Уильям Моррис - Искусство и жизнь
Однако я постараюсь ответить на вопрос, который я же и задал: как должны мы платить за хорошие дома?
По счастливой случайности платить за них — значит жить простой жизнью, так как только такая жизнь может породить в нашей среде народное искусство. Повторяю, роскошь — величайший враг искусства, искусство не может жить в ее атмосфере.
Когда вы слышите о роскоши древних, вы должны помнить, что она вовсе не походила на нашу: люди древности, скорее, упивались безрассудной расточительностью, а не тем, что сегодня мы называем роскошью, но на самом деле должно быть названо комфортом. Именно комфортом — и я утверждаю, что грек или римлянин времен прежней роскоши, перенесенный в наше время, застыл бы от изумления, если бы увидел комфорт зажиточного мещанского дома.
Но некоторые думают, что именно комфорт составляет различие между цивилизацией и отсутствием цивилизации, что он — сущность цивилизации. Так ли это в действительности? Если так, — прощай мои надежды! По-моему, цивилизация означает мир, правопорядок и свободу, взаимное доброжелательство, любовь к истине и ненависть к несправедливости и как следствие всего этого — благопристойную жизнь, содержательную и свободную от малодушия. По-моему, цивилизация означает именно это, а вовсе не большее число мягких кресел и подушек, не большее количество ковров и газа, вкусного мяса и утонченных напитков и не обострение различий между классами.
Если цивилизация и должна быть тем, чем она является сейчас, то лично я хотел бы быть подальше от нее и жить где-нибудь в персидской пустыне или в заброшенной лачуге среди холмов Исландии. Но чем бы ни была цивилизация, я считаю себя вправе утверждать: искусство питает отвращение к роскоши, задыхается в богатых домах под ее удушающим игом.
Поверьте, если мы хотим, чтобы искусство началось с нашего дома, как это и следует, надо очистить дома от назойливых излишеств, от стандартного комфорта, который не есть подлинный комфорт и лишь доставляет хлопоты слугам и врачам. И если вам нужно золотое правило, подходящее для каждого, так вот оно: не держите в доме ничего такого, в чем вы не видите ни пользы, ни красоты.
И если мы будем строго придерживаться этого правила, то прежде всего покажем строителям и подобным им людям, чего в самом деле хотим от них, и создадим, как говорят, потребность в искусстве подлинном, и к тому же у нас окажется больше денег, чтобы платить за благопристойные дома.
Надеюсь, я не слишком истощу ваше терпение, если скажу об обстановке, необходимой для обычной гостиной здорового человека, то есть — для комнаты, в которой не готовят пищу, не спят, не занимаются грязным физическим трудом.
Необходим прежде всего книжный шкаф, полный книг, стол, достаточно прочный, чтобы на нем можно было писать или работать, несколько стульев, которые легко передвинуть, и кушетка, на которую можно присесть или прилечь, затем буфет с выдвижными ящиками. Если книжный шкаф или буфет не украшены рисунком или резьбой, вам захочется повесить на стену картины или гравюры, какие вы можете себе позволить, только не такие, чтобы ими просто заполнить место, а истинные произведения искусства. Но и сама стена может быть покрыта красивым и спокойным орнаментом. Нужна также ваза или две для цветов, которые вам следует время от времени покупать, особенно если вы живете в городе. И, конечно, необходим камин — необходимый предмет в комнате в условиях нашего климата.
Вот и все, что нам нужно, если, кстати, пол в хорошем состоянии. Если же нет, — а в теперешних домах он оставляет желать лучшего, — будет полезен небольшой ковер, который легко свертывать и выносить из комнаты. Следует позаботиться, чтобы ковер был красив, иначе он будет нас ужасно раздражать.
Если мы не музыкальны и не нуждаемся в пианино (а если в этом случае оно стоит у нас, то наносит ущерб красоте), то это и все, что нужно. Можно добавить только очень немногое к этой необходимой обстановке, не создавая помех для нашей работы, размышлений и отдыха.
Если эти вещи делали бы хорошо и надежно, заботясь о доступности цены, то и стоили бы они очень недорого. Этих вещей так немного, что лица, которые могут их себе позволить, имели бы возможность приобретать их в добротном и пристойном виде. А те, кому дорого искусство, должны всерьез подумать, чтобы в мебели, которую они делают, было все добротно и красиво без всяких претензий на искусство, ничего такого, что оскорбляло бы мастера или продавца. И, я уверен, если все любящие искусство будут единодушны, это произведет громадное впечатление на широкую публику.
Эту простоту вы можете сделать такой дорогой, какую только позволите себе или какая вам нравится. Вместо побелки и обоев можно завесить стены гобеленом, покрыть их мозаикой или же фресками, исполненными хорошим живописцем. Это вовсе не роскошь, если делается ради настоящей, а не показной красоты. Это не нарушает и нашего золотого правила: не держите в доме ничего, в чем не видите ни пользы, ни красоты.
Искусство начинается с этой простоты, и чем выше искусство, тем больше в нем простоты. Я говорил об обстановке жилого дома — помещения, где мы едим, пьем и проводим обычно время. Но когда мы имеем дело со зданиями, которым нужно придать особую красоту, торжественность и достоинство, то следует стремиться к еще большей простоте и оставлять там одни голые стены, сделав их насколько возможно красивыми. Собор св. Марка в Венеции обставлен очень просто, гораздо проще, чем большинство римских католических церквей. Его величественно прекрасная прародительница св. София в Константинополе была обставлена еще проще, даже когда была христианской церковью. Но нет надобности ехать ни в Венецию, ни в Стамбул, чтобы убедиться в красоте простоты: войдите в неф какого-нибудь нашего величественного готического собора (помнит ли кто из вас, как вы входили туда впервые?), и вы легко поймете, как возвышает, какое удовольствие доставляет огромное свободное пространство — даже теперь, когда снят орнамент с окна и стены. Задумайтесь, что значит простота и отсутствие мишуры.
В конце концов нам, изучающим искусство, нетрудно найти самый надежный путь, ведущий к его развитию; ничто другое не порождает искусство так, как само искусство. Любая хорошо сделанная вещь также значительно содействует искусству. Любое проявление претенциозности и равнодушия наносит искусству существенный урон. Большинство из вас, кто собирается заниматься искусством, очень скоро сможет понять, есть у него дарование или нет. Если нет, бросьте заниматься им, иначе вы будете понапрасну убивать время. Но если у вас есть какое-либо дарование, вы действительно счастливее большинства людей, ибо источник радости всегда будет с вами, и чем чаще вы к нему припадаете, тем он становится мощнее. Если вам случится пресытиться им вечером, то утром, пробуждаясь, вы почувствуете жажду. Если утром работа покажется на некоторое время ненастоящей, вскоре, когда рука немножко пообвыкнет, вместе с ее движениями родится новая надежда, и вы снова счастливы. Если другие проводят свой день словно растения, прикрепленные к земле, которые не могут сами поворачиваться в ту или иную сторону и гнутся под дуновением ветра, то вы знаете, чего хотите, ваша воля всегда бодрствует, стремясь найти нужное вам, и, что бы ни случилось, выпадает ли на вашу долю радость или печаль, вы по крайней мере неизменно чувствуете пульс жизни.
Когда в прошлом году я закончил свое выступление, когда сошел с этой трибуны и сел, то почувствовал некоторую тревогу оттого, что кое в чем зашел слишком далеко, что в своем нетерпении говорил со слишком большой горечью и опрометчивые мои слова могли вас обескуражить. Я вовсе не хотел этого. Чего я хотел добиться тогда и чего хочу в этот вечер — это со всей ясностью поставить перед вами цель, к которой следует стремиться.
Эта цель — демократизация искусства, облагораживание обычного повседневного труда, который в один прекрасный день заменит страх и страдания надеждой и наслаждением, этими главными стимулами, побуждающими людей трудиться и поддерживать жизнь на земле.
Если мне удалось в ком-нибудь вызвать стремление к этой цели, то какими бы слабыми и опрометчивыми ни были мои слова, они принесли больше пользы, нежели вреда. Кроме того, я не могу представить, чтобы что-либо из мною сказанного могло обескуражить тех, кто уже примкнул или готов примкнуть к этому делу: наш путь слишком ясен, и каждый из нас, силен он или слаб, может содействовать общему делу.
Я хорошо знаю, что люди, уставшие от перипетий борьбы, чувствуя, как истощается их терпение, а надежды отступают, иногда — и это простительно — мысленно обращаются к тем дням, когда если проблемы и не были понятнее, то средства исследовать их были проще и когда настолько бурной была пора, что человек многие свои ошибки и ереси мог даже искупить смертью во имя преданности делу. Встретить грудью испанские пики в Лейдене, обнажить меч вместе с Кромвелем{17} — все это при запутанности нашей жизни может показаться счастливым уделом. Несомненно, что-то заключено в словах: «Я жил как глупец, но в этот час я отбрасываю глупость и умираю как человек». И все же немногим выпадает счастье умереть за дело, которому вначале не была посвящена их жизнь. И это самое большее, что можно требовать от самого великого человека, преданного идее.
