Сергей Гурьев - История группы «Звуки Му»
Почему человек может оставить помышление о мире? Потому что он весь устремлен в вечность. Если просто ему в этой вере тихо, спокойно, хорошо – это не то. Исаак Сирин пишет: настоящая молитва, с которой приходит безмолвие чувств, – это когда человек просто стоит пред Богом в изумлении и ничего не просит. В изумлении пребывает перед Богом. И говорит только одно: Господи, твори со мной волю Твою.
У каждого свой путь. У всех людей разная потребность в Боге. Спящего не буди, а проснувшегося накорми. Кто спит, кто проснулся – кто как. Каждый по-своему, всем не объяснишь. Бог каждому хочет помочь спастись и в разум истины прийти, просто у каждого свой путь.
У меня вот в сорок пять лет ухнуло. До этого я бегал, водку пил. И то вот, как ухнуло – а я продолжал все свои грехи творить. И до сих пор бывает всякое. Но я твердо знаю, что я не прав, что это просто «старый и лукавый мой обычай препятствием бывает». Очень глубоко это все сидит. А вырывать надо с корнем, потому что если будешь веточки обрезать, то корень рано или поздно все равно прорастет…
Ну, могу поделиться: как быть, когда налетает очень сильно какое-нибудь „хочу“ скверное, от которого точно знаешь, что потом будет очень плохо. А ведь бывает так, что просто невозможно, ну так хочется выпить… „Уклонись от зла“ – этого мало. „И сотвори благо“. Хватайся что-нибудь делать хорошее. Землю копать, посуду мыть, в доме убирать – что угодно. Пройдет. Если будешь просто лежать и терпеть, рано или поздно треснешь. День протерпишь, два, на третий – ах, надоело! Надо обязательно в какое-нибудь другое дело уйти. Через силу начинаешь в комнате подметать…
Мне легче: я в деревне, там или дрова рубить, или пилить что-нибудь, чтобы устать, устать, устать! К этому себя понудить достаточно легко. Проходит. Не сразу, но проходит.
Потом, не надо брезговать медициной. Уныние, депрессия – это, может быть, никакие не искушения, а просто болезнь. Врачи – от Бога, лекарства – от Бога, поэтому надо идти к врачу, к психиатру, он выпишет какие-то антидепрессанты, успокоительные. Потому что если ты болен и просто терпишь – это глупо. Болезнь души – да, надо прибегать к Богу. А может, у тебя центральная нервная система нарушена. Мы не святые люди, чтобы уповать на Бога полностью. У нас таких сил пока нет. Поэтому надо и к докторам ходить, а то мы с любой мелочью – к батюшке. – Батюшка, у меня нарыв на пальце, что делать, какую молитву читать? – Что делать? К врачу иди! – Бессонница у меня, батюшка, сколько акафистов читать? – Сто сорок пять! К врачу иди, пусть таблетки пропишет, будешь спать. Потихоньку снизит дозу, все пройдет. Устал, трясешься ведь, изнервничался – прими успокоительную таблетку, которую тебе врач порекомендовал. Не бойся ты. Не думай, что ты на Бога не надеешься, пьешь таблетки… Но и увлекаться тоже не стоит. Потому что тогда закалки не будет. Закаляться надо – потерпел часик-второй, но если до трех не спишь, ну уж тогда принимай. Потерпи, но в меру сил – не надо подвигов сверх меры. Треснешь. Скатишься в еще худшее. Лучше таблеточку прими, раз уж так.
Хочется. Хочется часто. Концертик отыграл, хочется награды – ложной. Вот он тебе начинает нашептывать: „Ну ты же поработал, людям отдал… ничего, один косячок травки не страшно, во всем мире курят, расслабься“. Десять раз отобьешь, а один раз и свалишься. Потом опять идешь: „Батюшка, я вот опять“. – „Петя, ну что мне вам сказать, вы же все сами знаете“. Господи, помилуй. И все заново приходится – все так называемые достижения.
Единственное что – накапливается опыт. Если борешься своими слабыми силами хоть чуть-чуть, то накапливается опыт. Из десяти поражений одна все-таки бывает победа. Вот вспоминая опыт этой победы, можно дальше карабкаться. То есть все время надо думать, что с тобой происходит, что и как ты делаешь. Ну вот ты курнул. Ну вот ты опять лежишь на диване, слушаешь эту музыку бесконечную, уже скучно, ничего нового не будет. А у Бога все новое: новое стихотворение, новое ощущение, новые люди, новые встречи. Сразу Он окружает, помогает сразу, сразу! И думаешь: ну что, опять туда? Можно таблетками обожраться успокоительными, ну и будешь в коме такой пребывать. Это не то, когда первый раз курнул – взлетел… В двадцать лет думаешь: „О! какие ощущения!“ Сейчас уже нету такого, только дурь. А алкоголь – вообще смерть. Сразу безумие, агрессия, сразу куда-то бежать… Пятьдесят пять лет, а ты бежишь куда-то… Чума!
Силен враг. Шесть тысяч лет воюет. Поэтому падай, проси: Господи, помоги, помоги, Боже, пропадаю! Знаете, как древние христиане псалмы орали в небо: „Блажен муж…“ – орали! „Господи, помилуй!“ орать надо Богу. Кричать изо всех сил. Когда нельзя больше – вот она, смерть души твоей, вот она, наяву, помираешь! Тогда даст. Поэтому Бог и попускает такие страшные искушения, чтоб до дна, чтобы щенячьим носом… но каждому в свою меру, по силам. Потому что, как сказал уж не помню кто, если ты на самом дне, то у тебя на самом деле хорошее положение: тебе дальше некуда, кроме как вверх. Это не означает, что давайте сейчас все на самое дно. Там очень страшно. Лучше до этого не доходить. Речь о том, что и со дна ада восставали и становились святыми. Мария Египетская тому пример. Женщина, которая блудила не из-за денег, а из-за любви к этому делу. Любила блудить, любила быть проституткой. Страшно ей это нравилось. И в один прекрасный день решила: все, никогда больше, ни разу, хоть подохну! И по водам стала ходить. Очень немногие святые удостаивались… Андрей Юродивый, она, еще кто-то – и все. Поэтому очень глупо считать, что это все сказки.
Старец Паисий пишет: на сберкнижку давайте откладывать, а не тратить. На будущее. Грешник, который делает доброе что-нибудь, он долги отдает. А человек, который живет относительно чистой жизнью, – он в банк откладывает, да не в сбербанки, которые завтра все лопнут, и все окажемся у разбитого корыта. Там твердо, сто процентов.
Почему подвижники не ели по четыре дня? Да чтоб убить это, чтобы не думать об этом, чтобы наконец-то освободиться от этих цепей. Хочу помягче, хочу послаще, да леденец еще, да подоткни, дует… Вот это все цепи. А если холодно, если в лесу, один, вот топор у тебя, спички, соль, двадцать градусов мороза и лес. Где там „подоткни“? А ты всю жизнь „помягче“. Пропадешь. А если одиннадцатилетним ходил ты в школу три километра через лес по морозу – мужик! В шестнадцать лет ты уже не только веселиться можешь, но уже и что-то сделать. Потом ведь преодолевать трудности – это самое интересное, потом себя чувствуешь человеком. Думаешь: ух, победили! Надо твердо помнить только: не ты, а с Богом. Мужчинам знакомо это чувство – тяжелая физическая работа… Я грузчиком работал. Конец дня уже, полчаса осталось до конца, и вдруг машина приходит с мясом, надо разгружать. И вот корячимся до одиннадцати вечера. Но зато потом разгрузили, сели, стаканы налили – другое дело. Чувствуешь, что ты поработал.
Конечно, много в этом ложного, но трудности – хорошее дело. Когда все удобно, легко – ну скучно же, потому что хочется еще помягче, и чувствуешь, что совсем тебя прямо не тронь, ты ничего уже не можешь вообще. Потому надо воспринимать трудности как лекарство, как спасительное дело, как благо. „Почему на меня все сыпется? Вроде как все живу…“ – да хорошо, значит, тебя Бог любит, значит, тебя Бог закаляет, готовит к чему-то лучшему, тренирует. Как в спорте: чтобы двести килограммов штангу поднять, надо два года гантелями потихоньку набавлять… Зато какая радость потом – двести – ба! Весь стадион встал. Так же и тут: сделал что-то – у Ангелов на небесах радость какая… Вот грешил, грешил человек – и встал! На небесах радость, праздник. <…>
Важно различать добро и зло. Да, Пушкин гений, но какая б мама хотела, чтоб ее ребенок прожил жизнь Пушкина? Подымите руку. Дуэли, пьянства, бабы сплошные. В тридцать семь лет помер из-за ерунды: кто-то там его обидел… Да прости ему, не обращай внимания. Не в этом честь. Честь в том, чтоб простить, чтоб стать выше зла. Митрополит Антоний отлично об этом писал, что зло прежде всего недостойно человека. Делать злые поступки, чувства злые питать – это нечеловеческое, это ниже нашего уровня. И вот мне это очень понятно. Когда я начинаю раздражаться, устал, злиться начинаю, – думаю: эй, ты же все-таки Мамонов Петр Николаевич. Тогда давай… Я не о славе говорю, это чепуха, а о личном достоинстве. И опять ты, Мамонов Петр Николаевич, лежишь в поле пьяный в доску, и друга своего обидел, нахамил, и думаешь: что ты, с ума сошел совсем?
Первое дело – прийти в себя. Вот я тридцать лет пил, пил, пил – пора прийти в себя. Это же не я все, когда я пьяный на диване лежу и на жену ору: то не так, это не так. Надо прийти в себя. Я – это тот, кто вставал утром четырехлетний, и солнышко, и ничего не надо, и бежал по травке босиком… Куда я это дел? Почему я каждое утро вставал и радовался дню? Просто, не почему.
