Бенедикт Сарнов - Занимательное литературоведение, или Новые похождения знакомых героев
Казалось бы, это должно было сильно рассердить Толстого. Во всяком случае, если его раздраженные уверения, что он никогда не занимался списыванием реально существовавших людей, а случись ему заняться таким пустяковым делом, он просто стыдился бы печататься, были искренни, прочитав (или услышав) безапелляционное утверждение сестры своей жены, что Наташа Ростова - это не кто иная, как она сама, Лев Николаевич должен был хотя бы мягко попенять свояченице, разъяснив ей, что она заблуждается, что на самом деле Наташа Ростова - вовсе не она, не Таня Кузминская, и не другая какая-нибудь девочка или молодая женщина, а "вообще НИКТО, как и всякое лицо романиста".
Толстой, однако, этого не сделал.
Мало того! Он даже подтвердил однажды, что нахальное заявление его свояченицы, будто Наташа Ростова - это она, и в самом деле не так уж безосновательно.
8 декабря 1866 года Лев Николаевич написал письмо художнику Башилову, который работал над иллюстрациями к "Войне и миру". Особое внимание в этом письме он уделил рисунку, на котором была изображена Наташа.
ИЗ ПИСЬМА Л. Н. ТОЛСТОГО М. С. БАШИЛОВУ
Я чувствую, что бессовестно говорить Вам теперь о типе Наташи, когда у Вас уже сделан прелестный рисунок; но само собой разумеется, что вы можете оставить мои слова без внимания. Но я уверен, что вы, как художник, посмотрев Танин дагерротип 12-ти лет, потом ее карточку в белой рубашке 16-ти лет и потом ее большой портрет прошлого года, не упустите воспользоваться этим типом и его переходами, особенно близко подходящим к моему типу.
Выходит, сам Толстой как бы подтверждает, что его Наташа - это Таня Кузминская. Ну, если даже и не совсем Таня, то, во всяком случае, облик Тани "особенно близко подходит" к созданному им "типу".
Но как же тогда нам быть с его решительным утверждением, что "та деятельность, которая состоит в описании действительно существующих лиц" не имеет решительно ничего общего с тою, которой он всю жизнь занимался?
Чем больше читаешь писем Толстого, тем более странным и непримиримым кажется это противоречие.
С одной стороны, Толстой не устает подчеркивать, что описание действительно существующих или существовавших лиц не имеет ничего общего с работой настоящего писателя.
С другой стороны, он то и дело обращается к родственникам, друзьям и знакомым с такими, например, просьбами:
ИЗ ПИСЕМ Л. Н. ТОЛСТОГО
Таня, милый друг, сделай мне одолжение. Спроси у Саши брата, можно ли мне в романе, который я пишу, поместить историю, которую он мне рассказывал...
У меня давно бродит в голове план сочинения, место действия которого должен быть Оренбургский край, а время - Перовского. Теперь я привез из Москвы целую кучу матерьялов для этого. Я сам не знаю, возможно ли описывать В. А. Перовского и, если бы и было возможно, стал ли бы я описывать его; но все, что касается его, мне ужасно интересно, и должен вам сказать, что это лицо, как историческое лицо и характер, мне очень симпатично. Что бы вы сказали и его родные? Не дадите ли Вы и его родные мне бумаг, писем? с уверенностью, что никто, кроме меня, их читать не будет, что я их возвращу, не переписывая и ничего из них не помещу. Но хотелось бы поглубже заглянуть ему в душу.
Так что же, может быть, Т. А. Кузминская все-таки была права? И может быть, даже княгиня Волконская, решившая, что под именем Андрея Болконского Толстой вывел какого-то ее родственника, тоже была не так уж далека от истины? Может быть, Толстой просто не хотел посвящать широкую публику в секреты своего ремесла и сознательно утаивал правду? Я мог бы высказать тут много разных догадок и предположений. И даже сообщить некоторые факты, подтверждающие эти мои догадки.
Но чтобы всерьез ответить на этот вопрос, надо провести целое расследование. И может быть, даже не одно.
Взять, скажем, какое-нибудь произведение того же Толстого или другого какого-нибудь писателя и проследить по письмам, документам, черновикам, свидетельствам современников, - как оно создавалось.
Если вы прочли мое предисловие и еще не забыли, о чем там шла речь, вы, наверно, уже догадались, что провести это расследование я поручу Шерлоку Холмсу и его верному другу и соратнику доктору Уотсону.
КАК СОЗДАВАЛАСЬ ПОВЕСТЬ Л. Н. ТОЛСТОГО
"ХАДЖИ-МУРАТ"?
Расследование ведут Шерлок Холмс и доктор Уотсон
Холмс курил свою знаменитую трубку и с интересом поглядывал на Уотсона, который листал какую-то книгу и при этом хмурился, вопросительно вздымал брови и недоверчиво хмыкал.
- Ну-с, друг мой, так к какому же выводу вы пришли? - наконец не выдержал Холмс. - Можно ли верить графу Толстому и рассматривать его Хаджи-Мурата как фигуру историческую? Или все это - просто красивая выдумка, сочиненная с единственной целью: растрогать, разжалобить нас, вызвать наше сочувствие к герою этой сентиментальной повести?
- Вы просто дьявол, Холмс! Самый настоящий дьявол! - бурно отреагировал на этот вопрос Уотсон. - Конечно, для такого проницательного человека, как вы, не составило большого труда угадать, о чем я думал. Тем более что я не делал секрета из того, что мои мысли в настоящий момент заняты повестью Льва Толстого "Хаджи-Мурат", которую я только что с интересом дочитал до конца. Но как, черт побери, вам удалось сформулировать возникший у меня вопрос с такой потрясающей точностью?
- Ничего не может быть легче, - улыбнулся Холмс, попыхивая трубкой. Наблюдая за вами, я заметил, что, дочитав книгу до конца, вы вновь обратились к ее началу. А в начале этого своего повествования Толстой, как я хорошо помню, говорит: "Мне вспомнилась одна давнишняя кавказская история, часть которой я видел, часть слышал от очевидцев, а часть вообразил себе. История эта, так, как она сложилась в моем воспоминании и воображении, вот какая". Мудрено ли было предположить, что, прочитав эти толстовские слова, вы задались вопросом: что же именно в этой рассказанной им истории Толстой выдумал, то есть вообразил, а что было на самом деле?
- Да, верно, - признался Уотсон. - Именно об этом я и подумал.
- И к какому же выводу пришли? - повторил свой первоначальный вопрос Холмс.
- Вывод нам подсказывает сам Толстой. Он ведь прямо говорит: что-то он видел сам, что-то слышал от очевидцев, а что-то вообразил. При таком раскладе резонно предположить, что большую часть рассказанного в этой повести он все-таки выдумал. Что же касается той части истории, которую он слышал от очевидцев...
- Ну, ну? Что же вы замолчали? - подбодрил его Холмс.
- Вы же сами знаете, - неуверенно продолжил Уотсон, - что свидетельствам очевидцев не следует особенно доверять. Существует даже поговорка: "Врет, как очевидец".
- Иными словами, - сделал вывод Холмс, - вы считаете, что история, рассказанная Львом Толстым в его повести "Хаджи-Мурат", не слишком достоверна?
- Да, пожалуй. Во всяком случае, я не считаю, что героя этой повести можно рассматривать как историческое лицо. Скорее он - плод художественной фантазии автора.
- Допустим, - согласился с Уотсоном Холмс. - Допустим, утверждая, что многое в этой истории им выдумано, Толстой сказал правду.
- Что значит - допустим? - возмутился Уотсон. - Ведь не хотите же вы сказать, что Толстой сознательно ввел своих читателей в заблуждение?
Этот возмущенный, а отчасти даже риторический вопрос Холмс оставил без ответа. Он подошел к своему знаменитому бюро, где хранились документы, оставшиеся от множества расследовавшихся им дел, откинул его крышку, выдвинул ящик и сказал:
- Взгляните сюда, друг мой.
Уотсон взял из рук Холмса толстую папку и, с трудом разбирая выцветшие буквы, прочел: "Материалы Хаджи-Мурата".
- Ого! - удивился он. - Неужели вся эта груда бумаг связана с работой Толстого только над одной этой маленькой повестью?
- На самом деле их было гораздо больше, - ответил Холмс. - Здесь только выписки из исторических источников. Взгляните на этот лист. Это перечень вопросов, ответы на которые Толстой искал лишь в одной книге: "Сборник кавказских горцев", изданной в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году в Тифлисе.
- Ну и ну! - изумился Уотсон. - Этих вопросов тут, я думаю, не меньше сотни!
- Сто тридцать четыре, - невозмутимо отреагировал Холмс. - Подсчитывать нет нужды, поскольку все они тщательно перенумерованы. По пунктам. Вот пункт первый: о браках. Пункт второй: свадьбы, обряды, похороны, оплакивания, гаданья, песни о мщении и удальстве. Пункт третий: приветствия, проклятия... Пункт пятый: подробности жизни, пища, учение... Пункт двадцатый: гуляния, брачный пир, зурна... Пункт двадцать седьмой: разговоры. Двадцать восьмой: вечерняя молитва... Пятьдесят девятый: костюмы и пляски... Ну, и так далее... Как видите, Уотсон, работая над "Хаджи-Муратом", Толстой пользовался не только личными впечатлениями и рассказами очевидцев. Но книга про обычаи и нравы кавказских горцев - это только начало. Вот, взгляните... Это переписка Толстого, относящаяся ко времени его работы над "Хаджи-Муратом". Прочитав эти письма, вы убедились бы, что почти в каждом из них, к кому бы оно ни было обращено, Лев Николаевич просит сообщить ему те или иные сведения о Николае Первом.
