Илья Смирнов - Время колокольчиков
Сегодняшний рок старательно и страстно ищет точки опоры: кажется, он всерьез намерен перевернуть землю. Опора обретается в освобождающейся искренности, в позволяющей выразить себя сполна виртуозности и, может быть, самое главное — в поисках несомненной, неопровергаемой подлинности за пределами сегодняшнего дня. Рок ищет прямых связей с народной поэзией и музыкой. Отсылка прежде всего к творчеству А. Башлачева здесь и естественна, и обязательна. Трудно решить, насколько сам певец осознавал глубинную укорененность своих песен в русской поэтической традиции. «Все дело в том, то я в этих песнях не лгу — видимо, не могу». Именно неумение лгать вело к сознанию трагических противоречий, к глубине и гордости самопорицания.
Он мог предъявить «чужим» счет:
«Через пень колоду сдавали да окно решеткой крестили — вы для нас подковы ковали, мы большую цену платили. Вы снимали с дерева стружку — мы пускали корни по новой…»
Но и со «своих» вины не снимал:
«Если забредет кто нездешний, позразится живности бедной, нашей редкой силе сердешной да дури нашей — злой, заповедной…»
Название новосибирской группы КАЛИНОВ МОСТ— одной из наиболее интересных групп нового поколения — самое что ни на есть былинное. На Калиновом мосту русские богатыри бились насмерть с нечистой силой — и, как водится, побеждали. В мелодике, в поэтической и вокальной интонации, в самой внешности вокалиста Дмитрия Ревякина очевидно стремление к национальной самобытности — не к стилизованной, а к всамделишной. Ревякин хорош как царевич Иванушка, и в песнях его слышится неподдельная боль «за землю русскую».
«Долго ли еще моей земле страдать, дурью задыхаться, пот и слезы глотать, косы заплетать мором да гладом, язвы прикрывать Москвой да Ленинградом…»
Пафос вполне искренен, но в самой пафосности видится некоторая опасность. Всякое декларирование идеи — особенно когда речь идет о «русской идее» — делает смысл ее линейным и плоским. Народность грозит обернуться лубком, слово «русский» — не именованием этноса, но призывом к действию. Если душевная мука разродится угрюмой нетерпимостью — в схватке на «Калиновом мосту» добро, быть может, впервые потерпит поражение.
Совсем иной образ «россиянина» предлагает свердловский ЧАЙ-Ф — пышущий здоровьем, жизнерадостный, простой и крепкий. Он заявляет, что устал от всеобщей усталости и изысков неврастении.
Он младший брат петербуржца ЗООПАРКА, отнюдь не претендующий на родство с интеллигенцией: задиристый рабочий парень с Урала. Это одна из немногих групп, сохранивших веселую иронию и не стесняющихся подтрунить над собой:
«Возвращаемся с работы — мы ребята от сохи — а вокруг читают „Дао“. Что творится, мужики! А мы вдыхаем вольный ветер, наши души так легки! И пока мы не в Шанхае, нам все это не с руки…»
Простота не возводится ЧАЙ-Фом в ранг гражданской доблести, но остается естественной жизненной позицией. И даже загадочное «китайское» название расшифровывается обескураживающе просто: «Чайная фабрика…»
Спор между КАЛИНОВЫМ МОСТОМ и ЧАЙ-ФОМ, между констатацией надломленности и волей к цельности, между болезненным «да» и веселым «нет» решается и в самых верхних этажах сегодняшней нашей рок-культуры. Вновь приходится сказать, что с особой остротой и яркостью он идет в «северной столице» — в Ленинграде.
Простота? Цельность? Этих слов Михаил Борзыкин, лидер группы ТЕЛЕВИЗОР, изысканный атлет-ипохондрик, кажется, не знает вовсе. Он выглядел бы суперменом, если бы не безвольно повисшие кисти рук. Он казался бы красавцем, если бы не застывшее на лице выражение брезгливого испуга. «Зубная боль в сердце» — о, это о нем, закручивающем свое тело в судорожные пируэты и отшатывающемся от осаждающих его невидимок.
Отвернуться, спрятаться на высвеченном пятачке, на худой конец закрыть лицо руками — только бы дали додумать язвящую изнутри мысль. Он словно бы через силу выталкивает изо рта слова ожесточенные и больные. Каждый гласный отливает стоном, протест превращается в мольбу о пощаде — мольбу сильного, но вконец издерганного человека.
Музыка ТЕЛЕВИЗОРА — взрывы и тягучие распады синтетических страстей: кисло-сладкие аккорды, набивающие оскомину ударные. Слова лупят наотмашь, но сам певец уже не чувствует ни гнева, ни азарта драки. Ему противно, ему страшно:
«… Он может прогнать, он может убить. Твой папа — фашист! Не смотри на меня так».
«Не смотри» — не угроза, а нечто вроде «не бей меня!»
Пожалуй, у ТЕЛЕВИЗОРА — самая изощренная в нашем роке ритмика песен, самые отточенные синкопы и паузы, придающие исключительную организованность внешне рваному и несвязному тексту. Это характерно: роль связок исполняет то, что призвано разбивать и дробить уравновешенную речь.
«…Я открываю рот, я слышу твой крик — да, старик, — эта машина нас всех раздавит — спи спокойно, Сталин! — Зверь еще жив. — Но нам надо спешить по этой дороге…»
И нужно совсем засушить себя, чтобы надолго задумываться здесь о паузах и синкопах…
«Над нашей Северной Пальмирой взойдет звездою русский рок», — пророчески хрипел в восемьдесят третьем году лидер группы ДДТ Юрий Шевчук. И рок «взошел»: созвездиями, плеядами, звездными скоплениями. Шевчуку выпала завидная участь: принять активное участие в исполнении собственного предсказания и — более того — своими песнями определить многие главные черты нынешней рок- культуры.
Он — самая яркая «звезда» столицы и гордость периферии. Он самый-самый: самый честный, самый яростный, самый крутой, самый любимый.
О чем бы ни пел Юрий Шевчук, он излучает радость жизни, бодрую готовность к главной драке. Его связки могут привести в буйное помешательство симпозиум отоларингологов — человеку с таким голосом не только петь, шептать надо бы пореже. Его тексты не раз уже приводили в буйное замешательство совсем другие инстанции.
Крикун, хрипун, очкастый интеллигентише, человек, в жизни, мягко говоря, неразговорчивый, но со сцены выдающий строки, тут же входящие в поговорку, талант неизвестно чьей милостью, жуткий сквернослов, борец за правду до победного, душа нараспашку, совершенно неуправляемая личность, можно и еще много чего добавить…
«Ребята! Все ништяк!» — ответит Шевчук. И будет прав. «В этом мире того, что хотелось бы нам, — нет! Но мы верим, что в силах его изменить? — ДА!» — ни секунды не сомневаясь, отвечает зал. Это главное.
В перерывах между куплетами Шевчук любит изображать какого-то заедающего робота с негнущимися конечностями. Перестав петь, он словно теряет вольность и естественность жеста. Как вернется к микрофону — снова живой, нормальный. Концерт ДДТ — показательные выступления по раскрепощению воли.
Шевчук может на равных выяснять отношения со всей страной: ничего страшного, семейная ссора: «Мне страна говорила о своей любви, вытирая платочком сухие глаза… называя героческие имена».
Перемелется — мука наконец будет. А «глаза — имена» — это рифма такая. Кому не нравится, можно другую поискать:
«Два пальца верх — это победа! И одновременно — два пальца в глаза. Мы бьемся насмерть во вторник за среду, не понимая уже четверга…»
Ну как, «четверга» — лучше?
Шевчук верит в свои силы настолько, что ему плевать на рифмы. Он умеет играть звуком и словом весьма тонко: «Эй, Ленинград, Петербург, Петроградише — Марсово пастбище, Зимнее кладбище, отпрыск России, на мать непохожий, бледный, худой евроглазый прохожий…»,
Но не видит в том нужды. Он мощен и победоносен — более того, он убежденный и несгибаемый оптимист, и это очевидно, хотя в последней программе ДДТ сосредоточенной горечи больше, чем удали и веселья.
Человек, который умеет верить, оставляя другим свободу выбора, бурлящая сила которого может тебя поднять, но не будет подминать, жизнелюбец, знающий любую жизненную материю и с лица и с изнанки, герой-насмешник, для которого свобода — не осознанная необходимость, а естественная принадлежность: право, если песни Юрия Шевчука становятся не только «хитами», но и смысловыми векторами сегодняшнего рока — «все ништяк».
Разговор о концерте в Лужниках здесь нужно было бы завершить, помянув напоследок недобрым словом администрацию комплекса, которая незнание профессиональных законов рок-концерта пыталась компенсировать излишней ретивостью и нагнетанием нервозности за кулисами, но коль скоро речь идет о собирательном образе поколения, есть люди, не сказать о которых невозможно.
Ни разговор о нашей рок-культуре, ни разговор о мыслях нашей молодежи не будут иметь смысла, если в них не прозвучит слово АКВАРИУМ. Бориса Гребенщикова в Лужниках не было — в этот день он репетировал в Ленинграде с заезжими знаменитостями ЮРИТМИКС. В неполноте картины есть, однако, своя правота. Борис Гребенщиков прошел насыщенный открытиями путь от драматической раздвоенности и злой иронии к душевному порядку, к оправданию добра. Каждый шаг на этом пути оплачен: самые лучезарные тексты Гребенщикова отнюдь не наивны. Ему слишком долго снился поезд, и он не раз забывал, где находится небо.
