Генрих Волков - Тебя, как первую любовь (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение)
Есть в пушкинском творчестве вообще и в поэзии его в особенности одна характерная черта, о которой уже говорилось. Оно не расслабляет читателя, не вгоняет его в пустую мечтательность, в тоску и меланхолию, в тупик безысходности, не бьет по нервам. Оно всегда удивительно жизнеутверждающе. Оно оставляет свет надежды в безнадежных, трагических ситуациях. Оно продолжает оставаться таким и в Михайловской ссылке и в страшном 1826 году, и во все последующее время удушающего николаевского правления. Как бы ни было самому поэту тяжело и безысходно, он остается в своем творчестве щедрым дарителем света и тепла, мудрости и глубины, уверенности и достоинства.
Скольким людям пушкинская поэзия помогала выжить, не сломиться, не согнуться в самые тяжелые моменты! Они припадали к пушкинской поэзии, как к чистому роднику, и заряжались энергией и надеждой.
И потому-то без Пушкина не утвердилась бы столь прочно вера народа в свое величие, в свою талантливость, в свое высокое историческое призвание в духовной работе всего человечества. Можно согласиться с Достоевским: "...не было бы Пушкина, не определились бы, может быть, с такою непоколебимою силой (в какой это явилось потом, хотя все еще не у всех, а у очень лишь немногих) наша вера в нашу русскую самостоятельность, наша сознательная уже теперь надежда на наши народные силы, а затем и вера в грядущее самостоятельное назначение в семье европейских народов"7.
Только теперь к этому высказыванию потребовался бы ряд поправок.
Давно уже никто не сомневается, что Россия внесла выдающийся вклад в развитие мировой культуры во всех областях и сферах духовной и материальной жизни.
И забавно для современного читателя звучит осторожная оговорка Достоевского: "Главное, все это покажется самонадеянным: "это нам-то, дескать, нашей-то нищей, нашей-то грубой земле такой удел? Это нам-то предназначено в человечестве высказать новое слово?" Что же, разве я про экономическую славу говорю, про славу меча или науки? Я говорю лишь о братстве людей и о том, что ко всемирному, ко всечеловечески-братскому единению сердце русское, может быть, изо всех народов наиболее предназначено, вижу следы сего в нашей истории, в наших даровитых людях, в художественном гении Пушкина"7.
Какой гигантский все-таки скачок совершила некогда убогая и нищая наша родина с тех пор, как были написаны эти слова! Достоевский говорит лишь о братской любви к всечеловеческому единению, живущей в сердце русского человека. "И впоследствии, - заявляет он, - я верю в это, мы, то есть, конечно, не мы, а будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и всесоединяющей, вместить в нее с братскою любовью всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону!"7 Достоевский и не подозревал, как скоро исполнится его пророчество.
Всего через 37 лет после того, как оно прозвучало, Советская Россия обратила призыв народов к миру, мирному соревнованию и провозгласила идею братства трудящихся всех стран, пролетарской солидарности. Но только не по "Христову евангельскому закону", а в согласии с великими идеалами марксизма-ленинизма.
Но так или иначе, а в одном Достоевский прав совершенно. Общечеловеческое, гуманистическое содержание творчества Пушкина, всемирность и всечеловечность его гения ("ведь мог же он вместить чужие гении в душе своей, как родные"7 ) глубоко созвучны исторической тенденции, тенденции к культурному, хозяйственному, а затем, в итоге политических и экономических преобразований, и к социальному единению народов земли. И именно нашей стране выпала честь первой прокладывать путь в этом направлении для всего человечества.
Пушкин словно интуитивно угадал своим творчеством эту будущность родной страны, которая и Достоевскому мерещилась еще словно в туманной далекой дымке. "Нет, положительно скажу, - восклицал он, - не было поэта с такою всемирною отзывчивостью, как Пушкин, и не в одной только отзывчивости тут дело, а в изумляющей глубине ее, а в перевоплощении своего духа в дух чужих народов, перевоплощении почти совершенном, а потому и чудесном, потому что нигде, ни в каком поэте целого мира такого явления не повторилось. Это только у Пушкина, и в этом смысле, повторяю, он явление невиданное и неслыханное, а по-нашему, и пророческое, ...ибо тут-то и выразилась наиболее его национальная русская сила, выразилась именно народность его поэзии, народность в дальнейшем своем развитии, народность нашего будущего, таящегося уже в настоящем, и выразилась пророчески. Ибо что такое сила духа русской народности, как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко Бесчеловечности? Став вполне народным поэтом, Пушкин тотчас же, как только прикоснулся к силе народной, так уже и предчувствует великое грядущее назначение этой силы. Тут он угадчик, тут он пророк"7.
Прежде чем наша культура влилась в общеевропейскую и заняла в ней подобающее место, Пушкин, как уже говорилось, своим творчеством породнил нас с достижениями других народов, вместил чужие гении в свою душу, чтобы братски помериться с ними силами, чтобы собственный свой гений развить в борении с ними, в усвоении их опыта и средств художественного мастерства, чтобы показать, что и на почве русской культуры возможны шедевры, сравнимые с самыми титаническими достижениями человеческого духа.
Во времена Пушкина расхожей была мысль, что русский народ обладает одним талантом - даром переимчивости, усвоения чужого, рабского копирования иностранного. Мнение это было распространено и среди иностранцев, рассуждавших о России, и среди самих русских. Мадам де Сталь, известная французская писательница, побывавшая в России, писала:
"В цивилизации славян, развивавшейся позднее и поспешнее, чем у прочих народов, доныне сильно заметна подражательность в ущерб самобытности.
То, что в них европейского, имеет французское происхождение. Восточные элементы (то есть собственно народные. - Г. В.) так мало развиты, что их писатели еще не могли проявить подлинный характер, который был бы для них естественным"42.
Это было написано еще до появления Пушкина на поэтическом поприще.
После Пушкина написать такое - значило бы клеветать на русскую литературу.
Конечно, прав Достоевский, говоря, что Пушкин явил миру талант переимчивости, как никто до него. Но это только полправды, пол-истины.
Ибо Пушкин явил своим творчеством и нечто совсем иное. Он опроверг версию о "пассивной женственности" русского народа, его неспособности создать оригинальные, самобытные шедевры искусства, выработать собственные духовные ценности всемирного значения, обогатить человечество истинно русским вкладом в мировую цивилизацию и культуру.
Ибо пушкинская "всемирная отзывчивость" - не переимчивость заимствования и перелицовки, а творческое усвоение, которое служит лишь разбегом по проторенной дорожке для головокружительного прыжка в неведомое, для подъема в такие сферы духовности, которых человечество еще не знало. И никогда не узнало бы без Пушкина. Без него не развернулись бы так смело последующие русские таланты, не ощутили бы в себе дерзкого и властного призыва - не следовать за Западом в художнических исканиях, а самим указывать ему - Западу - новые пути и возможности.
Без пушкинского новаторства в художественных открытиях не было бы новаторства Гоголя, Лермонтова, Достоевского, 1 олстого...
Значит, Пушкин и в самом деле предвосхитил появление того массового типа русского человека, нашего современника, который сознательно стремится овладеть всем богатством, выработанным до него человечеством, критически его переработать, сделать своим это богатство, превратить в творческие способности к созиданию, приумножению новых достижений и ценностей. Такой вот человек, как массовое явление, и появился у нас не через двести лет после Пушкина, а значительно раньше.
Пушкин явил образец той гармонично развитой, универсально образованной личности, органически объединившей художественно-образное и понятийное мышление, эстетическое и научно-теоретическое освоение действительности, постижение ее как по законам красоты, так и по законам логики, - личности, осваивающей духовное богатство всего человечества и множащей это богатство собственным творчеством, формирование которой стало самоцелью развития в нашем, социалистическом обществе.
Но зададимся вопросом, провидел ли Пушкин появление такого общества? Или, если сформулировать вопрос несколько иначе: какая Россия виделась Пушкину в близком и далеком будущем через сто и двести лет? Каков, так сказать, его социальный идеал?
