К Станиславский - Работа актера над собой
То же и с вами. В жизни вы умеете и ходить, и сидеть, и говорить, и смотреть, а в театре вы теряете эти способности и говорите себе, чувствуя близость толпы: "А зачем они глядят?!" Приходится и вас всему учить сначала - на подмостках и на людях.
Запомните же: все, и даже самые простые, элементарные действия, которые мы прекрасно знаем в жизни, вывихиваются, когда человек выходит на подмостки, перед освещенной рампой и перед тысячной толпой. Вот почему на сцене необходимо заново учиться ходить, двигаться, сидеть, лежать. Об этом я уже говорил вам на первых уроках. Сегодня же, в связи с вопросом о внимании, добавлю к сказанному, что вам необходимо еще учиться на сцене смотреть и видеть,
слушать и слышать.
.....................19......г.
- Наметьте себе какой-нибудь предмет! - сказал Торцов, когда ученики расселись на сцене при открытом занавесе. Выберите себе объектом хиотя бы вот это висящее на стене полотенце с ярким, глазастым рисунком.
Все стали старательно смотреть на полотенце.
- Нет! - остановил нас Торцов, - Это не смотрение, а пяляние глаз на объект.
Мы пересали напрягаться, но это не убедило Аркадия Николаевича, что мы видим то, на что были направлены наши глаза.
- Внимательнее! - командовал Торцов. Все потянулись вперед.
- И все-таки мало внимания и много механического смотрения.
Мы нахмурили брови и старались казаться внимательными.
- Быть и представляться вннмательным - не одно и то же. Проверьте себя сами: что подделка и что подлинное смотрение.
После долгих прилаживаний мы уселись спокойно, стараясь не напрягаться и глядели на полотенце.
Вдруг Аркадий Николаевич расхохотался и обратился ко мне:
- Если бы можно было сейчас снять с вас фотографию, вы бы не поверили, что человек способен от старания дойти до такого абсурда, до какого вы довели себя сейчас. Ведь ваши глаза, в буквальном смысле, выскочили из орбит. Разве для того, чтоб смотреть, нужно так сильно напрягаться? Меньше, меньше! Гораздо меньше! Совсем освободить напряжениеДевяносто пять процентов - долой! Еще... еще... Зачем же так тянуться к объекту, так сильно наклоняться к нему? Откиньтесь назад. Мало, мало! Еще, еще! Гораздо больше! - приставал ко мне Аркадии Николаевич.
Чем упорнее он твердил свое "еще, еще", тем меньше становилось напряжение, которое мешало мне "смотреть и видеть". Излишек напряжения огромен, неимоверен, О его размерах не имеешь представления, когда, весь скрюченный, стоишь перед дырой портала. Торцов прав, говоря о девяноста пяти процентах излишнего напряжения при актерском смотрении на сцене.
- Как просто и как мало нужно, чтобы смотреть и видеть, - воскликнул я в полном восторге.- Это чрезвычайно легко по сравнению с тем, что я до сих пор делал! Как же я сам не догадался о том, что вот так - с выпученными глазами и напряженным телом - ничего не видишь, а так - без всякого напряжения и старания - можно рассмотреть все до мелочей. Но это-то и трудно: ровно ничего не делать на сцене.
- Ну, да! - подхватил Аркадий Николаевич. - Потому что все думается в эти минуты: за что же зрители платят деньги, если я ничего не стараюсь им представить? Надо же заслужить свое актерское жалованье, надо же забалять зрителя!
Какое приятно состояние сидеть на сцене не напряженно, спокойно смотреть и видеть. Иметь на это право перед раскрытой пастью портала. Когда чувствуешь это право пребывания на подмостках, тогда ничего не страшно. Я наслаждался сегодня на сцене простым, естественным, человеческим смотрением и вспомнил такое же простое сидение Аркадия Николаевича на первом уроке. В жизни это состояние мне хорошо известно. и там оно меня не радует. Я слишком привык к нему. Но на сцене я узнал его сегодня впервые и искренне благодарю за это Торцова.
- Молодец! - крикнул он мне.- Вот это называется смотреть и видеть. А как часто мы на подмостках смотрим и ничего не видим. Что может быть ужаснее пустого актерского глазаОн убедительно свидетельствует о том, что душа исполнителя роли дремлет или что его внимание где-то там, за пределами театра и изображаемой жизни па сцене, что актер живет чем-то другим, что не относится к роли.
Усиленно болтающий язык и автоматически двигающиеся руки и ноги не заменят осмысленного, дающего жизнь всему глаза. Недаром глаза называют "зеркалом души".
Глаз актера, который смотрит и видит, привлекает на себя внимание зрителей и тем самым направляет их на верный объект, на который им следует смотреть. Наоборот, пустой глаз актера уводит внимание зрителей от сцены.
После этого объяснения Аркадий Николаевич сказал:
- Я показал вам лампочки, олицетворяющие близкий, средний и дальний объекты-точки, необходимые каждому зрячему существу, а следовательно, и каждому сценическому созданию, и самому исполнителю.
Показанное до сих пор лампочки изображали объекты на сцене такими, какими их должен видеть сам артист. Так должно быть в театре, но так редко бывает.
Теперь я покажу вам, как не должно никогда быть на сцене, но как, к сожалению, там почти всегда бывает у подавляющего большинства актеров. Я покажу вам те объекты, которыми почти всегда занято внимание актеров, когда они стоят на подмостках.
После этого вступления вдруг забегали световые зайчики. Они разбросались по всей сцене, по всему зрительному залу, иллюстрируя рассеявшееся внимание актера.
Потом зайчики исчезли и взамен их на одном из кресел партера загорелась сильная, стосвечная лампа.
- Что это? - спросил чей-то голос.
- Строгий критик, - ответил Торцов.- Ему отдается очень много внимания во время публичного выступления актера.
Опять забегали, опять исчезли зайчики, и наконец зажглась новая большая лампа.
- Это режиссер.
Не успела погаснуть эта лампа, как на сцене едва заметно, тускло замигала совсем маленькая и слабая лампочка.
- Это бедный партнер. Ему мало уделяется внимания, - заметил с иронией Торцов.
Тусклая лампочка скоро погасла, и нас ослепил прожектор с самой авансцены.
- Это суфлер.
Затем снова забегали повсюду зайчики; они зажигались и гасли. При этом я вспомнил свое состояние на показном спектакле "Отелло".
- Понимаете ли вы теперь, как важно артисту уметь смотреть и видеть на самой сцене,- сказал Аркадии Николаевич в конце урока. - Вот этому трудному искусству вам и предстоит учиться!
.....................19......г.
К общему разочарованию, вместо Аркадия Николаевича явился на урок один Иван Платонович и объявил, что по поручению Торцова, он будет заниматься с нами.
Таким образом, сегодня был первый урок Рахманова.
Каков он как преподаватель?
Конечно, Иван Платонович совсем другой, чем Аркадий Николаевич. Но никто из нас не ждал, что он окажется именно таким, каким мы его узнали сегодня. В жизни, при обожаемом им Торцове, Рахманов тих, скромен и молчалив, но без него - энергичен, решителен и строг.
- Собрать все внимание! Не распускаться! - командовал он властным, уверенным тоном.- Вот в чем будет заключаться упражнение: я назначаю каждому из вас объект для смотрения. Вы замечаете его форму, линии, цвета, детали, особенности. Все это надо успеть сделать, пока я считаю до тридцати. Тридцать!!-говорю я. После этого я даю темноту, чтобы вы не видели объекта, и заставляю вас говорить о нем. В темноте вы мне описываете все, что запомнила ваша зрительная память. Я проверяю и сравниваю с самим объектом то, что вы рассказали. Для этого снова дан свет. Внимание! Я начинаю; Малолеткова - зеркало.
- Голубчики! -заторопилась она, указывая на зеркало, - Вот это?
- Не надо лишних вопросов. В комнате одно зеркало, другого нет. Нет другого! Артист должен быть догадлив.
Пущин - картина. Говорков - люстра. Вельяминова - альбом.
- Плюшевый? - переспросила она медовым голосом.
- Я показал. Два раза не повторяю. Артист должен хватать на лету. Названов - ковер.
- Их много. Какой?
- При недоразумениях - решайте сами, Ошибайтесь, но не сомневайтесь, не переспрашивайте. Артист нужна находчивость. Находчивость, говорю!
Вьюнцов - ваза. Умновых - окно. Дымкова - подушка. Веселовский - рояль. Раз, два, три, четыре. пять...- Иван Платонович просчитал не торопясь дс тридцати и скомандовал:
- Темнота!
Когда наступила темнота, он вызвал меня и приказал рассказывать. что я видел.
- Вы мне назначили ковер. - стал я подробно объяснять ему. - Я не сразу выбрал который и потому пропустил время.
- Короче и по существу, - командовал Иван Платонович-- По существу!
- Ковер персидский. Общий фон красно-коричневый. Широкий бордюр обрамляет края, - описывал я пока Рахманов не крикнул:
- Свет! Неправильно запомнили, дружок мой! Не донесли, просыпались. Темнота! Пущин!
- Не уразумел сюжета картины. По слепоте и дальности расстояния. Увидел лишь краску желтую на фоне красном.
- Свет! - командовал Иван Платонович. - Ни желтого. ни красного тонов на картине нет.
- Истинно просыпался, не донес, - басил Пущин.
