Журнал - Ура бум-бум! №5 90

Суд интересовался: "Не потеряли ли вы интерес к творчеству?"

Григорьев О. Я и сейчас пишу. Вон там на нарах пишу. Готово уже десяток стихов, и все они, надеюсь, уверен даже войдут в следующую книгу. Целая сотня рисунков есть.."

Бокалов пытался протестовать против съемки в зале, но суд отклонил протест. Затем он попросил суд зачитать письма, написанные в защиту Григорьева Бэллой Ахмадуллиной и Аникушина. На вопрос суда, какую меру наказания по отношению к Григорьеву он как потерпевший может назвать, Бокалов скромно ответил: "Я полностью полагаюсь на решение суда". Все это говорилось при полностью недоказанном факте оскорбления милиционера, существования притона и многого чего другого. Но приговор выносить было надо.

Наступил день 21 декабря, официально означенный как день последних слов всех: подсудимого, адвоката, прокурора. Бокалов в этот день уже не появился и интерес к нему был уже утерян. Все с блеском в глазах, в сильном возбуждении ждали развязки дела. Назначенное на десять часов утра заседание автоматически, в связи с задержкой доставки подсудимого, перенеслось до начала первого. Я спустился вниз и видел как привозили Григорьева. С запасного входа, под испуганными взглядами служащих" и посетителей суда и телефона-телеграфа, стоявших тут же внизу очередью в буфет в ожидании птицы и мяса.

Появились люди с видеокамерой. "Это кто? "Пятое колесо"?" — спросил я. "Хуже, — ответили мне. — "Гражданин и закон".

Интересующихся процессом было по-прежнему много и я поторопился в зал. Первым слово было предоставлено государствн-ному обвинителю. Прокурор перечислил все основные вехи дела, в целях все-таки защиты погон и чести советской милиции, затребовал два года и шесть месяцев лишения свободы, но с пометкой «условно», имея надежду, что Олег Григорьев будет по-прежнему радовать своим талантом и взрослых и детей". /Сказали, что Александр Крестинский после выступления Ковалевской в течении получаса читал оставшемуся суду стихи Олега Григорьева./

Слово предоставили общественной защите. Александр Крестинский: На протяжении всей своей жизни Олег Евгеньевич, человек несомненно талантливый, находясь на нижних этажах богемы, вряд ли располагал какой-то защитой от всего жестокого и давящего на него, его творческую работу. Отсюда вполне можно учесть его суровое отношение к человеку, с которым была связана потеря дочери. Можно даже сказать, что Олег Евгеньевич человек не от мира сего. Он как бы заключен в некую сферу, грубое вторжение в которую очень ранимо для него. Вполне понятно отношение его к быту, неудачи в личной жизни. И есть примеры исторические, Вениамир Хлебников, например…" В завершении своей речи Крестинский просил суд оправдать подсудимого.

Адвокат тоже запросил полного оправдания. Последнее слово получил, наконец, Олег Григорьев. Усталое, робкое вступление постепенно перерастало в снежный ком и обрушилось на слушателей протяжным стоном раненной волчицы: бокалов, бокалов, БокалОВ, бокалОВ, бокАЛОВ, БОКАЛОВ! Сколько было в этом безудержной боли, прямой ненависти к человеку, облеченным властью и исполнявшим жандармские функции:

"Ага, заходит значит Бокалов и носом туда-сюда. В комнату: Что делаешь? Что пишешь? Что пьешь? Никого нет!? В туалете, в ванне, на кухне посмотрит и шасть сюда. Ага, говорит, вот эту картину я на стрельбище возьму. Стрелять хорошо в нее. Там у меня человек нарисован, у него вместо сердца, знаете, этакая мишень. Вот такой ценитель.

Народу еще и так много у меня позабирал. Вот Виталика Угреновича… он еще подтвердить может. Правда, Виталик? Вот, видите, правда. И меня, да и меня забирал. Бокалов даже женскими голосами прикидывался. Как раз так было… Слышу, скребется кто-то. К двери подошел. Открывать боюсь, слушаю. А там тихо так: юля, юля, юля… Ага, думаю, есть вроде такая женщина знакомая Юля. Еще слушаю: юля, юля… дверь открываю — ЮЛЯ ХА-ХА, Бокалов.

А один раз вообще в трусах забрали. Это значит я специально, лег, света нет. Чую что кто-то подъезжает. Броде бы и нет меня. Тогда еще Бокалов грозился в психушку меня свезти. Так

вломились, потащили, ноги земли не касаются, руки вот так /протягивает перед собой/ только в обратную сторону… И Бокалов вокруг бегает, в лицо заглядывает: "Ну что твоя книжечка, выходит!?…"

Здесь время кончилось, терпение судьи иссякло и последнее слово перенесли на завтра. Все равно уже было поздно.

22-го продолжение последнего слова ничем не отличалось от начала. В зале находилась съемочная группа "пятого колеса". Олегу дали выговориться, а в конце, когда суд спросил Григорьева, какая у него будет просьба, Григорьев ответил:

"Прошу судить меня не как поэта, а как человека, который всю жизнь работал… И вообще, я думаю, полезно иногда писателям, поэтам посидеть вот так в тюрьме, поработать где-нибудь".

Приговор такой и вынесли: с учетом того, что Григорьев всю жизнь работал. Два с половиной года лишения свободы условно.

Выставочный ватман митьков обогатился последней надписью: "Суд вынес окончательный приговор. Олег Григорьев освобожден из под стражи в зале суда."

А еще мы узнали, что Олега Григорьева наконец-то принимают в Союз писателей.

1990год. ЛЕНИНГРАД.

Игорь Пучнин и Олег Григорьев

ПОСЛЕСЛОВИЕ или К ВОПРОСУ О ДЕТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Буквально месяц спустя после детективной истории на проспекте Космонавтов в мартовском номере журнала «КРОКОДИЛ» появляется диалогическая статья под названием "Я МЕЧТАЮ УВИДЕТЬ КНИЖНЫЕ ПРИЛАВКИ ПУСТЫМИ. Что мешает жить детской литературе?" собравшая за продолговатым столом журналиста Н. Грачевой детских писателей Валентина Берестова, Григоряя Остера, Эдуарда Успенского, Льва Устинова и Андрея Грачева.

Писатели находились на полярных точках зрения о нынешнем состоянии детской литературы /"У нас нет детской литературы! Ее уничтожают!" Лев Устинов — "У нас есть детская литература! Еще какая!" Эдуард Успенский/, но сходились на одном: "…жить ей действительно невозможно" /Э. Успенский/.

Поделился Валентин Берестов и таким горьким выводом: "У нас часто пишут книги СПЕЦИАЛЬНО для детей, а детям то они, бывает, и не нужны!".

А Лев Устинов прямо сказал:

"И сколько появляется таких «ненужных» книг! Прошу записать: я убежден, что последние полвека происходит целенаправленное ОГЛУПЛЕНИЕ детской литературы, а вместе с ней и самих детей. Целые поколения воспитывались на стандартах, штампах; так сказать, кроились индивидуумы "на одну колодку". Ушла из книг тонкая ирония, исчез "интелектуальный слой", описания сложных душевных переживаний. НЕТ УСТАНОВКИ НА ТО, ЧТО-БЫ НАУЧИТЬ РЕБЯТ ДУМАТЬ…"

Впрочем, довольно цитат, но небольшой диалог, напрямую соприкасающийся с делом Олега Григорьева, можно учесть и привести здесь обстоятельным образом:

"Эдуард Успенский. А что это, как не выхолащивание, подгонка всей литературы под устоявшиеся образцы? /Речь идет о немногих молодых писателях, имеющих счастье печататься — О.С./ Много лет прикладывает к этому руку Тамара Васильевна Купенко, зам. председателя Госкомиздата РСФСР. Похоже, что существует негласная установка: детская литература — дело слишком серьезное, чтобы поручать его молодым писателям. Когда молодой писатель приносил свою книгу в издательство, его спрашивали: "Вы член Союза Писателей?" — «Нет» — "Нечленов не печатаем!" Так было почти со всеми нами…

Особо хотелось бы сказать о Совете по детской литературе при Госкомиздате СССР и его руководстве. С ведомства и согласия Совета долгие годы проводился "неестественный отбор" писателей, в том числе и молодых, в "лидерскую группу". Не подходящие под сложившийся стереотип, работающие в нетрадиционных стилях оттеснялись, не попадали в число печатаемых. Такая практика нанесла ощутимый ущерб детской литературе.

Крокодил. Но не станете же вы отрицать, что книги молодых все-таки появляются?..

Григорий Остер. Вот именно! ВСЕ-ТАКИ НЕСМОТРЯ НА… А чаще всего благодаря самоотверженным действиям отважного редактора. Вот, например, Марина Титова — прекрасный редактор… была.

Сегодня Титова в издательстве "Детская литература" уже не работает. Ее изящно выставили после того, как она выпустила книжку "Витамин роста" замечательного ленинградского поэта Олега Григорьева.

Говорят, рукописи не горят. Но в детской литературе есть один нюанс: слишком быстро сменяются поколения читателей. Хорошую взрослую книгу можно прочесть и с опозданием на двадцать лет. Это ужасная, но худо-бедно восполнимая потеря. А детскую книгу, если не прочел в пять лет, в двадцать пять уже ТАК читать не сможешь. Детская книга не в переносном, в буквальном смысле витамин роста. Осталось целое поколение без витамина, и что-то в нем уже не так, чего-то недостает.