Александро-Невская лавра. Архитектурный ансамбль и памятники Некрополей - Кудрявцев Александр Валентинович
Памятник представляет собой высокую стелу, увенчанную фронтоном, составленным из стилизованных крупных волют и лиры — символа музыки. Славянская вязь нотной строки «Славься...» и бронзовый невысокий рельеф портрета в круглой рамке, вырубленной в граните стелы, органично включены в общий декоративный и смысловой строй произведения. Портрет Глинки решен в традициях академической пластики, отличается тщательностью исполнения и большим портретным сходством. Для его создания использовались прижизненный силуэт Глинки, сделанный С. Н. Дютур, а также скульптурный бюст Я. Ф. Яненко и П. А. Степанова. Памятник композиционно уравновешен, красив, но в выразительной пластичности фронтона, завершающего строгую стелу, в акцентировании его символики уже намечается главенство детали, частного над общим, нарушение логической связи компонентов — те свойства эклектики, которые в более поздних памятниках некрополя проявляются во всей полноте. Эти качества отчетливо сказались в надгробии Ф. М. Достоевскому, сооруженном в 1883 году.
201. И. И. Витали. Портрет В. И. Асенковой. Фрагмент надгробия
Создание памятника гениальному писателю привлекло внимание самых широких кругов русского общества. Средства поступали от частных лиц, людей разного социального положения, но объединенных одним стремлением — внести свою благодарную лепту во всеобщую память о художнике и человеке, которого глубоко чтили в России. Конкурс на памятник был открыт для всех «отечественных художников» в конце 1882 года. Условия, продиктованные семьей и близкими писателя, определили характер будущего монумента: «В проекте должен быть сохранен скромный характер христианского памятника, увенчивающегося непременно древнерусским осьмиконечным крестом.
Ничего слишком тяжелого и вычурного не должно быть, так как ко всему подобному покойный постоянно относился неодобрительно.
В состав памятника должен входить бюст Ф. М. Достоевского, а на откосах подножия должны быть высечены те изречения из св. писания, которые служили эпиграфом для различных произведений покойного»[86].
Комиссия, возглавляемая видными литераторами и художниками, в их числе А. Н. Майковым, Я. П. Полонским, Е. А. Сабанеевым, Д. В. Григоровичем, П. П. Забелло, Н. А. Лаверецким, выбрала из тридцати конкурсных проектов работу архитектора X. К. Васильева и предложила скульптору Лаверецкому исполнить для памятника бронзовый бюст. Через год памятник был открыт.
Следуя условиям конкурса, Васильев избрал традиционную форму стелы. Однако строгость вырубленного в граните монумента нарушена изобильной и мелочной профилировкой, многочисленными и дробными деталями архитектурного и лепного декора. Они утяжелили и усложнили памятник, внесли излишнюю повествовательность в мемориальное произведение. Портрет, помещенный у подножия стелы, архитектонично не связан с памятником. Не он определяет идейный и художественный образ, а детали, доминирующие в надгробии и ставшие главными носителями содержания: крест и терновый венец, символ страдания, ассоциировавшийся в представлении современников с жизнью и творчеством Достоевского. На лицевой стороне надгробия высечен евангельский текст, взятый эпиграфом к роману «Братья Карамазовы».
Портретный бюст Достоевского — одна из поздних и значительных работ профессора Академии художеств Н. А. Лаверецкого. Современники отмечали, что портрет «вполне верно передает строгие и вместе с тем добрые черты лица Федора Михайловича»[87]. Он исполнен с любовной тщательностью, с пристальным вниманием к каждой черточке лица великого писателя. Профессиональное мастерство безукоризненно. Но за этой точностью, за стремлением передать малейшую деталь внешнего облика исчезает то, что современники Лаверецкого, даже те, кто очень высоко ценил его дарование, называли «душевным чувством». Таланту скульптора была неподвластна глубина проникновения в сущность человеческой личности, а ограниченно понимаемый реализм препятствовал созданию подлинно художественного образа.
Значение памятника Ф. М. Достоевскому не исчерпывается его художественными особенностями и достоинствами. Он интересен прежде всего как дань уважения и благодарности русских людей своему гениальному писателю.
Чувством благодарной гордости, выраженным в стремлении как можно больше рассказать, объяснить, передать потомкам, проникнуты самые значительные надгробия 1880—1900-х годов. К ним, в первую очередь, относится надгробие М. П. Мусоргскому, ставшее первым и единственным памятником великому композитору.
Его творчество, его личность — яркая, трагическая — не раз служили источником вдохновения для мастеров изобразительного искусства. Незадолго до смерти композитора, уже в Николаевском госпитале, И. Е. Репин писал его знаменитый портрет. Репин стал инициатором создания памятника, отдав все деньги, полученные за этот портрет от П. М. Третьякова. «Я провел в обществе милейшего Модеста Петровича четыре сеанса [...] Ну, за что же, скажите, я возьму деньги?!!»[88] — писал он Стасову, принявшему горячее участие в сооружении надгробия. Друзья Мусоргского — Н. А. Римский-Корсаков, А. К. Лядов, А. К. Глазунов и другие — поддержали почин Репина. Стасов дал недостающую сумму[89]. Архитектор И. С. Богомолов и скульптор И. Я. Гинцбург делали проект памятника и модель бюста безвозмездно.
Памятник был торжественно открыт в ноябре 1885 года в знаменательный для русской музыки день — годовщину премьеры оперы Глинки «Иван Сусанин» (27 ноября 1836 года).
Монумент, вызвавший разноречивые мнения — от восторженных до критических,— вырублен в гранитном монолите, массивен и многословен. Автор его — И. С. Богомолов — принадлежал к последователям архитектора И. П. Ропета (И. И. Петрова), поддерживаемого Стасовым в попытках возродить «русский народный стиль». Искусство Ропета и его единомышленников своей просветительской направленностью было связано с идеологией передовых демократических кругов русского общества, стремившихся создать искусство, доступное пониманию народа. Отсюда литературность многих произведений архитекторов этого направления. «Говорящая» архитектура, где деталь заменяла все средства выразительности, в полной мере нашла свое применение в памятнике Мусоргскому. Огромный, венчающий памятник фронтон — кокошник, колонны с резными канителями, рельефные кресты, «русская» орнаментика, клавиатура пианино, выступающая из тела памятника и придуманная Стасовым, многочисленные надписи и ноты — от начальных строк монолога Пимена до перечисления произведений Мусоргского — все это должно было рассказать о композиторе, подчеркнуть национальное своеобразие его творчества[90]. И все это скрыло, заслонило образ самого Мусоргского, портрет которого, являющийся первым скульптурным изображением композитора, исполнил ученик М. М. Антокольского и воспитанник В. В. Стасова И. Я. Гинцбург. Выполненный по фотографиям, поправленный М. М. Антокольским и И. Е. Репиным, портрет не лишен выразительности. В нем видна хотя робкая, но попытка создать образ, выйти за пределы только внешнего сходства. Однако он буквально задавлен всей массой надгробия, составленного из разнородных элементов.
Литературность лишила подлинной художественной выразительности не только памятник Мусоргскому, но и памятник другому композитору «Могучей кучки» — А. П. Бородину, похороненному рядом с Глинкой и Мусоргским в «композиторском» уголке некрополя. В нем то же эклектичное многословие, тот же псевдорусский стиль, насытивший надгробие архитектурными деталями теремов, орнаментикой вышитых полотенец и узорочьем деревянной резьбы, чуждых самому материалу — граниту, в котором вырублен памятник. Правда, надгробие Бородина скомпоновано более умело сравнительно с надгробием Мусоргского. Бронзовый бюст композитора, созданный Гинцбургом, эффектно помещен на фоне золотой мозаичной страницы с музыкальными фразами из произведений композитора[91].
