Нина Молева - Левицкий
Но то, чего так добивался директор Шпалерной мануфактуры в 1774 году, в 1775-м уже не было ему нужно. И трудно понять, откуда исполнительный чиновник набрался смелости отвергнуть заказанный царский портрет, если к тому же Левицкий пользовался поддержкой самой императрицы. Другое дело, если поддержка оказывалась художнику определенными лицами, придворной группировкой, к которой Дебрессан не принадлежал и против которой мог выступать. В таком случае перечисление практически не связанных с существом спора имен приобретало совершенно особый смысл.
Княгиня Екатерина Романовна Дашкова. По рождению из семьи Воронцовых, с которыми у Екатерины достаточно сложные отношения. Сестра Дашковой, Елизавета Романовна, официальная фаворитка Петра III, которую тот мечтал видеть императрицей всероссийской. Но в отличие от ленивой и безразличной к политике сестры, властная и честолюбивая Дашкова сразу принимает сторону Екатерины. Она деятельная участница дворцового переворота, но почти сразу разочаровывается в новой императрице. Екатерина не думает предоставить Дашковой исключительного положения при дворе, тяготится былой близостью и ищет предлогов положить ей конец. Не скрывающая возмущения княгиня после наступившей в 1764 году смерти мужа проводит несколько лет в деревне, в путешествиях и только в 1773 году возвращается в Петербург.
Связанный с бракосочетанием наследника съезд гостей, появление Дидро и Гримма, лично знакомых с Дашковой и ценивших ее редкую образованность, создавали благоприятную почву для попытки нового сближения с императрицей. И не ради ли такой попытки княгиня спешит заказать портрет Екатерины у Левицкого? Другой вопрос, что все усилия Дашковой бесплодны, и на грани полного разрыва с Екатериной она в 1775 году на много лет оставляет Россию. Самое упоминание имени княгини в этот момент не может вызвать при дворе ничего, кроме открытого недовольства. Но, кстати сказать, когда спустя много лет Дашкова снова окажется в России и отношения с Екатериной будут восстановлены настолько, что княгиня получит назначение президентом Академии наук, она обратится с заказом на собственный портрет снова к Левицкому, который его повторит и притом несколько раз. Связь с художником выдержит испытание временем.
Второе имя — граф Захар Григорьевич Чернышев. Многолетний вице-президент Военной коллегии, в 1773 году он переживает свой самый высокий взлет и почти мгновенное падение: после назначения президентом Военной коллегии почти сразу следует назначение генерал-губернатором присоединенных к России по первому разделу Польши белорусских земель. Ссора с входившим в силу новым фаворитом Г. А. Потемкиным дала о себе знать без промедления. Ссылаться на З. Г. Чернышева в начале 1775 года равносильно желанию спровоцировать гнев самого Потемкина. Дебрессан старается к тому же подчеркнуть якобы подобострастное отношение художника к «бывшему» президенту: «Он Левицкой тогдашним временем господину графу Захару Григорьевичу Чернышеву часто домагался представить свою работу».
Наконец, Никита Иванович Панин, чей затянувшийся на долгие годы конфликт с Екатериной именно в это время достигает особой остроты. Некогда сторонник переворота в пользу великой княгини, Панин видел в ней, однако, не будущую самодержицу, а всего лишь временную регентшу при несовершеннолетнем императоре-сыне. Но и сами по себе императорские права Никита Панин мечтал оградить введением конституции. Утверждение за Екатериной всей полноты государственной власти не изменило его воззрений, а то, что его стремления выражали скрытые чаяния значительной и слишком влиятельной части дворянства, побудило Екатерину передать Панину наблюдение за воспитанием наследника и согласиться на его руководящую роль в Иностранной коллегии. Освободив Панина от обязанностей воспитателя в связи с женитьбой Павла в 1773 году, Екатерина могла с облегчением сказать: «Мой дом наконец-то очищен». Но именно тогда и стало в полной мере очевидным влияние панинских идей в дворянских кругах.
Игнорируя официальные восторги по поводу организации государственной жизни при Екатерине, Панин позволяет себе сказать, что в России «в производстве дел всегда действовала более сила персон, чем власть мест государственных». В одном из частных писем Екатерина скажет: «Панин был ленив по природе и обладал искусством придавать этой лености вид благоразумия и рассчитанности. Он не был одарен ни такою добротой, ни такою свежестью души, как князь Орлов; но он больше жил между людьми и лучше умел скрывать недостатки свои и свои пороки, а они у него были великие».
Впрочем, императрица сама сознает, что такие булавочные уколы не изменят положения Панина в общественном мнении. Ни для кого в Европе не секрет, как твердо держится он и в совете императрицы, где его поддерживает Захар Чернышев. С обычной своей иронией Кирилл Разумовский заметит о собраниях этого совета: «Один Панин [Никита] думает, другой [Петр Панин] молчит, Чернышев [Захар] предлагает, другой [Иван Чернышев] трусит, я молчу, а другие хоть и говорят, да того хуже». Но, не ограничиваясь словами, Панин способен перейти и к действиям. У него три доверенных секретаря: разделявший принципы энциклопедистов Я. Я. Убри, не менее склонный к вольтерьянству П. В. Бакунин Меньшо́й и создатель «Недоросля» Д. И. Фонвизин. Этому последнему Панин поручает составление проекта конституции, которая виделась Екатерине прямой изменой ее правлению и основам трона, какой бы монархической в основе своей ни была.
Поминать имя Никиты Панина в деле Левицкого нет никакой нужды, но Дебрессан использует самый незначительный предлог, чтобы напомнить о той связи, которая многие годы существовала между этими людьми. Такого рода союз критически наблюдавших за происходящими при дворе событиями лиц мог только раздражать, если не представлять прямой опасности для спокойствия императрицы. Итак, три на первый взгляд случайных имени. Но были ли они случайными в жизни художника?
В год создания портретов императрицы для Е. Р. Дашковой и З. Г. Чернышева Левицкий пишет портрет Н. А. Львова. Талантливый поэт, одаренный архитектор, специалист горнорудного дела, наконец, один из ближайших друзей художника, но все это в будущем. Пока двадцатитрехлетний Львов всего лишь нахлебник в доме П. В. Бакунина Меньшо́го. Бакуниных не отличает ни богатство, ни тем более любовь к меценатству. В дипломатическом архиве Турина сохранилась характеристика хозяина, сделанная одним из иностранных представителей в Петербурге: «Бакунин-Меньшой — правая рука самого Никиты Панина, но при всем том этот член коллегии иностранных дел обязан почетным положением, которым пользуется в Петербурге, единственно, так сказать, по своему искусству в письменном изложении и своему здравомыслию». Литературная одаренность Бакунина Меньшо́го сказывается не только в деловых бумагах, она становится причиной, по которой он оказывает поддержку находившемуся на службе в Измайловском полку Львову, а вслед за ним и полковым его друзьям, поэтам Хемницеру и В. В. Капнисту. Все трое они уже не первый год составляют тесный кружок в бакунинском доме.
Портрет Н. А. Львова необычен для Левицкого. Почти миниатюра на дереве, но в далекой от миниатюрной широкой живописной манере, он необычен и настроенностью внутреннего решения.
Это не попытка дать общее представление о человеке, но зарисовка основных черт его натуры, зарисовка беглая, но предельно точная, сохранившая всю остроту переживания живописцем явно заинтересовавшего и явно близкого ему по своему складу человека.
Стремительный поворот к зрителю, готовый заговорить почти смеющийся рот, любопытный, испытующий и едва тронутый грустью взгляд — все в юноше живет той напряженной внутренней жизнью, которая так захватывала друзей и составляла существо его редкого обаяния. Слова современника: «Обхождение его имело в себе нечто пленительное, и действие разума его, многими приятностями украшенного, было неизбежно в кругу друзей». Пройдет без малого двадцать лет, и прославленный Львов, выпуская в свет свой перевод «Палладиевой архитектуры», захочет предпослать книге не один из своих поздних и тоже принадлежавших кисти Левицкого портретов, но именно этот, первый. А ведь выбор оригинала для гравирования был тем более нелегким, что гравюру делал сам А. Тардье, выполнявший изображения главным образом коронованных особ с наиболее известных оригиналов — Наполеон и Вашингтон с оригиналов Изабе, Фридрих-Вильгельм Прусский с портрета Моро, королева Луиза Прусская с портрета Виже Лебрен, наконец, Мария-Антуанетта, Станислав-Август Понятовский и многие другие. Львов хочет оставить по себе память именно таким и уверен, что набросок Левицкого в полной мере будет отвечать уровню европейски знаменитого гравера.
Впрочем, портрет Н. А. Львова не был единственным по своему характеру в творчестве художника. Его размеры, форму овала, характер решенной в зеркальном отражении композиции повторяла другая работа Левицкого — автопортрет. Дошедший до наших дней и хранящийся в Челябинском музее вариант трудно признать оригиналом. Против прямого авторства Левицкого в нем говорит немало. Прежде всего это картон, на котором он написан, и слишком свободная для художника 70–80-х годов XVIII века «скоропись» мазков, тем более недопустимая для Левицкого этого периода, переходящего к плавкой и плотной живописи портрета Урсулы Мнишек (автопортрет условно датируется 1783 г.). Но, несмотря на все возражения, в работе чувствуется присутствие Левицкого — в композиционном и цветовом решении, особенностях подхода к человеческому характеру. И те же особенности, которые свидетельствуют в челябинском портрете против мастера, подсказывают иное предположение.
