Александр Брагинский - Жерар Депардье. Чрезмерный человек

Я хотел бы тебе сказать, что никогда мне не приходилось сниматься в более странном и загадочном фильме, чем «Соседка». Мы с Фанни Ардан играли людей, одержимых неврозом – в атмосфере сентиментального, почти хичкоковского саспенса. Оставаясь наедине, мы провоцировали всю мерзость, которая в нас была, выйти на поверхность. Любовная пара тоже бывает отравлена. Наши герои не были созданы друг для друга: возможно, это и называется страстью по Трюффо. Иначе говоря, невозможностью жить нормальной, повседневной жизнью вдвоем.

Помнишь сцену, когда я даю Фанни пощечину. Мне всегда трудно бить женщину. Я буквально теряюсь, когда от меня требуют, чтобы я дал ей пару оплеух, впрочем, так же трудно мне поцеловать актрису в губы. А ты смеялся, да-да, ты потешался: «Валяй, валяй, ей это нравится!» Тогда я сказал: ладно, прости меня, Фанни, и двинул ей. И все отлично получилось. В конце концов все так просто, если умеешь пойти до конца!

До скорого, Франсуа…

Дорогой Жан-Пьер Рассам!

Ты пронесся по нашей жизни со скоростью света. Будь ты просто словом, оно было бы ослепительным. Ты возник вместе с новой волной продюсеров. Я неизменно видел тебя пьяным от ярости и страсти. Среди других твоих коллег я бы назвал тебя новым Рембо[37]. Мне все нравилось в тебе – небольшой рост, вечно возбужденное состояние, невероятные вспышки гнева, полсотни замыслов на протяжении одной минуты, некрасивое, но обаятельное лицо. Ты был всегда настоящим зверем, дикарем, насилующим авторов и выпотрашивающим актеров. Тебе удавалось всегда быть впереди. Твой шумный приход в цех продюсеров ознаменовался тем, что кинопроизводство обрело поэтический характер, а цифры стали обозначать идеи. И по сей день ходят легенды, как ты в минуту озарения отважился на постановку «Большой жратвы»[38], показав ее на Каннском фестивале. Ты обладал великим даром вызывать скандалы, ты владел стратегией скандала. Этим впоследствии воспользовался твой кореш Жан-Люк Годар. Мы чуть было не сотворили втроем «вдохновенный» фильм на базе двух страничного сценария. Он должен был называться «Бис и Квит» и рассказывал историю двух рабочих бисквитной фабрики, решивших отдохнуть на Средиземноморском побережье. Зря мы не сделали этот фильм…

Как у всех поэтов, у тебя в руках была опасная бритва. Тебя нельзя было назвать язвительным, злым человеком. Для того чтобы быть таким, ты был слишком беспощаден. Ты во всем проявлял излишество. Твоя жестокость тоже была человечной, напоминая героя романа Кетце «Земля сумерек», историю голландца, который в 1780 году вместе с готтентотами отправился защищать слонов. В пути он заболел, его мучил фурункулез, лихорадка. Считая его обреченным, спутники бросили его на издыхание, как раненого зверя. Но он поправился и вернулся, чтобы им отомстить. Легко себе представить, какое он устроил побоище!

Возможно, Жан-Пьер, твоя плохо зарубцевавшаяся рана и вознесла тебя так высоко и с такой силой, ибо слова твои звенели, как пули, а замечания имели убийственный характер. Ты имел обыкновение набрасываться на всех, на все, что двигалось и не двигалось. В конце концов люди ждали от тебя последнее слово, которое дало бы повод с облегчением поссориться с тобой. Вместе с другими горячими головами Жераром Лебовичи[39] и Клодом Берри[40] ты входил в когорту людей, у которых нет точного места в жизни.

Многие бросали тебя. Одни, главным образом поссорившись с тобой, возводя потом поклепы и называя мошенником. Немало людей, которым ты оказывал услугу, начинали утверждать, что ты их обкрадывал. Они слишком легко привыкают к чужому благородству, и едва только оно выдыхается, как начинают орать: «Держи вора!»

Такие люди, как ты, быстро сжигают себя, истощаются. Такова их планида. Когда ты только и делаешь, что режешь правду-матку, ни люди, ни жизнь не в состоянии долго терпеть ее. Вот отчего они так радовались, узнав, что ты покинул их. А теперь, хочешь ты того или нет, но ты стал легендой, примером для подражания. Мог ли ты себе представить такое?

В добрые старые времена я часто приходил к тебе в твою прекрасную квартиру на авеню Монтеня. Ты выглядел тогда таким элегентным, таким изысканным. Вся мебель в доме была привинчена к полу, ибо тебя постоянно признавали несостоятельным должником и приходили описывать имущество. Но деньги любили твои фантазии. К тому же для тебя не имело значения, выиграешь ты или проиграешь. Я вспоминаю привинченную к полу мебель, ибо она была такой легкой, такой воздушной, и как и ты, казалось, способной иначе куда-то улететь.

Жан-Пьер Рассам казался молнией, застрявшей в небесах чуть дольше, чем ей подобные.

Завтра, на заре…

Когда я был маленьким, я страшно боялся темноты. Сколько раз я шел до изнеможения, почти засыпая на ходу, лишь бы не остаться наедине с природой. В моем воображении ночные шумы, крики животных, шелест деревьев, ветер обретали человеческий характер. Мне казалось, что меня куда-то уносит, что я превращаюсь в скалу, что природа меня поглощает.

Утром, когда начинает брезжить день, я поднимаюсь, чтобы присутствовать при его рождении. В Африке деревья начинают шелестеть за четыре часа до рассвета. Я люблю деревья больше, чем море и горы. Мне наплевать на пляжи. Солнце раздражает меня, выводит из себя. Так хочется, чтобы оно оставило меня в покое. Мне хорошо только на пляжах Северного моря, где солнце прохладнее и кажется, что оно чуть ли не покрыто инеем. Жара убивает меня. Я – растение, похожее на гортензию, предпочитающую тень. А может быть, я цикламен, который еще более субтилен и растет в подлеске.

Горы мне тоже не по душе. Я из тех людей, которые любят ходить по прямой. Я не любитель лезть куда-то вверх. Мне всегда охота спрямить расстояние. К вершинам я стремлюсь добраться иными путями. Поэтому мне больше по душе те черты, что присущи пустыне, пустыня учит достоинству. Во время съемок «Форта Саган» в Мавритании я развел малюсенький сад. Для того чтобы жизнь забила ключом, нужны только два зернышка.

Мне часто приходится пользоваться вертолетом. С небольшой высоты я могу разглядывать пшеничные поля, поля ржи, наблюдать за уборкой урожая. Я обнаруживаю сходство между фермером, виноделом и крестьянином. Настоящий крестьянин должен уметь делать все. А вот винодел – это узкий специалист вроде кардиолога.

Мне помог постичь это Жан Жарри, по прозвищу Жан-винодел. Это он меня всему выучил. Мы отправлялись на виноградники, едва занимался рассвет. Он читал мне курс виноделия на месте. Учил распознавать сорта по листочкам: Каберне, Сира, Шардонне, Гренаш, Шенен, сей маленький Шенен… У виноградника есть одна особенность – чем меньше побеги, тем лучше вино. Если виноградник располагается на каменистой почве, если есть большая скала, он всегда найдет источник под этой скалой, и тогда виноградная лоза получит все возможности проявить себя. Мне по душе эта мысль, ибо она наиболее полно выражает характер человеческой природы. Я не имею обыкновения судить людей. У меня только появляется желание увидеть за их окаянной скалой что-то другое, их настоящую силу. Естественно, трудно застраховаться от дешевого вина. Но ведь существуют и марочные, благородные сорта.

Надо быть внимательным. Пробуя вино, всегда легко обнаружить фантазию, артистическую натуру виноградаря. Можно легко отличить того из них, кто работает творчески, от того, кто работает на рынок. Мне не нравятся люди, которые любят современный букет с пробивающимися примитивными ароматами. Сразу видно, что такое вино недолго бродило в чане – чтобы максимально выявить аромат. Но все получить невозможно: если станешь думать только об аромате, тонкого вина, способного лежать годами, не получишь. Существует разница между вином, которое пьешь, и тем, что смакуешь! Болваны! Отменное вино – это сама природа с ее временами года. Весна – это время, когда растет лоза, лето – когда она цветет, осень – время подрезки, когда ее подрезают, чтобы сделать морозоустойчивой.

Никто и понятия не имеет, сколько труда требует искусство винодела. Это искусство, которым занимались и наши предки. Все зависит от диалога между вином и виноделом. Сегодня для сбора урожая изобрели специальные машины, чтобы делать вино быстрее. Это меня выводит из себя, я возмущаюсь, но не переживаю – всегда найдутся артисты, подлинные мастера своего дела. Это все равно, что кино и телевидение, литература и чтиво. Средства массовой информации стремятся изменить вкус людей. Ведь у человека – врожденный вкус. Лучшие дегустаторы – это дети. С годами же наш вкус начинает напоминать нас самих. Те, у кого «цинковое нёбо», таскают за собой повсюду чужие, заимствованные взгляды. Это выглядит ужасно глупо, так же глупо, как, будучи простым человеком, истощать в школе свои силы на обучение всему сразу, пить до дна из бутылки Мольера и Мариво! Если бы меня в детстве заставляли читать Пруста или Бальзака, то эти патентованные зануды произвели бы впечатление прокисшего вина. Я знаю, наступит день, когда оно дойдет у меня до кондиции, и тогда я отведаю Пруста разлива 1919 года…