою работу, вступил в нацистскую партию. Но и Харнак не дожил до 1945 года: через три дня после Шульце-Бойзена он был арестован, а 19 декабря повешен в печально известной берлинской тюрьме Плётцензее. Авторы книги «Внешняя разведка России» констатируют: «В результате сколько-нибудь систематической разведывательной деятельности на территории Германии в годы войны внешней разведке организовать не удалось».[5]
Кроме того, на роль «прототипа» однажды «пробовался» некий сын силезского помещика Рудольф фон Шелие, член НСДАП с 1933 года — он был арестован и казнен в декабре 1942 года.
Другие прототипыВообще количество прототипов Штирлица-Исаева (его настоящая фамилия, по Юлиану Семенову, Всеволод Владимирович Владимиров) велико. И оно постоянно растет. Не проходит и года, чтобы тот или иной журналист не вернулся к этой теме и не сделал бы очередное открытие: вот он — прототип легендарного разведчика. И в этом нет ничего странного: Штирлиц — идеальный советский разведчик, обаятельный, умный, рисковый, прекрасно законспирированный, благородный. И, конечно же, любой из наших разведчиков хоть в чем-то на него и похож.
Ниже мы лишь коротко остановимся на некоторых других фигурах, которых наиболее часто называют прототипами Штирлица.
Конечно же, когда речь заходит о Штирлице, сразу вспоминают о двух легендарных советских разведчиках — именно разведчиках, а не шпионах. Это Рихард Зорге и Николай Кузнецов. И о том, и о другом написано столько, что вряд ли есть необходимость повторяться еще раз. За Зорге говорит то, что он совершенно легально работал корреспондентом немецкой газеты и был хорошо знаком с очень влиятельными людьми из немецкого посольства в Токио. Против — он не состоял на государственной службе и, таким образом, нацистским функционером не был, соответственно, о каком-либо «внедрении» говорить не приходится. Кузнецов же подходит значительно больше, и вполне возможно, что какие-то черты его характера и были использованы Юлианом Семеновым при создании образа Штирлица.
Никанор Иванович Кузнецов (позже он стал известен исключительно под именем Николай) был больше чем на десять лет младше Штирлица — он родился 27 июля 1911 году в деревне Зырянка Камышловского уезда Пермской губернии в семье крестьянина (Исаев — выходец из интеллигентов, его папа был профессором). В 1926 году Кузнецов окончил семилетнюю школу, в которой увлекся языком эсперанто, и поступил на агрономическое отделение Тюменского сельскохозяйственного техникума. Учеба шла хорошо, нов 1927 году умер его отец и Николаю пришлось перевестись поближе к дому — в Талицкий лесной техникум. Здесь он и увлекся немецким языком, к которому у него неожиданно проявились выдающиеся способности. Правда, окончить техникум ему не удалось — за несколько месяцев до окончания в 1929 году он был из него отчислен в связи с исключением из комсомола (и позже в партию так и не вступил). Из комсомола же Кузнецова вычистили за «сокрытие своего кулацкого происхождения».
По окончании техникума в 1930 году Кузнецов поступил помощником таксатора в земельное управление в Кудымкаре. В 1931 году он восстановился в комсомоле, но в следующем году был вновь исключен — из-за судимости по хозяйственному делу (дело было сфабриковано НКВД). В июне 1932 года он был завербован Коми-Пермяцким окружным отделом ГПУ в качестве внештатного сотрудника — проще говоря, осведомителя (псевдоним «Кулик»). В 1934 году Кузнецов переехал в Свердловск и устроился на работу статистиком в «Свердлес», а затем чертежником на Верх-Исетский заводи, наконец, расцеховщиком конструкторского бюро «Уралмаша». В Сверловском областном управлении НКВД он проходил под кличкой «Ученый». В характеристике на Кузнецова было отмечено: «Находчив и сообразителен, обладает исключительной способностью завязывать необходимые знакомства и быстро ориентироваться в обстановке. Обладает хорошей памятью». В январе 1939-го Кузнецов познакомился с руководящим сотрудником НКВД Михаилом Журавлевым, который через несколько месяцев порекомендовал его начальнику отделения отдела контрразведки НКВД Леониду Райхману как способного агента, блестяще владеющего немецким языком и вообще полиглота. Так Кузнецов оказался в Москве, где и был привлечен к работе в НКВД — здесь заметим, что, по фильму, Штирлиц все-таки агент ГРУ, а не НКВД, то есть военной, а не политической разведки (иначе зачем ему праздновать 23 февраля — День Красной Армии; у чекистов был свой праздник). Сначала он работал секретным спецагентом контрразведки (с окладом кадрового оперуполномоченного) под кодовым именем «Колонист». Официально же Кузнецов, по оперативной легенде, являлся инженером-испытателем авиационного завода Рудольфом Вильгельмовичем Шмидтом.
