Роже Авермат - Рубенс
Вот почему Рубенс решается на этот необыкновенный поступок. Совершая его, он, конечно, превышает свои полномочия. Он удивляет голландского дипломата, который не знает, что и думать. Англичане возмущены. А что скажут испанцы? Но он пренебрегает всем. Учтивый придворный приподнял свою маску. Он позабыл об иностранных королях и думает о своей стране, «о нашей общей родине», растерзанной на части. Ради нее он и мечтает о мире. Увы, тщетно…
В июне Рубенс приведен к присяге в качестве личного секретаря короля и добивается обещания, что в случае его смерти или отставки должность перейдет к его старшему сыну. Он возобновил переписку со старыми друзьями-французами. Он снова взялся за кисти. Он работает, в частности, над эскизами для галереи Генриха IV, которого он по справедливости зовет Великим, жалуясь при этом, что ему заказали картины определенных размеров, а потом размеры уменьшили — он просит аббата де Сент-Амбруаз уступить хотя бы полфута, «дабы не отсекать голову королю, восседающему на своей триумфальной колеснице»[234]. Как всегда, он внимательно следит за ходом политических дел. Узнав о взятии Мантуи императорскими войсками, он пишет: «И очень этим огорчен, ибо в молодости много лет служил дому Гонзага, и мое пребывание в этой стране было очень счастливым»[235]. Годы меняют юношеские оценки. Известие о смерти Спинолы его не удивляет. Он знал, что в Мадриде против маркиза плетутся упорные интриги, в которых большое участие принимает аббат Скалья. Блестящий полководец, разочарованный в жизни, умер от тоски, после того как его военные обязанности окончательно были переданы маркизу де Санта Крус. Рубенс пишет: «Судя по тому, что сообщают отовсюду, он своей смертью завершил эту войну. Это признак величия его судьбы и мощи его гения. Я потерял в его лице одного из лучших друзей и покровителей, какие у меня когда-либо были, о чем свидетельствуют его многочисленные письма»[236]. Рубенс мог бы добавить к этому, что Испания потеряла одного из лучших своих слуг. Но что до этого Оливаресу? Однако Рубенс воздерживается от рассуждений подобного рода. Он слишком заинтересован в партии, которая разыгрывается в Мадриде и которая, несмотря на все помехи, доведена до благополучного конца: Англия и Испания подписали мирный договор. Что бы там ни говорили, этот договор отчасти дело его рук! А в Европе, раздираемой непрерывными войнами, это подвиг.
«Трудолюбие и настойчивость» — таков был девиз Плантена. Трудом и настойчивостью можно добиться многого. И в самом деле, вот что значит разница темпераментов: Спинола умирает в разгар своей деятельности в возрасте пятидесяти девяти лет, пятидесятитрехлетний Рубенс помышляет о новом браке. А почему бы и нет? Он красивый мужчина, видный и представительный. К тому же он богат и знаменит. Правда, его иной раз одолевает подагра, по, пожалуй, можно сказать, что эти досадные недомогания просто напоминают ему о том, что он всего лишь человек, ведь он недалек от того, чтобы поверить в свое бессмертие. Если порой он говорит о пользе умерщвления плоти, то это всего лишь добродетельные рассуждения, которыми он украшает свои письма. Некоторая доля стоицизма в моде среди его просвещенных современников. Однако никому не возбраняется предпочесть стоицизму наслаждение жизнью. На ком же Рубенсу остановить свой выбор?
Он имеет все основания метить высоко. Недаром ему советуют жениться на одной из придворных дам. Но если он выступает в роли придворного, то отнюдь не из раболепства, а из желания властвовать: он из породы тех, кто любит повелевать. Его дворянский герб слишком новый, чтобы он мог рассчитывать на первые роли в государственных делах. Он прекрасно знает, что ему всегда придется уступать дорогу людям, которые не стоят его мизинца, но которые выше его по рождению. И если он идет на эту унизительную игру, то лишь потому, что жажда деятельности в нем слишком сильна, желание играть роль, пусть даже второстепенную, берет верх над всеми другими соображениями. Но брак — дело другое. В кругу семьи Рубенс всегда был главным. Он властвует над своими домочадцами, над своими помощниками и учениками. Эту власть не оспаривает ни один человек в Антверпене; Рубенс знает, что он обязан ею отчасти своему приветливому нраву, уму и хорошим манерам, но он слишком проницателен, чтобы не понимать: все это лишь второстепенные причины и на самом деле он всем обязан своему искусству. Он об этом не говорит — к чему? Он просто пишет картины. И пишет так, как другие дышат или грезят. Он знает, что в глазах людей, которые всего лишь жаждущие чудес дети, он Волшебник. И он хочет продолжать играть эту роль.
Зачем же ему жена, которая, быть может, будет краснеть, когда он возьмет в руки кисть? Ведь он потому только и способен бесстрашно разыгрывать роль придворного, что у него есть волшебное средство уйти в свой собственный мир, — можно ли рисковать им в браке с неровней? О нет! К черту придворных дам! И не потому, что он боится рисковать. Отнюдь нет, и он это докажет. Тот, кто женится на шестнадцатилетней девушке, прекрасно понимает, что дает повод к насмешкам и сплетням. Но на это Рубенс не обращает внимания — как видно, считает, что подобного рода затея ему по плечу. В этом весь Рубенс. Не в том дело, что скажут другие, главное — внутренняя решимость. Шестнадцать лет — это возраст его сына Альберта. Ну что ж, в его доме будет одним ребенком больше, и этот ребенок станет к тому же его женой. Чем она моложе, тем меньше она будет оказывать на него давления, тем больше у него будет внутренней свободы и ему легче будет по своему вкусу направлять их семейную жизнь.
Ее зовут Елена Фоурмент. Ее родители — богатые буржуа, с которыми Рубенс знаком много лет: сестра Изабеллы Брант, Клара, замужем за братом Елены, Даниелем. У отца Елены, которого тоже зовут Даниель Фоурмент, одиннадцать детей; Елена — младшая из них. Другая его дочь, Сусанна, не раз позировала Рубенсу. В первом браке Сусанна была замужем за Раймондом дель Монте, овдовела и второй раз вышла за Арнольда Лундена. Рубенс написал несколько портретов этой хрупкой женщины с большими тоскующими глазами и своенравным ртом. Один из них, на котором она изображена в фетровой шляпе, по справедливости относят к лучшим работам художника. Не многие его картины написаны так вдохновенно, как это изящное произведение, в котором чувствуется даже какая-то особая нежность.
Елена — это та же Сусанна, только белокурая и более юная. Черты лица ее менее тонки — отчасти это объясняется возрастом. Ведь в шестнадцать лет очерк лица еще, как правило, не определился; но зато кожа у нее еще белее, чем у сестры, если только это возможно. Свежесть, вечная молодость! Обладать живым воплощением того, о чем ты мечтал, что изображал всю свою жизнь! Потому что эту самую Елену с ее белоснежными грудями и розовыми сосками, с ее молочным, пухлым телом, с ослепительно прозрачной плотью он писал тогда, когда самой Елены еще не было на свете! Каким-то чудом эта пышная фламандка оказалась похожей на женщин его мечты. Она еще дитя; возможно, что она не умна. Но это не важно. Зато сам он умен и знает, что все его прежние победы — суета сует. Но теперь он может стариться, может умереть — он спокоен: до последнего дня его жизнь будет озарена улыбкой и очарованием юности. Всегда видя перед собой живую реальность молодости, он в конце концов поверит в свою собственную молодость, а стало быть, в бессмертие. Петер Пауль одержал в жизни немало побед, но, наверное, самой большой победой был день 6 декабря 1630 года — ибо что значат слава и деньги в сравнении с молодостью?
Гимн плоти, первые песни которого теперь прозвучали в его жизни, будет спет до конца. Рубенс не принадлежит к числу любовников, которые ревниво оберегают принадлежащее им сокровище. Пусть весь мир разделит его радость! Его кисти с неувядаемым восторгом вновь и вновь будут воспроизводить образ его Елены. Правда, ему нравится окружать пышными аксессуарами прекрасное дитя с простодушным взглядом, но все это только игра. Бархат и шелка, парча и перья, меха и драгоценности — все это ухищрения, которые опыт подсказывает желанию для того лишь, чтобы казалось еще более упоительным откровение тела во всей его торжествующей наготе. Рубенс выставляет напоказ красоту своей Елены. Он не устает восхищаться ею, и она, изумленная и счастливая, покоряется художнику. Она его Юность. Она его Богиня. И он являет ее миру как Божество. Она одаривает своими чертами и своим телом всех олимпийских богинь, которых создает воображение художника, но одну из них она воплощает чаще других — это Венера, бессмертная богиня любви. Пока Елена остается Еленой, что-то все-таки удерживает Рубенса, побуждает утаивать часть ее прелестей, но стоит ей стать Венерой, и художник освобождает ее от всех покровов — Венера торжествует в своей наготе. Никогда ни один художник не восславил женское тело так, как Рубенс.
