Джонатан Уилсон - Марк Шагал
Новые формы, особенно литография и керамика, продолжали интересовать Шагала. Иногда он работал вместе с Пикассо в керамической мастерской Мадуры в Валлорисе. На фотографии 1951 года — два великих художника: Пикассо с обнаженным торсом, Шагал в неизменной клетчатой рубашке — вид у обоих довольный и счастливый, судя по всему, они отлично ладят друг с другом. По сравнению с Пикассо в работе с глиной Шагал был почти новичком. Его первые изделия из керамики — это скорее «шагаловская» роспись на тарелках и вазах, они лишены цельности. Пикассо, напротив, был весьма изобретателен в использовании глины: ручки, носики кувшинов, плоские поверхности выполнены в форме ушей, носов и лиц. Похоже, на Пикассо опыты Шагала не произвели особого впечатления, однажды он даже разыграл его, расписав одну из своих незаконченных тарелок а-ля Шагал.
Но, как и следовало ожидать, со временем их отношения испортились. Франсуаза Жило, близкая подруга Пикассо, в своих воспоминаниях «Жизнь с Пикассо» рассказывает о неприятном случае за ланчем у Териада, который положил конец дружбе двух художников. Пикассо был не в духе, не видя вокруг пышнотелых дам, и начал подтрунивать над Шагалом — мол, тот давно не был в России. Подтекст был очевиден: «Почему ты не возвращаешься на родину?» Шагал ответил, что не так наивен, чтобы верить в коммунизм, как Пикассо. На это Пикассо заметил: «Думаю, для тебя это вопрос денег. Там много не заработаешь», — намекая на пресловутую еврейскую выгоду. И Шагал обиделся.
Модернизм и его проказливое дитя — кубизм — стали чем-то вроде международного нивелира. В Париже накануне Первой мировой войны жили самые разные художники: Пикассо и Хуан Грис из Испании, Александр Архипенко и Наталья Гончарова из России, Диего Ривера из Мексики, еврейские художники со всей Европы. В условиях изменившегося восприятия — когда изобразительное искусство вышло на первый план и можно было зримо увидеть невидимую четвертую ножку стула — религия, прежде ответственная за невидимый мир, теряла свою привлекательность. Добавьте к этому романтически настроенных левых политиков — и получите рецепт счастливого универсализма. Но после двух войн всяческие «измы» уже не казались столь привлекательными, особенно для евреев, которым надолго запомнились годы гонений, — и кем бы они ни мнили себя, было очевидно, что мир может смотреть на них совсем иначе. Шагал, в духе универсализма, мечтал об открытии «нерелигиозного» музея «Библейское послание» под Ниццей, однако ехидное замечание Пикассо словно отбросило его на годы назад, к предрассудкам старого мира.
На самом деле отношения Пикассо с еврейскими знакомыми всегда были неровными. Самый возмутительный случай произошел во время оккупации Франции, когда нацисты арестовали его давнего приятеля — французского поэта, художника, писателя и критика Макса Жакоба, Пикассо был знаком с Жакобом с 1901 года, тогда они снимали в Париже одну комнату на двоих.
Жакоб был очень заметной фигурой на парижской арт-сцене. Несмотря на гомосексуальную ориентацию, в 1909 году, в возрасте тридцати трех лет, он обратился в католичество, испытав мистическое просветление, но его христианская вера не спасла его от нацистского преследования. В феврале 1944 года его арестовали в Сен-Бенуа-сюр-Луаре, и его друзья пытались освободить его из-под ареста. Жакоба поместили в Дранси — французский пересылочный пункт, из которого евреев отправляли в Освенцим. Из Сен-Бенуа-сюр-Луара он ухитрился послать письмо Жану Кокто с просьбой о помощи, особенно он надеялся на Пикассо, который имел некоторое влияние в немецких властных структурах. Кокто написал письмо с просьбой освободить Жакоба, собирал подписи и лично доставил петицию фон Розе, советнику посольства Германии, занимавшемуся пересмотром дел арестованных. Пикассо отказался ставить подпись на прошении. Фон Розе весьма почитал творчество Жакоба, но это не было гарантией освобождения. Пьер Колль, литературный агент Жакоба, пришел к Пикассо домой, на улицу Гранд-Огюстен, и умолял замолвить слово за Жакоба. И вновь Пикассо отказался, сказав Коллю на прощание: «Думаю, нам не надо вмешиваться. Макс сущий дьявол. Он и без нашей помощи выберется из тюрьмы».
Жакоб скончался от пневмонии в грязном холодном застенке в Дранси. Его родной брат, сестра Мирта-Лея и ее муж — все они погибли в Освенциме.
Шагал тоже знал Жакоба по Парижу, но близкими друзьями они не были. Жакоб, как он часто говорил, приехал в Париж в юности, чтобы «беспробудно грешить». В «Моей жизни» Шагал вспоминает, как однажды зашел к Жакобу в крохотную каморку на Монпарнасе, и манера общения хозяина произвела на него не очень приятное впечатление. «…Честно говоря, мне было страшновато, — вспоминал Шагал. — Его рачьи глаза блестели и вращались. И сам он все время вертелся, дергался. А то вдруг раскрыл рот и замер. Только дышит с присвистом. Смеется и словно манит, притягивает меня глазами, раздвинутыми губами, руками. „Если поддамся, сожрет меня с потрохами, а косточки выбросит в окошко“, — подумал я».
В первые годы после женитьбы на Ваве Шагал работал над «Парижской серией» картин, некоторые из них были начаты намного раньше, сюжет на всех один и тот же: парящие в небе над городом любовные пары. За знакомыми парижскими зданиями нет-нет да и проглядывали приметы Витебска, а сами любовники часто были похожи на самого художника с одной из его любимых женщин: Беллой, Вирджинией или Вавой. Трудно поверить, что эти образы, полные энергии и страсти, созданы рукой пожилого мастера — художнику было в то время уже под семьдесят. Шагал был изумительный колорист, его чувство цвета уникально. «Когда умрет Пикассо, — сказал как-то Пикассо, — Шагал останется единственным художником, кто понимает, что такое цвет». Это мастерство позволило ему создать пронзительные, яркие образы, ассоциирующиеся с пылкой юношеской страстью. В то время как Пикассо, например, в преклонном возрасте увлекся эротическим гротеском, Шагал, как и прежде, воспевал чистую романтическую любовь. «Букет цветов» (1956) и «Воскресенье» (1952–1954) пронизаны утренним, весенним светом: это Париж в легкой мечтательной дымке. Нужно иметь каменное сердце, чтобы не поддаться очарованию этих полотен.
Вава поддерживала интерес мужа к большим проектам. Когда они познакомились, он уже согласился по просьбе Териада выполнить серию литографий на сюжет «Дафнис и Хлоя» (они были опубликованы в 1961 году). Затем в течение нескольких лет он создавал эскизы декораций и костюмов к оперному спектаклю «Дафнис и Хлоя» в парижском театре Гранд-опера. Шагал также решил попробовать себя и в качестве витражиста, согласившись сделать двенадцать витражных окон для синагоги при медицинском центре Хадасса в Иерусалиме, причем синагогу специально строили для того, чтобы разместить в ней витражи. На чертежах Шагал кистью самолично вписал чернилами древние имена колен Израилевых на идише: дань воспоминаниям о Земле обетованной.
В это же время Шагал, с гибкостью настоящего экумениста, согласился сделать эскизы витражных окон для собора XIII века в Сент-Этьен в Меце. Эти два проекта, синагога и католический собор, выполнялись параллельно. Темой витражей для Хадассы стали 49-я глава книги Исход и 33-я глава Второзакония. Он намеренно не изображал людей (хотя на витраже «Колено Иуды» есть только с мольбой протянутые руки), в композиции органично вплетен лишь текст — имена колен Израилевых на иврите и фрагменты библейских цитат, — а вокруг птицы, рыбы, животные, каменные скрижали, подсвечники, звезды Давида и короны. И все это в ярких, сочных тонах: здесь присутствуют красный, желтый, зеленый, фиолетовый и знаменитый шагаловский синий. Образы витражей для собора навеяны библейскими преданиями: это Авраам, совершающий жертвоприношение, царь Давид, Адам и Ева, изгоняемые из рая. Витражи и для синагоги, и для собора изготовлялись в мастерских Симона в Реймсе, при этом Шагалу помогал известный мастер-витражист Шарль Марк. И, как бывало всегда, когда Шагал выполнял работу для храмов, он отказался от вознаграждения.
«Будь то собор или синагога, — сказал однажды Шагал, — это все равно — через окно проходит что-то мистическое». И еще заметил, в разговоре с критиком Андре Мальро: «Для меня витраж — как прозрачная завеса между моим сердцем и сердцем мира». В следующих своих работах, выполненных для церкви, он часто отказывался от тем ветхозаветной Библии и создавал образы распятия и аллегорические фигуры вроде доброго самаритянина.
Чем старше становился Шагал, тем больше он проникался утопическими идеями универсальной религиозной философии и эстетики. В горах над Ниццей был создан музей, носящий его имя, и не просто Музей Шагала, а Национальный музей Марка Шагала «Библейское послание». Как и Музей Матисса, это учреждение создавалось на деньги французского правительства, и в 1966 году Шагал безвозмездно передал туда семнадцать монументальных работ на сюжеты библейских книг Бытие, Исход и Песнь песней. Музей был открыт в июле 1973 года, и кроме живописных работ на выставке можно увидеть тридцать девять гуашей 1931 и 1932 года и эскизы к иллюстрациям Библии по заказу Воллара.
