Александра Амшинская - Тропинин
После смерти Арсентия Васильевича большая часть произведений из домика Тропинина была куплена московским городским головой Н. И. Гучковым и А. П. Бахрушиным. Большим событием, о котором писалось в газете, была покупка последним собрания рисунков художника. Однако произведения эти — лишь малая и не всегда лучшая часть тропининского наследия. Огромное большинство произведений художник создавал по частным заказам как памятные семейные реликвии. В качестве таковых они и продолжали храниться во многих домах, переходя из поколения в поколение. Любопытны свидетельства потомков семьи Раевских, которые рассказывают, что имя Тропинина было в их жизни первым именем художника, которое они узнали в раннем детстве, а уж потом много спустя стали им известны имена Рафаэля, Микеланджело и Леонардо да Винчи. Сохранилась и фотография дома Раевских в Тульской губернии с не дошедшей до нас картиной В. А. Тропинина начала 1820-х годов, изображающей трех мальчиков Раевских. Спустя двадцать лет двоих из них, оставшихся живыми, Тропинин написал вторично — уже взрослыми людьми. Портреты эти и доныне хранятся у их внуков.
Из знаменитых дворянских подмосковных, национализированных в 1918 году, много портретов поступило в Государственный Исторический музей. До недавнего времени хранились у потомков портреты шуйского купца Д. В. Киселева и его второй жены, пополнившие собой московский музей В. А. Тропинина. Из семьи Сорокоумовских был приобретен для музея в Ужгороде портрет основателя семьи — известного московского меховщика.
Из семьи Сапожниковых поступили в Государственный Эрмитаж интереснейшие портреты Александра Петровича Сапожникова и его жены Пелагеи Ивановны, урожденной Ростовцевой.
Вместе с воспоминаниями детских лет, вместе с семейными преданиями портреты эти как часть жизни, а не как раритет входили в дома различных людей, часто весьма далеких от художественных проблем, и незаметно для них самих образовывали вкус, воспитывали культуру владельцев.
Портреты переходили от отцов к детям, от детей — к внукам и правнукам. Постепенно одни из них обрастали легендами, другие теряли свои имена, а порой и самую подпись художника, подчас смываемую неумелой рукой случайного реставратора. В частных домах картины покрываются слоями копоти, пожелтевший лак затрудняет рассмотрение живописи. Вот это-то и есть поле деятельности собирателя, которым движет любовь к искусству, которого воодушевляет азарт следопыта. Собиратель часто готов рисковать всем своим достоянием. И находка хотя бы одного шедевра искупает годы ошибок. Правда, ошибившись, иной коллекционер стремится переложить свою ошибку на плечи другого. И когда это входит в обычай, мы говорим уже не о коллекционере, а о торговце-мошеннике.
Во все годы коллекционеры и любители, собиратели разных толков высоко ценили тропининскую кисть. На аукционах всегда шла борьба за полотна с именем Тропинина. И этим пользовались ловкачи, умело имитируя руку художника или сочиняя фальшивые свидетельства на обороте. Так, в разряд тропининских полотен попали работы его сына и были занесены в каталоги. С помощью сведений, почерпнутых у Рамазанова, случайные вещи получали на обороте «достоверные» надписи, вроде той, которая имеется на одной из академических копий с Рембрандта, якобы «выписанной» самим Тропининым. Тропинину приписывались, да и поныне под его именем значатся, работы учеников Московского Училища живописи, писавших свои этюды с того же натурщика, который позировал и Василию Андреевичу.
Вместе с тем сам Тропинин был одним из плодовитейших художников. Рамазанов утверждает, что им было создано до трех тысяч произведений. Первый список, составленный в 1929 году Н. Н. Коваленской, насчитывает около трехсот живописных произведений и приблизительно столько же листов с рисунками. Сейчас можно назвать уже более пятисот полотен и четырехсот листов с рисунками, правда, в это число входят и те, которые известны лишь по названию.
Поиск не найденных произведений тем более важен, что относительно некоторых периодов творчества до последнего времени было известно крайне мало. И здесь может ждать исследователя много неожиданного, не укладывающегося порой в привычные рамки тропининского творчества, обусловленные широко известными произведениями 1820–1840-х годов. Однако и целый ряд произведений, прославивших в свое время имя Василия Андреевича, до сих пор не обнаружен, иные найдены только в последние годы. Так, сравнительно недавно с помощью известного коллекционера Ф. Е. Вишневского в Третьяковскую галерею был приобретен портрет Е. О. Скотникова, представлявшийся Тропининым в Академию художеств для получения звания. Им же был найден лучший, вероятно, один из первых вариантов «Украинца с палкой», ныне хранящийся в Музее украинского искусства во Львове.
Впоследствии Вишневский сам стал собирать произведения Василия Андреевича. За несколько лет у него образовалась значительная коллекция, позволившая ему создать музей В. А. Тропинина, который он передал в дар государству.
Долгое время не было известно произведений Тропинина периода пребывания его в Академии. Уже была написана глава книги об Академии, когда пришлось встретиться с этой небольшой картиной, изображающей грустную девочку с яблоком. О ней стоит рассказать подробнее. Общий оливковый тон живописи — почти желтый на свету, в тенях зеленоватый, сгущающийся в фоне до совсем темного, настолько «тропининский», что впервые увиденная картина показалась давным-давно знакомой. Впрочем, дело не только в колорите. Знакома была сама «настроенность» образа — та душевная мягкость, которая свойственна искусству Тропинина.
Уже здесь отчетливо проявились многие характерные черты будущего мастера. В этом «неуклюжем», ученическом произведении, наряду с ошибками в рисунке, можно увидеть уверенные приемы живописца — и очень свободную манеру письма и тонкие лессировки. Открытый прозрачный широкий мазок жесткой кисти лежит поверх просвечивающего подмалевка, с иллюзорной точностью передавая пушистую россыпь пепельных волос. Многослойные лессировки образуют матовую, почти фарфоровую поверхность лица. Голубой холодный тон подмалевка слегка проступает на затененных частях лица и явственно обнаруживается в глубоких складках одежды, прописанной сверху также свободно и легко. Глаза девочки еще не прозрачные и выпуклые, как будут в зрелых работах художника, а плоские и матовые, как бы окутанные дымкой, с белками голубого цвета. Такие же глаза были у Наталии Морковой в этюде к семейной группе 1813 года и в портрете жены того же времени.
Более точно и подробно очерчены ноздри и губы ребенка. Очень характерны для Тропинина мазочки красной краски, положенные в углах века, у ноздрей, в очертаниях пальцев — будто просвечивается сквозь кожу кровь.
Легкий румянец на золотистой поверхности лица перекликается с густой розовой окраской яблока. Однако цвет яблока с большой примесью белил — глухой, непрозрачный, он также условен, как условна сама форма яблока, будто выточенного из дерева. Вместе с тем в живописном строе картины это тот необходимый аккорд, который поддерживает легкую, едва проступающую тему теплых светло-золотистых и розовых красок в общей холодной гамме зеленоватых и пепельных тонов. Такую же роль довольно интенсивного розового цвета мы отмечали в свое время в самых ранних портретах — гувернантки Боцигети с ее розовым платьем и Яна Борейки, одетого в розовый жилет; затем ту же роль играли розовые банты на платье девочки в портрете Ершовой с дочерью, 1831 года.
Необычайно наглядно сравнение «Девочки с яблоком», написанной по гравюре крепостным учеником Петербургской Академии художеств, с аналогичной картиной Грёза. (В то время копии, мастерски выполненные, являлись предметом гордости авторов и выставлялись наряду с оригинальными произведениями художника. За них также присуждались награды и давались звания.) Тропинин в своей работе старался как можно ближе следовать выбранному им оригиналу. Он сохранил почти точный его размер, пытался буквально воспроизвести позу и одежду грёзовской девочки, что, видимо, и явилось причиной неестественности и надуманности фигуры по сравнению с головой ребенка, которую Тропинин писал с натуры. Здесь-то и обнаружилась диаметрально противоположная трактовка одного и того же образа двумя художниками. Изящную, чувственную головку Грёза, откинутую в томном экстазе, Тропинин заменил грустным личиком, возможно, дворовой, крепостцой девочки, написанным со всей непосредственностью и искренностью, на которые было способно русское искусство.
Задушевной мягкостью, своей внутренней поэзией русский сентиментализм был прямо противоположен французскому с его нотками чувственного идеализирования натуры. Русское искусство по духу своему было более ясно и светло, более чисто, непосредственно и целомудренно.
