Илья Стогоff - Рейволюция. Роман в стиле техно

Но самым странным было то, что творилось с Новиковым. Его диагноз звучал: энцефалитный менингит. То есть, живя в самом центре самого гранитного города планеты, он умудрился подвергнуться укусу крошечного хищного насекомого, которое заразило его неизлечимым недугом.

Хлобыстин был растерян. Он приехал и увидел, что все рухнуло. После Берлина и Парижа, после мира, где художники никогда не умирают, а наоборот живут долго, богато и знаменито, он вдруг очутился в центре торнадо. Он не мог понять, что происходит.

Урагана никто не слышал, зато было видно, как трещат и валятся вековые деревья. Те, кто поселился в этом городе навечно, словно сфинксы на набережной, вдруг стали умирать. В течение одного лета умерли все.

Оставался, правда, еще Иван Сотников. Но о нем – речь впереди. Да и слухи о состоянии Новикова оказались преувеличенными.

Из Европы Хлобыстин привез целый чемодан искусствоведческой литературы: каталогов, учебников, модных книжиц на хорошей бумаге. В каждой книжке вот такенными буквами было написано: новиковский неоакадемизм – это последний Большой Стиль XX столетия. Жирная точка. Дальше ничего нет.

Жаль только, что Тимур Петрович не прочтет это своими глазами. Ну, да ничего. Ему можно будет почитать статью вслух, и он улыбнется.

Выписавшись из больницы, Новиков продолжал работать. Он готовился к новым выставкам. Иногда просил жену: возьми вон то панно и поставь рядом вот с этим. Как они вместе, а? Нет, честно ничего? Или лучше поменять, а?

Он надолго пережил приятелей. У нас в стране несколько лет – это целая жизнь. Арт-критики успели привыкнуть к словосочетанию «слепой художник». А он успел спраздновать год номер ноль – свой Millennium.

К нему приходили люди. Иногда – совсем незнакомые. Какие-то девушки-художницы, которым срочно нужен совет, а если нет, то они покончат с собой. Он улыбался в свою ветхозаветную бороду.

– Ну что вы! Это же так естественно. Речь вовсе не идет о творческом кризисе. Просто пока вы ищете свой Прекрасный Образ.

Ба! Как все просто! Прекрасный Образ!

Девицы задирали брови и шли искать образ.

Последние годы Новиков редко выходил на улицу. Хотя иногда его можно было встретить где нибудь на Невском, у Аничкова моста. Впалые щеки. Тонкие руки. Длинная, седая борода. Левой рукой держится за плечо мальчика-поводыря.

Все ждали, когда же он плюнет на свой неоакадемизм и удивит чем-нибудь новеньким. Он не плевали не удивлял, а который год вел все те же разговоры: о неоакадемизме… все о той же красоте.

Коллеги-художники рисовали полотна фекалиями вместо красок и прямо на улице выкладывали из тел голых девиц неприличные слова. А он говорил, что художник должен учиться красоте. Искать Прекрасный Образ.

«Как ему не надоест?» – удивлялись критики. Может, он устал? Какая на хер красота? «Наверное, он уже не тот, что был!» – говорили все.

Он не устал. Просто он столько раз падал и бился лбом о стены, что теперь сознавал: в его руках многое – но не все. Где-то должно существовать то, что делает жизнь ценной. Что-то, что делает ценным тебя самого. Что-то большее, чем ты.

Он такое нашел. Это был его личный Прекрасный Образ. Ничем новым после этого удивлять он не собирался.

В самом начале их было трое: Новиков, Густав, Африка.

И вот каждый из них остался один.

Артист, прежде известный как Густав, полностью отгородился от мира. Он купил себе огромную квартиру на Литейном, напротив некрасовского Парадного подъезда. Там, в квартире огромные окна, а он дополнил их огромными, от пола до потолка, зеркалами. Огромные окна, огромные зеркала, всего одна лампочка на витом шнуре.

За пару домов от его парадной открыт магазин «Французские вина». Если Густав теперь куда и выходит, то только за вином в этот дорогущий магазин. Две-три бутылки вина. Сидеть в темной комнате, пить и смотреть в огромные окна. Потом, перед сном спуститься в кафе тремя этажами ниже и сходить там в туалет, потому что в его квартире туалета нет.

Все.

С Африкой он давно не общается. Он давно не помнит о временах, когда их считали приятелями. Он всегда терпеть не мог этого новороссийского Маугли. Он предупреждал Тимура, что это плохо кончится. Очень веселый эксперимент: Тимур взял первого подвернувшегося гопника, помыл, ввел в приличное общество, сделал звездой… и Маугли сожрал остальную волчью стаю.

Африка не обращал внимания. Он, Африка, проводит время на модном швейцарском курорте Куршавель. Сутки пребывания стоят там не менее $4000. А вот где проводит время Густав?

В середине 1990-х Африка много работал и добился тоже многого. Он получил удостоверение помощника депутата Госдумы. Поработал обозревателем на Первом ТВ канале. Выступил на множестве модных акций и посетил множество светских раутов…

Тощий бездомный мальчик-бананан стал обладателем шикарной коллекции современного искусства. Эксперты Русского музея оценили ее в четверть миллиона долларов.

Он написал книгу. Уехал в Нью-Йорк, потому что там у него друзья. Стал выпускать журнал. Не имея никакого образования, прочел цикл лекций в университетах США.

Африке исполнилось сорок. Но очки он носит все той же формы. Да и как их сменишь, если по этим очкам его узнают журналисты и барышни?

Пока Густав с «Речниками» устраивал дурацкие танцульки в Фортах, он, Африка, решил замахнуться по-крупному. Ему захотелось провести в России собственный Love-парад.

Знаете, что такое берлинский «Парад Любви»? Это голые жирные лесбиянки, потеющие возле рейхстага. Это грохот динамиков – словно ты попал в самый центр Хиросимы. Это когда через город ползут платформы с диджеями и танцует четверть миллиона невменяемых от допинга плясунов. Вот что это такое. Вальпургиева ночь посреди бела дня. 150 тысяч использованных презервативов. Тонна фекалий. Вот, что такое берлинский «Парад любви».

Отчего бы не устроить такое в Москве? Африка улыбался в телекамеры: давайте устроим! Десять лет назад мы устраивали и не такое! Пусть зеленоволосые девушки и растатуированные педерасты пройдут по Тверской и станцуют на трибуне Мавзолея!

Разумеется, проект провалился. Никто никуда не пошел и нигде не станцевал. Десять лет назад было одно, а сейчас – совсем другое. Люди устали. Им хочется просто побыть в тепле.

Плохо то, что они начали с самой громкой ноты. В 1989-м они стали героями поколения… а потом все шло по нисходящей.

Не удалось с Love-Parade, решили еще раз попробовать с «Поп-механикой». Последняя «Механика», которую успел провести Курёхин, прошла в 1995 году. Постаревшие дебоширы еще раз собрались вместе. Новиков в шоу не участвовал, зато остальные были все.

Курёхин ходил по сцене в синем кожаном пиджаке и с четырьмя накладными руками – как индуистское божество. Африка играл на тибетских музыкальных инструментах. Режиссер-некрореалист Юфит средствами магии превращал человека в козла. Двое неоакадемистов Маслов и Кузнецов скакали по сцене вместе со старухами-бомжихами и балеринами в пачках.

В огромном колесе вместо белки бегал палач. Военно-морские офицеры с кортиками показывали стриптиз. Горели кресты, хохотала вавилонская Блудница, в зал был пущен ядовитый газ, писатель Эдуард Лимонов читал со сцены длиннющий список ангелов, а в конце механики все вместе звали конец света. Плюнуто было во все, во что можно было плюнуть.

«Поп-механика» – это был бульдозер, сминающий то, что другие пытались сберечь и вырастить. Словно гуннский всадник, Курёхин врывался в поверженные города и первым делом норовил поджечь храм.

Перед концертом в Хельсинки он долго думал о концепции. Он пытался понять: что самое святое у финнов? Потом он понял: победа финской сборной по хоккею на чемпионате мира – вот что! Так что идея у шоу была такая: на сцене огромный швед с клюшкой наперевес по очереди насилует в анус всю финскую команду.

Организаторы концерта были в бешенстве. Но для Курёхина это было абсолютно нормально – выбрать самое святое и надругаться. Его родиной было ничто. Поэтому победить его было невозможно, ведь, атакуя чужие святыни, он ничего не защищал.

Осенью тебе хочется просто попасть в теплое место. Выпить и поболтать. Хорошо бы, если в заведении будет хорошее меню и поменьше танцев. Какие танцы, когда тебе сорок? Просто выпить и поболтать. Послушать музыку, выпить еще. После этого можно идти домой.

Все и занимались только этим. Густав пил вино дома. Африка пил вино на курорте Куршавель. Все сидели в тепле, и только редкие оригиналы изредка выходили на улицу.

Самым оригинальным был Новиков. Он все еще искал свой Прекрасный Образ. Это было очень странно, и Курёхин не мог понять: он что, серьезно? Какая на хер красота? Зачем что-то строить, если сжигать – куда веселее?

Говорящие головы внутри ТВ произносят множество слов. Слова означают лишь одно: ему предлагают все-таки сыграть по чужим правилам. Все говорили: «Демократия!», «Демократические свободы!» и, разумеется, Курёхину тут же захотелось вступить в какую-нибудь фашистскую партию. А когда атеистическая страна вдруг стала поголовно верующей, он выступил с предложением причислить к лику святых несколько персональных компьютеров.