Казимир Малевич - Том 3. Супрематизм. Мир как беспредметность
Может быть, такое доказательство возможно найти и в науке, где плотности могут быть доведены до своего равенства, — вода, стекло, железо, медь, например, в цвете или газе; все зависит от обстоятельств и их направления.
Живописцы <также> мыслят, что различие плотности существует в их холстах, и чувствуют их физически не иначе, и убеждены, что холст подлинность реального природного познания, тождественное явлению вне холста. Воспроизведение природы живописцем как различия становятся для него не познанием, а воспроизведением действительности вне научного познания. Отпадают причины, творящие явление и рассуждение о нем, закон не выявлен подобно научному выводу, который равен закону или познанию.
Научный натурализм — закон действия, чего нет в природе, но существует для всего предметного воспроизведения. Познавая природу через практическую предметность, устанавливается прежде всего цель, целесообразность, закон познавания из причины утилитарности, что говорит за использование <скорее> действия, нежели познания ее подлинности. Узнав же подлинность физическую, полагаем, что познали, тогда когда познали целесообразное представление того, чего нет в познаваемом. Чтобы ее <природу> познать, прежде всего нужно уму войти в безумие природы и стать ею. Перейдя в состояние без-умия, ум ничего не познает, — в безумном освобожденное ничто.
Но <мы> все же собираемся познать ту совокупность условностей, назв<анную> природой. В познании возможно разуметь равенство, познать природу — познать равенство, не выделенное из целостного как ничто. Всякое же выделенное «что» противоположно равному, и потому никогда не будет акта познаваемости как равенства, как единства, так как предметная мысль никогда не познает целостное, как только множество. Личность, единица в предметном множественном растворится, образуя опять целое, как бы боясь окончательного распыления.
Тоже личность Религиозная, познавшая Бога единичного, стремится уничтожить множество свое в нем. Для такой личности распыление грех. Таковая личность вечно находится в молитве и не хочет ничего знать, познавать и раскрывать в природе и Боге.
Единый и неделимый Бог — в своем распыленном мире, и мир, чтобы не исчезнуть, должен быть в нем как месте, где ничто не распыляется. Так думает личность Религиозная, но так думает и все остальное, не хочет ничего знать. Бог не постижим и не видим никогда, он вне знания; не видима вся природа, хотя <ее> видим. Таковая личность не хочет быть личностью как выделенное различие чего <бы то ни было> и думает достигнуть уничтожения в себе того, что ведет к раздвоению; <она> полагает, что если что-либо будет знать, тем уже выделит себя из всего единства природы, никогда ничего не познающего.
Знание всегда стоит перед позна<ющи>м. Следовательно, познаваемое <стоит> прежде всего перед человеком, чего нет, и не было, и не будет ни у природы, ни у Бога. Вот почему святая личность избегает познавать, становится святой, когда растворит себя в Боге, растворит в непознаваемом. Личность святая рассуждает (хотя вернее будет, что я рассуждаю за нее), что если она будет стремиться к познанию — согрешит, кощунственно отнесется к себе как единице, носящей Бога или природу, унизит себя, лишится равенства и падет.
Может быть, она права, ведь человеческая попытка познать и на познанном построить новое вечно разрушается новым познанием, новой действительностью. Жизнь такого человека не может уже иначе построить жизнь, как на не познанной основе <так> называемых «научных обоснований», она живет на разрушениях.
Так некогда научно было признано за действительность существование в природе неделимой единицы — как един неделимый Бог; возможно было бы на <ней> построить фундамент мироздания, как построено мироздание религиозной жизни, будучи уверенным в вечной его <Бога> прочности. Все сознание укрепилось на неделимом научном камне. Камень неделимый оказался делимым, и все улетало в вечность, не находя себе опоры. Так мироздание неделимого рухнуло.
Так попросту принимаем факты, как будто ничего не случилось, ведь мы живем и строим дома, а что распалось или нет какое-то доказательство — <для нас> ровно ничего не случилось особенного.
В научном доказательстве лежат основы и фундамент моего бытия. Неделимость составляет ту прочность, то бытие, которое должно направить мое сознание, от него зависит каждая моя поступь. Я должен идти не слепо, веруя в какие-либо предчувствия или сверхсилы (авось, они меня перенесут), а должен подлинно знать и знать только через науку все обстоятельства прошлого, настоящего и будущего. И вот неделимость бытия разрушилась, разрушилось и мое сознание. Бытие неделимого научного камня не оказалось бытием, подлинностью, делимость была подлинное бытие и в то же время вечное законченное начало, хотя и множественно.
Попытка познать, попытка выделить из природного неделимого единства различимое целое остается безумной. Единство неделимого настолько крепкое, что человек никогда не вырвется из единого неделимого строя природы.
Наука хотела выделить неделимое как нечто законченное целое абсолютное, подобно личности, которая хочет выделить свое «Я» из зависимости обстоятельств, хочет найти свое неделимое абсолютное в бесконечно делимом. Личность полагает, что ее «Я» есть неделимый атом и, выделенн<ое> как абсолют, <оно> независимо от всяких влияний. Разрушится <это> также, как и научная попытка найти неделимость атома.
Различия, существующие через наше осознание в природе, суть одно и тоже, что и осознанная распыленность. Но эта суть различий — суть сознания, не существующ<его> ни в Боге, ни в природе; нет в <них> ни делимого, ни неделимого, как и нет предметности. Всеми усилиями святая личность стремится не быть предметной, т. е. <стремится> не иметь в себе границ, смысла, цели — не хочет быть позна<ющей>, хочет растворить свой предметный грех в беспредметном, хочет свое «Я» как предмет, как отличие или различие растворить в «ничто», чтобы не выделить себя и таким образом быть в единстве.
Последнее устремление существует в Религии, но сильно затемнено практической предметностью, расчетом на благо, и, таким образом, религия не видит другого Бога, как <только> предметного дарител<я> благ. Быть святым — значит принять положение невыделенности, быть с Богом или природой безотличительным.
В жизни возможно встретить таковые равенства — хотя бы в построенной армии армейцев, где люди вне различий. Различия скрыты в армейском равенстве (как народе), в них нельзя познать различий, и если бы не отличия на них, то никто не познал бы своего начальника; и потому начальник уже греховен среди них, он не равен им.
Так же в Религиозном строе и во всех остальных. Социализм стремится к равенству, правда, его равенство чисто практическое харчевое предметное. Возможно, что он понят ложно, но, может быть, идея о равенстве выражается в практическом харчевом равенстве.
Всякое учение стремится к осуществлению равенства теми или другими способами, всякое учение основой имеет равенство. Все же, что не имеет этого основания, — не учение.
Разрешение этого вопроса учениям чрезвычайно трудно. Учения усмотрели то, что как бы человек разрушился, и его собрать теперь необходимо и вернуть обратно, в его равное бытие. Происходящее неудержимое разрушение учения собираются удерж<ив>ать, и это разрушение стало уже нормальной жизнью, стало «Культурой». В этом «культурном» разрушении, однако, нельзя разобраться, ничего нельзя установить, нет того места, на чем бы возможно что-либо поставить. Все <устанавливается> на разрушении, все валится и рассыпается, все обрушивается и разрывает тело на части; кровь не вольешь в вены — они разорваны, мозг не соберешь — разбит череп, ноги изломаны, — и так все больше и больше «культурный кошмар» ломает отъединившегося.
Человек собирает силы последние и отдает культурной силе, старается ей угодить в разуме, уме, научности, думая войти в нее и стать единым в ней, т. е. хочет в новом мире разумном, умном, смысловом, в мире культурном собрать разрушенное познанное существо в целое, из которого вышел.
Так целое неизвестное «ничто» растворилось под напором ума на множество познанных единиц, которые <человек> хочет вновь возвратить <в целое единое>, сложив их как познанную, организованную умом неделимость. Трудно пролезть верблюду через ушко иголки — так <же> трудно через разум, ум, смысл пройти в то, что без-умно, без-разумно, без-смысла, т. е. сделать то умным, смысловым и познанным, что не имеет в себе последнего. Трудно унести себя из-под бичей культуры, ибо погоня за раскрытием здания природы творит галлюцинации несуществующих явлений; она <культура> дом, в котором стены из огня, потолок из удушливых газов, а пол из гвоздей, окна и двери из горл пушек. Это единственные дыры, в которые возможно уйти, и человек, полуиспеченный, бросается в чищеный, блестящий ствол своей культуры, думает найти спасение и выход, но вдруг все надежды колеблются, взрыв потрясает остаток его жизни и надежды. Неумолимое ядро культуры сделало свое дело.
