Алла Ястребицкая - Западная Европа XI—XIII веков. Эпоха, быт, костюм

Стремление патрицианских линьяжей к уравнению с феодальными сеньорами оказалось успешным на индивидуальном уровне, но на социальном уровне — безрезультатным. Выбитые с прежних позиций, они не были приняты в ряды знати, для которой оставались людьми второго порядка, несмотря на свое богатство, и мы уже видели, что французские короли законодательным порядком установили грань между костюмом знатного человека и горожанина.

226. Первое изображение пушки. Воин одет в кольчугу и котту, поверх ее плечи защищены наплечниками с гербами, голова — круглым шлемом. С миниатюры 1326 г.

227. Миниатюра из сборника песен парижских шансонье (конец XIII — начало XIV в.) иллюстрирует религиозные песни (монахи тринитарии слева), куртуазные (фигуры в центре), крестьянские.

228. Карнавал. Миниатюра. Начало XIV в.

229. Ручной мяч и шахматы. Миниатюра.

230. Игра в кости. Миниатюра. Середина XIII в.

Городской патрициат, хотя и тяготел к аноблированию, принципиально отличался от подлинных баронов и шатлэнов. И дело не только в открытости этой социальной группировки. Важнее то, что эксплуатация земли не составляла основной функции городских нобилей; их земельные владения были сравнительно невелики и имели прежде всего престижное назначение, тогда как богатство патрициата XIII—XIV веков складывалось в иной — торгово-ростовщической — сфере, в эксплуатации городских доходных статей (откуп пошлин), в аренде городских имуществ. Деятельность нобилей исходила из монополии на городские привилегии и имущества, но она же предполагала известную энергию и предприимчивость в области, как правило, чуждой настоящим рыцарям. Не случайно, видимо в XIII веке можно наблюдать интенсификацию сельского хозяйства в непосредственной близости от таких патрицианских центров, как Кельн или Гент. В городах с высокоразвитыми экспортными ремеслами (в первую очередь сукноделием), возникающими с середины XII века на северо-западе Европы и в Северной Италии, часть городского патрициата предпочла организацию ремесла ростовщичеству и откупу городских монополий. Характерный пример такого патриция — организатора ремесла — Йехан Боинброк из Дуэ, который девять раз был эшевеном (советником) в родном городе. Он умер в 1285 году, оставив огромное состояние, значительной частью которого была недвижимость. Боинброк покупал шерсть в Англии, привозил ее в Дуэ в мешках и раздавал на прядение крестьянам в деревнях. Затем пряжа поступала ткачам, которые номинально были свободными, но стояли в хозяйственной зависимости от Боинброка. У него была собственная красильня. Перед смертью он приказал приказчикам оплатить его долги и загладить его проступки: собрались жалобщики, и с их слов был составлен пергамен длиной в пять с половиной метров, перечислявший злоупотребления эшевена из Дуэ.

Различие между патрициатом и мастерами-ремесленниками было очень резким. Правда, до XIV века это различие, имущественное и политическое, не приводило к открытым противоречиям, и мастера поддерживали патрициат в его борьбе со светскими и духовными сеньорами городов. Со всей остротой антагонизм обнаружился в XIV веке и вылился в ряд столкновений, содержанием которых была борьба за политическое равноправие бюргеров. Сложность состава бюргерства приводила к тому, что коммунальные связи оказывались недостаточно прочными, и внутри городов возникали объединения иного рода, важнейшими среди которых были цехи. Цехи — это торгово-ремесленные корпорации, объединявшие мастеров одной профессии. Цехи, как правило, не занимались организацией производства, и цеховой мастер работал индивидуально в собственной мастерской и со своими подмастерьями и учениками. Задачей цеха было, во-первых, обеспечить привилегии мастеров, оградить от притязаний нецеховых ремесленников и, во-вторых, системой контроля поддерживать эгалитарные тенденции внутри цеха. Цеховые уставы регламентировали цены, качество продукции, размеры мастерских, численность подмастерьев, рабочее время. За соблюдением цеховых интересов следили старейшины. Вместе с тем цех объединял мастеров и в их внехозяйственной деятельности. Цех имел общего святого-покровителя, и цеховое объединение нередко совпадало с религиозным братством, осуществлявшим функции благотворительности. Цехи имели в собственности или арендовали общинные дома, где могли быть склады и помещения для выполнения технически сложных операций, но где в основном сосредоточивалась внехозяйственная жизнь мастеров: здесь устраивались пирушки и танцевальные вечера, проводилась регистрация учеников и экзамены на звание мастера.

Однако, как и все учреждения средневекового общества, цех был двойственным и противоречивым институтом. Противостоя нецеховым ремесленникам и эксплуатируя их труд, многие цехи замыкались и постепенно приобретали привилегированный характер. Доступ в цех был открыт прежде всего для сыновей мастеров, тогда как перед посторонними возникали всевозможные преграды — имущественные (требовалось роскошное угощение мастерам) и моральные (разумеется, в средневековом смысле: человек, родившийся от незаконного брака или женившийся на женщине, рожденной вне законного брака, не допускался в некоторые привилегированные цехи). Внутри цеха установилась иерархия, обычно трехчленная: мастер — подмастерье — ученик. Если ученик, как правило, платил мастеру за обучение ремеслу, то подмастерье — это уже квалифицированный платный работник.

В положении ранних подмастерьев XII—XIII веков сильны черты семейной эксплуатации: статус подмастерья был временным, он питался и жил в доме мастера и женитьба на хозяйской дочери нередко завершала его карьеру. Но семейные черты — это второстепенное; главное, что определяло его отношение с хозяином, — заработная плата. Именно эта сторона статуса подмастерья, его бытие в качестве наемного работника имели за собой будущее. Постепенно переход подмастерьев в ряды полноправных мастеров начинает испытывать серьезные стеснения — помимо выполнения шедевра ему предъявляют ряд социальных и имущественных требований: подмастерье должен быть бюргером, происходить от законного брака, от него требуется взнос в пользу цеха и обильный обед для мастеров и их жен. С XIV века в западноевропейских городах начинает складываться особый слой постоянных, "вечных" подмастерьев: цеховые уставы говорят о подмастерьях женатых и живущих отдельным домом (раньше всего в строительных специальностях), что противоречило принципам цеховых порядков, но сделалось к этому времени необходимостью. Цех регламентировал и ограничивал поведение подмастерьев, их одежду, посещение ими таверн и танцевальных вечеров; в немецких городах, например, подмастерьям запрещено было посещать танцы, на которых могли присутствовать бюргерши, а также бюргерские свадьбы; возвращаться позже девяти часов вечера зимой и десяти — летом, носить одинаковые шляпы и рубахи, серебряные украшения и т.п. Обособление подмастерьев как социальной категории привело к образованию ими особых организаций — братств подмастерьев, фактически противостоявших цехам, в которых наемные работники были административно бесправными или, во всяком случае, неполноправными. Подмастерья платили вступительный взнос братству и затем уплачивали регулярные взносы в определенные сроки. Собранные таким образом средства расходовались на похороны или благотворительные цели, поскольку средневековые цехи не знали обязанности мастеров оплачивать болезнь или увечье подмастерья. Помимо взаимопомощи братства выполняли еще одну функцию, характерную для средневековой хозяйственной системы: как цехи запрещали работать в городе ремесленникам, не принадлежавшим к городским цехам, так и братства подмастерьев препятствовали найму работников, не желавших примкнуть к их организации и подчиниться ее требованиям.

В городах особенно остро чувствовалось имущественное неравенство, здесь скапливались огромные состояния и вместе с тем жили люди, не имевшие ничего, ни клочка земли, ни плодового дерева, ни хижины — нищие в полном смысле слова. Нищенство, по выражению западногерманского историка Э. Машке, — "социальная константа средневекового города". Уже на раннем этапе европейской городской истории — в IX веке— источники упоминают о "массе не имеющих средств к существованию" во фризском городе Дурстеде. На многочисленность этого слоя городского населения в период классического средневековья указывают мероприятия городских властей по оказанию помощи неимущим. Феодальное насилие и стихийные бедствия выбрасывали огромное количество людей из привычного жизненного уклада. Особенно много нищих появляется (не только в городах, но и в сельской местности) с XIV века, когда средневековая экономика начинает перестраиваться на новых основах и когда в ряде мест феодалы сгоняют крестьян с земли, предпочитая зависимому барщиннику наемного батрака. В отдельных районах Франции и Нидерландов неимущие составляли до тридцати и более процентов населения. А в городах, особенно бурно развивающихся в этот период, ниже прожиточного минимума находилось, по данным французского исследователя М. Молла, от четверти до половины жителей. С этого времени и именно в городах бедность начинает восприниматься как проблема социальная. Дело в том, что средневековью в целом было присуще своеобразное представление о бедности и нищенстве. В соответствии с христианской традицией бедность осмысливалась как состояние, угодное богу (отсюда выражение: "христовы бедняки"), а сами бедные — как избранники божьи, которые пренебрегли земными благами ради благ небесных. Средневековые моралисты, восхваляя бедность, обычно осуждали не богатства, но алчность как один из безусловных смертных грехов. Бедность и богатство нередко трактовались как взаимодополняющие понятия: богатые — "казначеи бедняков", — раздавая избытки имущества нищим, там самым служат "самому Христу". Наряду с этим возникал и течения, представители которых требовали полного отказа от богатства и собственности как условия спасения души — это еретики (типа вальденсов) и упоминавшиеся выше нищенствующие ордена доминиканцев и францисканцев. Христианское учение о том, что милостыня способствует спасению души дарителя (особенно милостыня, творимая через церковь), чрезвычайно способствовало развитию нищенства; нищие становились необходимой категорией средневекового социального устройства: они кормились при дворах королей и баронов, соборах и монастырях. Бедность считали естественным и неизбежным злом, подобно стихийным бедствиям, и никто не задумывался о мерах для ее ликвидации. Напротив, нищих по-своему пестовали, включая милостыню, угощение, лечение или умывание нищих в ритуал королевских и церковных празднеств. При этом в центре внимания находились не сами обездоленные, а скорее, податели благ: бедняки, по выражению М. Молла, служили не более, чем предлогом для подвига милосердия. В "Житии святой Маргариты", королевы Шотландской (конец XI века), подробно изображены подобные ритуальные процедуры: мытье ею ног шестерым нищим, заранее подготовленным ее слугами, кормление сирот, обслуживание ею приглашенных во дворец бедняков. Пищу давали строго определенному числу бедняков (обычно двенадцать или двадцать четыре), а не всем нуждавшимся. Но если до XIII века бедность воспринималась преимущественно как проблема моральная и религиозная, то постепенно ее начинают ощущать как тревожную болезнь, как угрозу существующему устройству. К XIV веку бедняки образовывают уже широкую беспокойную массу, и постепенно понятие "бедность" сливается и перекрывается новым понятием "низшие слои".