Жан-Люк Энниг - Краткая история попы
Несчастный не узнал жену и до смерти перепугался. «Уронив меч, он лишился чувств». Насладившись унижением мужа, дама спрашивает, что он предпочитает: сойтись в поединке или «поцеловать ей зад — в середке и со всех сторон». Как вы понимаете, выбор бедолага делает очень быстро. Дама спешивается, задирает одежду и становится перед ним на четвереньки: «Сударь, приложите сюда лицо!»
Муж смотрит на «две заветные расщелины, но они кажутся ему единым целым». Он говорит себе, что никогда в жизни не видел столь длинной задницы.
И он поцеловал сей зад,Унизив себя мольбой о прощении,Как никчемный трус,Совсем рядом с дыркой,А вернее будет сказать — прямо в нее.
Как только экзекуция закончилась, дама назвала свое имя — «Беренжер — Длинный Зад, который умеет устыдить всех хвастунов» — и вернулась домой. Эта женщина в любой ситуации сохраняла присутствие духа: она быстро разделась, послала за рыцарем, «милым ее душе и телу», провела его в свою спальню, и они предались любви. Тут вернулся из леса муж. Увидев жену с любовником, он стал осыпать ее проклятиями и угрозами. Она же на все его крики отвечала, что предлагает ему «нажаловаться рыцарю Беренжеру, — тот быстро научит его уму-разуму». Муж почувствовал себя разбитым в пух и прах. А его умная и красивая жена могла отныне делать все, что было угодно ее душе. «Если пастух размазня, — заключает автор фаблио, — волк гадит на овец».
Существует еще один поцелуй — его можно назвать мирным поцелуем. Франсис Понж[17] пишет в «Луговой фабрике», что иногда под порывом ветра луг изгибается, как живое существо, мягко колышется, пульсирует, словно на что- то соглашаясь. Волнуясь, луг как будто говорит «да». Но чему? Дуновению ветерка, земле, жизни, незыблемости корней? А может, это «да» относится ко сну — ведь на округлом изгибе луга так и тянет полежать (в точности как на округлой пухленькой попке), словно это подушка. Жан Жене часто возвращался к этой идее и даже считал зад своих любовников местом, на котором можно достойно отойти в мир иной. У его Паоло в «Похоронном бюро» ягодицы «слегка волосатые, покрытые кудрявым золотистым пушком», и герой шарит в них языком, пытаясь забраться как можно глубже: «Я вжимался в них лицом, увязал в них, даже кусал — мне хотелось искромсать мышцы ануса и залезть внутрь целиком, словно крыса из знаменитой китайской пытки, как те крысы из парижской клоаки, что сожрали моих лучших солдат. Но внезапно мое дыхание замедлилось, голова качнулась вбок и на мгновение застыла на упругом полушарии, как на белой подушке». В другой главе Жене продолжает тему поцелуйного сна, но на сей раз с Декарненом: «Мой язык ослабил напор, я все еще прятал лицо во влажные заросли и видел, как дыра Габеса украшается цветами и листьями, превращаясь в прохладную беседку, и я забирался туда, чтобы заснуть во мху, в спасительной тени, и умереть там».
ГЛАВА 4. Блазон
Попа — никто не убедит меня в обратном — не принимает активного участия в жизни. Говоря о ней, мы почти не используем переходные глаголы — только возвратные и непереходные. Попе вообще ничего не нужно. Ее описывают скорее как факт, говоря о формах, движении и метаморфозах этой части тела. Задница, по сути дела, нуждается только в эпитетах, да и они ничего в ней не меняют. Задница есть задница, любой эпитет лишь подчеркивает тот или иной нюанс, поэтизирует ее. Украшенная эпитетом, попа вызывает экстаз, обожание, небывалую любовь или же мстительную иронию и гнусные издевки. Нет ничего удивительного в том, что попа стала излюбленным сюжетом эротического блазона—жанра, вошедшего в моду в 1535 году.
Блазоны были очень распространены в литературе первой половины XVI века. «Блазонировали» буквально все и вся. Клеман Маро написал два маленьких комических стихотворения — «Блазон о прекрасном соске» и «Блазон об уродливом соске», они имели шумный успех, и поэты принялись с упоением «дробить» и «кромсать» женское тело, сочиняя блазоны о разных его частях. Первое значение слова «блазон» — герб. В геральдике «блазонировать» означает описывать и разбирать составные части гербового щита, но специфическое употребление этого выражения быстро распространилось на другие области жизни, и в литературе блазоном стали называть детальный разбор человека или явления с последующим его воспеванием либо осмеянием. Природа этого жанра двойственна. «Блазон, — пишет Тома Себийе («Поэтическое искусство Франции», 1548), — есть бесконечное восхваление либо пространное порицание (поношение) того или иного предмета. Посвятить блазон можно как уродству, так и красоте, как злу, так и добру». Блазонами иногда называли хвалебные оды, а контрблазонами — сатирические поношения, но блазон как жанр всегда построен на двусмысленности. Блазон в чем-то сродни софизму, но отличается от него формой: и литературный и народный блазон может либо восхвалять, либо шельмовать, совмещение исключается. Непосредственный предмет блазона — всегда не более чем предлог: главное — виртуозность автора, его владение искусством парадокса. Маро показал, что человеческое тело может быть объектом как обожания, так и глумления, но отдельная деталь его способна возбуждать и поддерживать желание.
После «дела о пасквилях» (октябрь 1534 года) Маро уехал в Феррару, ко двору герцогини Рене. Именно там, вдохновляясь творчеством итальянских strambottisti[18] (они бесстыдно блазонировали все подряд) и эпиграммами «Греческой антологии», он написал свой «Блазон о прекрасном соске», которым восторгались и в Италии, и при дворе Франциска I. Поэты принялись блазонировать женщину от корней волос до кончиков пальцев. Ляжка, вздох, слеза, сустав, язык, колено — все части женского тела были аккуратнейшим образом учтены. Перу Эсторга де Болье принадлежит прелестное посвящение женскому заду.
О женский зад!О зад прекрасной девы!Округлость форм твоих восславили напевы.Ты золотом волос кудрявых опушен,Ты — девушек краса и гордость зрелых жен.Хоть прелести свои ты держишь на замке,Но открываешь их в ответ мужской руке.Когда же друг твоим руном играет,Его ласкает, треплет и сжимает,У чресл его покорно ты лежишь,А завершив игру, трепещешь и дрожишь.
Стихотворение увидело свет в 1537 году. В конце жизни Эсторг де Болье стал реформистским священником и публично покаялся: бывший католик корил себя за создание «похотливых» блазонов и в 1546 году написал во искупление былых грехов «Духовный блазон во славу пресвятого тела Иисуса Христа». Похоти здесь, разумеется, не было и в помине. Вдохновленный успехом жанра, Маро выдвинул идею контрблазона и написал «Блазон об уродливом соске» (впрочем, стихотворение не понравилось даже ему самому). Большинство опубликованных тогда контрблазонов (в том числе куплет, посвященный заду) были анонимными: сегодня мы знаем, что они принадлежат перу Шарля де Лаюетри.
Как пишет Паскаль Киньяр[19], нечасто эпоха создает образ идеального женского тела, которое возбуждает самое сильное желание, и мало кто из поэтов прямо признавался, что именно в женском теле вызывает у него наибольшее отвращение. Так каким же был канон красоты в эпоху Возрождения? И что мы знаем об идеальной попе того времени? Что в ягодицах любимой вызывало особенное волнение? Основными критериями были цвет и упругость. Щеке, например, надлежало быть алебастрово-белой либо «светлой и смуглой», но не слишком бледной и не «черной», иногда нежно разрумянившейся, как персиковый цвет, но не набеленной и не раскрашенной, «круглой, но не слишком, твердой и полной, но не жирной и не дряблой». Я так подробно описываю щеки, потому что они зачастую дают очень точное представление о ягодицах, и наоборот. Все должно быть «кругленьким» — так говорили в эпоху Возрождения. Идеальным считался маленький коралловый улыбчивый ротик с пухлыми мягкими губками. Совершенная грудь могла быть только высокой, бело-розовой, как шарик из слоновой кости, увенчанный хорошенькой земляничкой или вишенкой. Ложбинке между грудями надлежало быть широкой, ягодицам — крепкими, с нежной и гладкой кожей, бедрам — крутыми, телу — белым и упругим, без складок, и твердым, как мрамор, и покрытым шелковистым «серебристым пушком». Итак, главными критериями красоты были белизна, гладкость и изящество форм. Безупречным считалось крепкое тело с правильными изгибами. В женщине эпохи Возрождения не было ничего текучего, она была прекрасна, как статуи из каррарского мрамора. Щеки, груди и ягодицы — все выпуклости женского тела — должны были радовать ладонь упругостью плоти. Идеальная красавица Возрождения всегда очень молода, у нее округлый живот и поджарый, как у подростка, зад.
