Жан-Люк Энниг - Краткая история попы
ГЛАВА 28. Кол
На картине «Манао Тупапау», написанной Гогеном в 1892 году (название переводится как «Она думает о призраках» или «Дух мертвых не дремлет»), художник изобразил свою жену Тегуру. Она лежит на животе, обнаженная, скованная ужасом, испуганно вглядываясь в темноту. Тегуре померещились тупапау, духи мертвых с горящими глазами, которые по ночам спускаются с гор и приходят в деревню. Редко когда удается увидеть, что страх — в том числе страх смерти — делает с попой. Вглядимся повнимательнее в полотно Гогена. На других картинах поза Тегуры поражает первозданной животностью: она лежит на спине (хотя эта маорийка — дитя Природы, и у ее тела нет ни передней, ни задней стороны), покорная и ласковая, а здесь она напряжена, как кошка, зачарованная черным призраком у себя за спиной, и боится оглянуться. Гоген рассказывал в «Ноа Ноа», как возвращался однажды ночью в хижину и зажег спичку, чтобы не споткнуться. В этой вспышке Тегура увидела призрак мертвеца. За несколько лет до этого события Лоти отмечал, что в языке маори на удивление много слов, обозначающих ужасы ночи. «Темная зачарованная страна, — пишет он («Брак Лоти»), — ей словно бы не хватает жизни». Когда ночью в зарослях кокосовых пальм раздается особый шум листьев, напоминающий металлический скрежет, люди знают, что это смеются тупапау, татуированные призраки, и в такт их смеху зловеще скрипят ветки. Лоти говорил, что так сокрушается и скорбит душа Полинезии.
Поговорим теперь о смерти. Я бы сказал, что в смерти попа почти не меняется, но это, конечно, не так. Пожалуй, умерев, она наполняется внутренним светом. Смерть ее возвышает и одухотворяет. Вспомните фотографии чернокожих жертв в Соуэто. Плоть, испещренная шрамами. Из глубины подсознания всплывает жуткая картинка: перья, грязь и молоко, следы зубов хищных зверей, крючья для подвешивания туш. Или снимки тутси, убитых в лесу между Кигали и танзанийской границей во время резни в Руанде, их величественные глядящие в небо синие ягодицы. Или трупы на тележках в фильме Питера Гринуэя «Смерть на Сене» — огромные зады исполнены величия в бесстрастии смерти. Плоть мертва, но они выглядят нетронутыми и почти живыми. Чудится, что они растут, удобренные смертью, эти сомнамбулы отливают лиловым, они ужасают своей непристойной откровенностью. Законченная, совершенная форма жизни просто отказывается умирать.
Вдохновленный опубликованной в 1821 году трагедией Байрона и рассказом Диодора Сицилийского, Делакруа написал в 1827 году одну из самых знаменитых своих картин «Смерть Сарданапала». Легендарный царь Ассирии прожил бурную жизнь. В 874 году до нашей эры он сжег Ниневию и покончил с собой. Восставшие два года осаждали его дворец, и когда царь понял, что обречен, он повелел развести огромный костер и водрузить на него парадное ложе, после чего приказал евнухам и дворцовой страже перерезать горло всем его женам (в том числе и любимой гречанке Мирре), слугам, лошадям и собакам. Ничто из того, чем наслаждался царь при жизни, не должно было пережить его. Делакруа изобразил последние мгновения жизни Мирры. Предсмертные муки прекрасной рабыни возбуждают и разжигают ее юные ягодицы. Неужто этот юный зад мертв? Конечно нет. Маленький жемчужный отблеск, бледно-розовый, почти белый — он судорожно раскрывается, отвечая на удары кинжала. Ягодицы Мирры извиваются в чувственной муке пытки, вызывая у зрителя оторопь изумления.
«Чем сильнее сопротивление того, что нужно поглотить, — пишет Новалис в своей энциклопедии, — тем ярче разгорится пламя в момент торжества». Женщина на картине Делакруа корчится в порыве чувственного страдания, она дрожит, объятая ужасом, как языки пламени под катафалком. Подобная садистская одержимость очень романтична, а заднице, достигающей высшего наслаждения и красоты во время жестокой пытки, — не занимать мужества. В «Женщине, укушенной змеей» (1847) скульптора Огюста Клезингера мы видим тот же эффект. Тело лежащей женщины выгибается в ярости отчаяния. Мастеру позировала Аполлония Сабатье. Эту даму полусвета называли Президентшей, ее любовь оспаривали Бодлер и Теофиль Готье. Судя по всему, она того стоила. Клёзингер запечатлел высшую точку наслаждения: напряженный полумесяц тела и ягодицы из последних сил сопротивляются смерти.
Картина вызвала скандал, из которого Аполлония извлекла немало выгоды. Бодлер нашел на этот счет очень верные слова: «Сладкая отрава, приготовленная ангелами».
Многие считают, что лучший способ довести ягодицы до пароксизма возбуждения — подвергнуть их пытке. Для этого изобрели два типа орудий: режущие, кромсающие (пила) и протыкающие, дырявящие (кол). На одном из рисунков Кранаха подвешенную за ноги жертву пилят длинной пилой. Эта казнь словно создана для задницы (пилить человека начинали с промежности) — разрез намечен на ней изначально, словно она готова к пытке. Мозг несчастного не испытывал недостатка в кислороде, и кровотечение не было слишком сильным, так что жертва не теряла сознания, пока пила не добиралась до пупка, а значит, задницу распиливали заживо. Пьер Лapycc в «Большом универсальном словаре XIX века» описывает, как применялся второй вид пыточных инструментов: смазав нужное место жиром, палач хватал кол и при помощи деревянного молотка загонял его в тело жертвы на пятьдесят-шестьдесят сантиметров. Потом кол вбивали другим концом в землю и оставляли казненного наедине со смертельными страданиями.
Под тяжестью собственного веса человек опускался все ниже, так что кол мог выйти наружу через подмышку, грудь или живот. Утонченная жестокость палачей доходила до того, что острие кола скругляли, дабы оно не протыкало органы, а раздвигало их, проникая все дальше через мягкие ткани. Жизнь, несмотря на страдания и жуткую боль в раздавленных нервных окончаниях, может теплиться в человеке целых три дня (кол намеренно загоняли в тело не строго вертикально, а под небольшим углом, чтобы он не пробил грудную клетку). Похожей казни подвергли и короля Эдуарда II (1284-1327): он имел несчастье жениться на весьма энергичной особе, но не перестал любить хорошеньких мальчиков. Свергнутый с престола король — лишняя головная боль, вот королева и решила посадить его на кол. Его проткнули «раскаленным вертелом», а чтобы не осталось следов, пишет Мишле, орудие пытки укрыли в «роговом футляре». Кстати, как замечает Аполлинер («Одиннадцать тысяч палок»), острие, медленно проникая в основание туловища, «до крайности возбуждает передний отросток. Этим своеобразным побочным эффектом воспользовалась одна маленькая японская шлюшка по имени Килиему, что на языке ее страны означает «бутон цветка мушмулы».
И все-таки для задницы нет ничего страшнее крысы. Китайский палач в «Саде пыток» (1899) Октава Мирбо[118] во всех подробностях описывает эту казнь. Нужно взять осужденного — молодого, сильного и мускулистого. Раздеть его, поставить на колени, пригнуть к земле, сковать запястья, лодыжки и икры, а затылок взять в железный обруч, чтобы он не мог пошевелиться. В большой кувшин с маленькой дыркой посадить крупную крысу — животное следует два дня морить голодом, чтобы разжечь в нем свирепость. Кувшин с крысой плотно, на манер огромного вантуза, прикрепить к ягодицам жертвы — для этого предусмотрены крепкие кожаные ремни и пояс. Затем ввести в кувшин с крысой раскаленный прут. Крыса пытается увернуться от обжигающего и ослепляющего ее орудия. Она впадает в бешенство, прыгает, кидается на стенки, вцепляется в ягодицы человека, щекочет его, дерет лапками, кусает своими острыми зубами, пытаясь выбраться через окровавленную плоть. Но выхода нет. Во всяком случае, в первые минуты ослепления страхом крыса его не находит. Палач медленно и умело вращает прут в кувшине, все ближе подбираясь к крысе, угрожает, подпаливает ей шерсть. Вопли и корчи осужденного еще сильнее распаляют ярость грызуна, вкус крови пьянит его. В конце концов крыса находит выход — единственный выход. Она проникает в тело человека, яростно раздвигая лапами и зубами стенки норы... и погибает от удушья одновременно с приговоренным. Человек, переживший тридцать минут немыслимых страданий, либо истекает кровью, либо умирает от болевого шока, либо сходит с ума. «В любом случае, миледи, — заключает свой рассказ китайский палач, — от чего бы в конечном итоге ни умирал человек, конец его воистину прекрасен!»
ГЛАВА 29. Павлин
Жил на свете некий барон де мулен, пишет в своих «Анекдотах» Тальман де Рео[119]. В молодости он был большим шутником. Отправляясь на прогулку в карете, он имел обыкновение надевать на задницу маску и демонстрировать ее прохожим вместо лица. Как-то раз, желая отделаться от назойливой просительницы, явившейся одолжить у него денег, он высунул из-за полога свой зад. «Его голос шел из глубины постели и как будто принадлежал больному; он кашлял и пукал, и эта женщина сказала: «Я вижу, что мсье очень плох, у него такое зловонное дыхание». Да-да, есть и такая разновидность зада, знакомьтесь: зад- озорник, зад-затейник, шут гороховый — мы встретим его еще не раз.
