Авторов Коллектив - Лексикон нонклассики. Художественно-эстетическая культура XX века.

В первой, самой знаменитой пьесе Б. «В ожидании Годо» (1952) двое бродяг, Владимир и Эстрагон, ждут Годо. Исходя из этимологии (от англ. God — Бог), Годо может быть истолкован и как высшее бытие, и как непостижимый смысл жизни, и как сама смерть. Годо так и не появляется. Кажется, что время остановилось, но оно продолжает свой неподвластный разуму ход, оставляя неизгладимые следы старения, физического и духовного уродства. «Мы дышим, мы меняемся!» — восклицает Хамм, персонаж пьесы «О, счастливые дни!» (1963) — Мы теряем волосы, зубы! Нашу свежесть! Наши идеалы!» Слепота, глухота, паралич — материализация человеческого бессилия.

Трагические темы отчаяния, одиночества, отчуждения, самоотчуждения, гибели решаются в стиле клоунады. Заимствованные у цирка и мюзик-холла жест, трюк, жонглирование предметами овеществляют неловкость, неприспособленность персонажей, повторяющих одни и те же ведущие к беде ошибки. Не только вещи, но и части собственного тела живут самостоятельной, враждебной личности жизнью. «Узкие, чресчур короткие брюки псивого черного цвета. Псивая черная жилетка, четыре больших кармана. Тяжелые серебряные часы на цепочке. Засаленная белая рубашка без воротничка, расстегнутая у шеи. Невероятная пара ботинок грязно-белого цвета, не меньше, чем 48 размера, очень узких и остроносых. Белое лицо, сизый нос. Взлохмаченные седые волосы. Не брит. Очень близорук (но без очков). Туг на ухо. Характерный надтреснутый голос. Ходит с трудом» — так описывает Б. героя своей пьесы «Последняя лента Крэппа» (премьера прошла в 1958 г.), старого неудачника, слушающего сорокалетней давности магнитофонную запись своего монолога: он принял тогда неправильное решение, и жизнь его пошла под откос.

Гиньоль, гротеск, черный юмор — доминанты творчества Б., формирующие художественный язык его романов «Мэрфи» (1938), «Моллой» (1951), «Мэлоун умирает» (1951), «Безымянным» (1952); пьесы «Конец игры» (премьера состоялась в 1957 г.); радиопьес «Все, кто падает» (1957), «Угли» (1959), «Театр I» и «Театр II» (1960) и других произведений.

Перу Б. принадлежит ряд теоретических статей о поэзии, живописи, музыке. Его театральная эстетика представлена в работе «Три диалога». Б. отрицает миметическую природу искусства: реализм изображает лишь «частичный объект», подлинная же задача художника — достижение «тотальности» зрительского восприятия. Классическое искусство никогда ни на шаг не удалялось от сферы возможного, хотя и расширяло ее. Такие новаторы как А. Матисс и Т. Коат нарушили лишь определенный порядок в области возможного. А. Массон — «художник, как бы насаженный на вертел ужасной дилеммы выражения. И все-таки он продолжает извиваться. Та пустота, о которой он говорит — быть может, лишь уничтожение невыносимого присутствия — ведь его нельзя ни покорить ухаживаниями, ни взять приступом». Современное же искусство для Б. — «выражение того, что выражать нечего, выражать нечем, выражать не из чего, нет желания выражать, равно и как обязательства выражать». Подлинный мир художника — провал, уклонение от него — дезертирство. Объект искусства — невыразимое, невоспроизводимое, неповторимое, невозможное. Ясность, прояснение — не его задача.

В теоретическом отношении наиболее востребованными в ПОСТ-культуре оказались беккетовские методы превращения произведения в текст, практика отрыва означающего от означаемого (конец референциальности). Игра как возможность невозможного превращает в артефакт самое невозможность выражения.

Осн. соч.:

Beckett's later Fiction and Drama. L., 1987;

Трилогия. Моллой; Мэлон Умирает;

Безымянным. СПб, 1994;

В ожидании Годо. М., 1998;

Театр. М., 1999.

Лит.:

Как всегда об авангарде. Антология французского театрального авангарда. М., 1992;

Французская литература 1945–1990. М., 1995;

Théâtre français d'aujourd'hui. 1,2. M., 1969;

Bair D. Samuel Beckett. A Biography. L., 1976;

Brienza S. D. Samuel Beckett's New Worlds. Style in Metafiction. L., 1987;

Consineau T. Waiting for Godot. Form in Movement. Boston, 1990;

Cochran R. Samuel Beckett. A Study of the Short Fiction. N. Y., 1991;

Knowlson J. Beckett. P., 1999.

H. M.

Белый Андрей (Борис Николаевич Бугаев, 1880–1934)

Русский поэт, писатель, мыслитель, один из главных теоретиков и представителей символизма. Сын профессора математики, декана физико-математического ф-та Моск. ун-та Н. В. Бугаева. Детство Б. прошло в ситуации острых конфликтов между отцом и матерью, одной из причин которых был сын. Его буквально «разрывали» (как он образно описывает в автобиографических повестях «Котик Летаев» и «Крещеный китаец») на две части педант материалист-естественник отец и музыкально одаренная поэтически настроенная мать. Атмосфера семьи и детства существенно сказалась на всем творчестве Б. С 1899 по 1903 г. он учился на естественном отделении отцовского фак-та. Гуманитарное образование получил самостоятельно — путем бессистемного чтения и общения с художественной и философско-религиозной интеллигенцией. Первая литературная публикация под псевдонимом Б. появилась в 1902 г. — «2-ая драматическая симфония». На становление духовно-мировоззренческого и эстетического сознания Б. существенное влияние оказали философия Канта и неокантианцев, идеи Шопенгауэра, французские символисты, Гоголь, Достоевский, Тютчев, Блок, теория языка и речи Потебни, но особенно сильно: на раннем этапе — творчество Ф. Ницше, Вл. Соловьева и Г. Ибсена, а на позднем — антропософия Р. Штайнера, с которым он познакомился лично в 1912 г., но уже раньше был знаком с некоторыми из его концепций, а в целом (с 1912 по 1923 г.) прослушал около 600 его лекций в различных городах Европы. Существенным фундаментом его творчества, как на практике, так и в теории, служило знакомство с русским фольклором.

Б. был одним из главных теоретиков русского символизма. Он не успел написать обобщенную теоретическую работу по символизму, хотя и мечтал об этом, но изложил ее в более чем 65 статьях и докладах уже к 1910 г. и неоднократно обращался к проблемам символизма и в поздний период, особенно в своих автобиографических и мемуарных трудах. Взгляды Б. на ряд положений символистской теории неоднозначны, иногда противоречивы, тем не менее в целом его концепция достаточно ясна. Он различал символизм как миросозерцание и как «школу» в искусстве. В качестве миросозерцания символизм находится еще в становлении, ибо это — принадлежность будущей культуры, строительство которой только начинается. Пока наиболее полно символизм реализовался только в искусстве в качестве «школы». Суть этой «школы» сводится не столько к выработке каких-то специфических творческих принципов и стилистических приемов художественного выражения, хотя есть у нее и это, сколько и в большей мере — к осознанию того, что всякое настоящее искусство символично. Символизм искусства заключается в создании художественных символов, которые «соединяют» два уровня бытия — материи искусства и некой иной реальности, им символизируемой, возводящей читателя (зрителя) к ней. В этом плане символизм, как творческий принцип, присущ всем основным «школам»: классицизму, натурализму, реализму, романтизму и собственно символизму, как высшей в смысле саморефлексии формы творчества. В до-символистский период творчество слепо, а «в символизме вскрывается самосознание творчества». Credo художественного символизма — единство формы и содержания при их полном равноправии. В романтизме форма зависела от содержания, в классицизме и формализме — содержание от формы. Символизм устраняет эту зависимость.

В широком мировоззренческом плане Б. различает три сферы в символизме: Символ, символизм и символизацию. Под Символом он понимает некое запредельное смысловое начало, абсолютное Единство, которое в конечном счете отождествляет с воплотившимся Логосом, то есть с Христом. В универсуме этот абсолютный Символ раскрывается (и сокрывается одновременно) в бесчисленных символах тварного мира и произведений искусства и культуры. Символ (с маленькой буквы) — это «окно в Вечность», путь к Символу и, одновременно, его броня, надежная оболочка. Большое внимание Б. уделял слову как символу во всех его аспектах и языку (под влиянием Потебни). В лингвистике он видел существенную базу символической школы. Он различал три типа слов: «живое слово» («живую речь») — цветущий творческий организм, лежащий в основе искусства и религии; слово-термин — «прекрасный и мертвый кристалл», продукт разложения «живого слова» и «обычное прозаическое слово» — стершееся, утратившее жизненную силу, яркость и звучность слово, но не ставшее термином. Только «живое слово» наделено творческой энергией и сакрально-магической силой. Такими словами пользовались пророки, маги, заклинатели. Символисты стремятся возродить подобные слова, отчасти сами создают их. Отсюда особое внимание Б. к игре словами как признаку жизненности культуры, к глоссолалии (специальный теоретический трактат посвященный ей), неологизмам, «невнятице» в тексте, к «бессмысленным соединениям слов»; пристальный интерес к метафоре как важнейшему языковому символу, в котором реализуется миф как «религиозное содержание языковой формы».