Роланд Пенроуз - Пикассо
Сквозь яркий калейдоскопический поток образов можно увидеть, как близок Пикассо к окружающей реальности. Цвет играет важное значение, идет ли речь о насилии или нежности. «Внемли в детстве тому мгновению когда белизна голубых воспоминаний граничит с поразительной голубизной ее глаз и фиолетовые блики на серебристом небе незатуманенным взглядом ложатся лазурью на чистый лист бумаги который вдруг голубеет под синевой твоих чернил и ты утопаешь в ультрамариновом тумане мечтаний и окруженную голубым покоем невинность лишь зелеными брызгами потревожит волна ударившаяся о темно-зеленую стену и окропившая ее салатовой страстью и повлекшая за собой мутно-желтые воды забытья на край зеленой прохлады где веет песчаный ветер и его завывание отзывается эхом в полуденном зное земли».
Углубленный в себя, Пикассо не утруждается объяснением своих образов. Они — прямое воспроизведение его мыслей, вызванных одновременно чувствами, подсказанными непосредственным окружением, и воспоминаниями, часто берущими начало в прошлом, а в ряде случаев в детстве. Со спонтанно рожденными образами перемежаются мысли, свидетельствующие о его постоянной внутренней неудовлетворенности.
Как никогда ранее, он стремится к уединению. Чтобы укрыться от светского общества, в кругах которого он вращался в течение последних десяти лет, он находит утешение с единственным верным спутником своей жизни — работой. Исключение составляют лишь друзья. Именно память о тех, кто разделял его мысли, и привязанность к прошлому побудили его написать Сабартесу и попросить его переехать в Париж, чтобы помочь ему разобраться с нахлынувшим потоком писем и дел. Сабартес тонко и с любовью описывает свою встречу с Пикассо на парижском вокзале и их прибытие в полузаброшенную квартиру на улице Боэси. «С того момента, — вспоминал он, — моя жизнь неразрывно была связана с его жизнью». До конца своих дней Сабартес оставался самым близким и преданным другом художника. Именно он явился автором книг, написанных со свойственной ему скромностью и глубоким знанием знаменитого земляка, с которым он делил все радости и горести. Мрачный юмор и яркая оригинальность Сабартеса, его скромность, эрудиция и беспредельная преданность как ничто другое успокаивающим образом действовали на переживавшего кризис друга.
Поль Элюар
Родство Пикассо с сюрреалистами свело его с Полем Элюаром. Это знакомство состоялось вскоре после возвращения молодого поэта с фронта в Париж, где он восстанавливал здоровье после болезни, вызванной пережитой им газовой атакой. Но подлинная близость между ними возникла лишь спустя десяток лет. Как и Пикассо, Элюар переживал в то время драму развода со своей женой Галей, которая была русской по происхождению. Одним из первых свидетельств начала большой дружбы, которой было суждено продолжаться много лет, стал портрет поэта, выполненный карандашом и подписанный Пикассо: «ce soir le 8 Janvier XXXVI» («вечер, 8 января 36 года»). Через шесть месяцев этот портрет будет помещен на заглавной странице первого перевода стихов Элюара, изданных в Лондоне. Примерно в то же время Пикассо согласился иллюстрировать сборник стихов Элюара «La Barre d’appui», выпущенный в Париже Зевросом. В присутствии Поля Элюара Пикассо взял пластинку из меди, разделил ее на четыре равные части и на трех из них тут же создал гравюры. На первой он изобразил голову Нуш, очаровательной хрупкой девушки, на которой Элюар только что женился. Рядом с ней — причудливо фантастической формы птица-женщина, чей взор обращен на пылающее солнце, пронзившее своими лучами стену. Третью часть занимала голова спящей Марии-Терезы на фоне пейзажа с видом на дом и море. На четвертой части пластинки Пикассо изобразил кисть своей правой руки.
Элюар дорожил теплой дружбой с Пикассо. Как-то в минуту вызванной наплывом чувств откровенности он признался, что рад жить в этот полный тревог век прежде всего потому, что встретил Пикассо. С другой стороны, лиричная, страстная, полная образов поэзия Элюара более всего привлекала Пикассо среди сюрреалистов. Элюар обожал живопись и обладал редким среди писателей даром понимать ее. Он собрал большое количество оригинальных полотен и предметов, представлявших художественную ценность, которые ему с трудом удалось разместить на стенах своей небольшой квартиры. Он приобретал их, проявляя те же качества, что были свойственны ему и в жизни, — страсть и тонкий вкус. Макс Эрнст, Миро, Дали и другие художники-сюрреалисты принадлежали к числу его самых близких друзей. Среди знакомых Пикассо поэтов именно Элюар проявлял наибольшее понимание его работ. Поэма, посвященная Пикассо и датированная 15 мая 1936 года, начинается словами: «Как прекрасен день, давший мне счастье вновь увидеть человека, которого я не могу забыть и которого я никогда не забуду, как и мимолетно встретившуюся женщину, чьи глаза… — и заканчивалась восторженным восклицанием: — Как прекрасен день, начавшийся с ощущения глубокой грусти в тени густой листвы деревьев, в которую вдруг врывается рассвет, неожиданно пробудивший мое сердце».
Тронутый этим глубоким пониманием Элюара и его теплотой, Пикассо платит ему взаимностью и охотно сотрудничает с ним. В ранний период их знакомства Элюар завершает сборник стихов «Les yeux fertiles», подтолкнувший Пикассо выгравировать на пластинке одно из содержащихся в нем стихотворений и одновременно поместить на ней иллюстрацию. Четкий почерк, каким написано стихотворение, абсолютно не выдает физического недостатка, от которого страдал Элюар в результате полученного на фронте ранения — дрожания рук в момент сильного волнения. Оно прекращалось немедленно, стоило только его перу прикоснуться к бумаге. Под стихотворением Элюара стоит дата: «3.6.36, 3 часа 15 мин». В противоположном углу рукой Пикассо выгравировано: «4 Juin XXXVI».
Весной 1936 года Элюар принял приглашение группы молодых испанских художников и поэтов посетить Барселону и произнести речь на открытии ретроспективной выставки работ Пикассо, которая должна была открыться в родном городе художника. Позднее планировалось продолжить работу этой экспозиции в Бильбао и Мадриде. Члены группы «Адлан» приехали в Париж, и благодаря их настойчивым просьбам Пикассо дал согласие на организацию своей первой после 1902 года в Испании выставки.
Элюар прибыл в Барселону за несколько дней до ее открытия. Все речи, посвященные этому событию, транслировались по радио. «Я буду говорить о том, что помогает мне жить, о том, что прекрасно» — так начал он свою речь. «Пикассо стремится к правде, — продолжал он, — не к искусственной правде, превращающей Галатею в вялое и безжизненное существо, а к полной правде, которая объединяет воображение с природой, делает реальным все, к правде, превращающей частное во всеобщее и всеобщее — в частное, к правде, которая признает различные формы существования и изменения, если они являются новыми, плодоносящими».
Выставка была с восторгом принята представителями молодого поколения во всех трех городах. В Барселоне Рамон Гомес де ла Серна читал стихи Пикассо. В Мадриде Гильермо де Торре написал предисловие к тщательно составленному каталогу, на страницах которого он провозгласил: «В современном мире Пикассо, несомненно, является непревзойденным примером творческого духа, постоянно извергающего новые идеи». Пикассо, верный своей привычке держаться в тени, от поездки в Испанию на торжества отказался.
Восторженный прием
В Париже славе Пикассо в еще большей степени содействовали три экспозиции его работ. Зеврос показал его скульптуры, в галереях Рену и Коля экспонировались его рисунки. Поль Розенберг в своей галерее, расположенной по соседству с квартирой художника, выставил его прекрасные полотна последних двух лет.
Сабартесу с большим трудом удавалось оградить Пикассо от потока восторженных друзей, желавших поздравить художника с успехом. Оригинальность новых работ произвела ошеломляющее впечатление на тех, кто присутствовал на вернисаже. Двадцать восемь полотен и восемь работ, выполненных гуашью, излучали свет и создавали настроение в галерее, словно «прорвавшиеся сквозь открытые окна отблески пламени на кристалле». В Париже только и было разговоров о Пикассо. Он принял эту оценку работ как должное. Как-то он пришел на собственную выставку, и один из посетителей принялся безудержно восхвалять его картины. Позднее Пикассо признавался Сабартесу, что незадолго до этого этот же восторженный почитатель посетил его в Буажелу и, увидев те же самые картины, заявил художнику, что «он шокирован увиденным и считает своей обязанностью сказать ему как другу, что его картины — свидетельство декаданса и разложения, что его стиль обнаруживает бесплодие художника, о чем приходится лишь сожалеть».
