Ипполит Тэн - Философия искусства
Из Рима, сего 8 марта MDXVIII г., в четвертом часу ночи.
Вашей Высокоименитой Светлости
нижайший слуга Альфонс Паулуцо”.
Таковы масляничные забавы при дворе, которому бы, кажется, следовало быть самым степенным и приличным в целой Италии; там бывали также бега ’’нагих людей’’, как на древних играх в Греции; бывали и чисто срамные уж сцены (приапеи), какие представлялись только в цирках Древней Римской империи. С воображением, так пристально обращенным к физическим зрелищам, с цивилизацией, видящей в удовольствии единственную цель жизни человеческой, при столь полном освобождении себя от всяких политических забот, от всех промышленных дрязг и от всяких нравственных усилий, привязывающих теперь умы и к интересам положительным, и к отвлеченным идеям, — при таких условиях неудивительно, что племя, от природы способное к искусствам и сильно подготовленное к тому бытораз-витием, постигло, создало и довело до совершенства искусство передавать чувственные формы. Возрождение — единственный в своем роде момент, занимающий переход от средневекового к новому времени, от культуры недостаточной к культуре, можно сказать, чрезмерной, от царства голых совсем инстинктов к царству вполне вызревших идей. В то время человек уже перестает быть грубым, драчливым, плотоядным животным, только и знающим, что упражнять свои члены в борьбе; но это еще и не чисто салонный или кабинетный ум, только и знающий, что упражнять свой язык и свою голову. Он причастен пока к двум разным натурам. У него есть напряженные, продолжительные грезы, как у варвара; есть у него и изощренно-тонкая пытливость, как у человека цивилизованного. Подобно первому, он думает в образах; подобно второму, он умеет найти в них стройность и порядок. Подобно первому, он ищет чувственного наслаждения; подобно второму, он стремится к чему-то повыше одних грубых утех. У него есть животные влечения, но есть и разборчивая утонченность. Он интересуется внешностью вещей, наружной обстановкой, но он требует от всего совершенства, и прекрасные формы, созерцаемые им в произведениях великих его художников, только выясняют для него те смутные образы, какими и без того полна его голова, и удовлетворяют тем глухим инстинктам, какими насквозь пропитано его сердце.
V1. Третье условие живописи. — Обстоятельства, которые привели искусство к изображению человеческого тела.
2. Характеры в Италии в эпоху Возрождения. — Нравы, образовавшие их. — Недостаток суда и полиции. — Обращение к силе и к самоуправству. — Убийство и насилие. — Оливеротто да Фермо и Цезарь Борджиа. — Теория убийства и вероломства. — Государь Макиавелли. — Последствия этих нравов на характерах. — Развитие энергии, привычка к трагическим страстям.
3. Бенвенуто Челлини. — Сила темперамента. — Богатство способностей. — Широкий пыл и восторги радости. — Живопись воображения. — Резкая неудержимость в действиях.
4. Каким образом нравы и характеры эти подготовляют людей к пониманию передачи человеческого тела. — Знакомство с телом из личного и обиходного опыта. — Способность понимать энергичные и простые формы. — Чувствительность к прекрасному. — Жизнь и вкусы современного человека сравнительно с жизнью и вкусами итальянца времен Возрождения.
Остается узнать, почему этот великий талант живописи избрал главным своим предметом тело человека, какого рода опытами, какими привычками, какими страстями подготовлен был в людях интерес к мускулам, отчего на этом обширном поле искусства глаза их предпочтительно обратились к тем здоровым, сильным, деятельным фигурам, на которые или совсем не умели попасть последующие века, или ограничились одной копировкой их по преданию.
Для этого, изложив вам общее состояние умов, я постараюсь указать преобладающий склад характеров. Под состоянием умов понимают род, количество и качество мыслей, заключающихся у человека в голове, составляющих как бы ее меблировку. Но меблировка головы, как и меблировка дворца, меняется без особого затруднения; не трогая стен, можно обтянуть их другими обоями, поставить во дворце другие буфеты, другую бронзу и разостлать другие ковры; равным образом, не касаясь внутреннего строя души, можно вложить в нее другие мысли; достаточно для этого перемены в условиях жизни или в воспитании; у человека невежественного и просвещенного, у плебея и аристократа мысли далеко не одинаковы. Следовательно, в человеке есть нечто более важное, чем идеи, — этот самый строй его, т. е. характер, — другими словами, его природные инстинкты, его первичные страсти, степень его чувствительности, энергии — короче, сила и направление всего внутреннего его механизма. Чтобы показать вам этот глубокий склад итальянских душ, я раскрою перед вами обстоятельства, привычки и потребности его произведения: история этого склада уяснит вам его лучше, нежели какое бы то ни было отвлеченное определение.
Первая черта, замечаемая тогда в Италии, — это недостаток упрочившегося и постоянного мира, строгого правосудия и бдительной полиции, вроде той, к какой мы у себя привыкли. Мы с трудом можем вообразить себе такую крайнюю степень тревоги, беспорядков и насилий. Слишком давно находимся мы в противоположном состоянии. У нас столько жандармов и городовых, что мы склонны считать их скорее неудобными, чем полезными. У нас, если человек пятнадцать соберется на улице поглазеть на собаку, переломившую себе ногу, тотчас же является какой-нибудь усатый господин и говорит: ’’Господа, сборища запрещены, расходитесь”. Это кажется нам излишним, стеснительным, мы посылаем дозорцев к черту и забываем обратить внимание на то, что эти же усачи доставляют и самому богатому, и самому слабому возможность безопасно ходить одному и без оружия в полночь по глухим даже улицам. Мысленно уничтожим этих усачей и представим себе страну, в которой полиция бессильна или бездеятельна. Подобные места вы найдете в Австралии, в Америке, например, хоть на россыпях, куда толпою стекаются искатели золота и живут там наудачу, не образуя еще никакой государственной организации. Там, если вы опасаетесь удара или оскорбления или же получите их в самом деле, вы разряжаете на сопернике или противнике свой револьвер. Тот отвечает тем же, а подчас в дело вмешиваются и соседи. Ежеминутно приходится оборонять свое имущество или жизнь, и нежданная-негаданная опасность теснит и подавляет человека со всех сторон.
Таково было около 1500 года положение дел в Италии, там совершенно не знали еще ничего подобного той великой общественной организации, которая в наше время, усовершенствовавшись после четырех столетий опыта, считает первой своей обязанностью обеспечить за каждым не только его имущество и жизнь, но также спокойствие и безопасность. Государи Италии были маленькие тираны, обыкновенно захватывавшие власть путем убийств, отравлений или, по крайней мере, насилий и вероломства. Конечно, первой заботой их было удержать за собой эту власть подоле. А о безопасности граждан не пеклись они нимало. Частные лица должны были сами защищать себя, сами за все расправляться; ввиду какого-нибудь слишком упорного должника, повстречавшись на улице с каким-нибудь грубияном, считая кого-либо для себя опасным или враждебным, граждане находили совершенно естественным освободиться от него как можно скорее.
За примерами ходить недалеко: стоит пробежать несколько памятных записок того времени, чтобы увидеть, как глубоко укоренена была тогда привычка к насилию и самоуправству.
’’Двадцатого сентября, — говорит Стефано Инфессура, — произошло великое смятение в городе Риме и все купцы заперли свои лавки. Бывшие на полях или в виноградниках поспешно воротились домой, и все, как местные граждане, так и иногородцы, взялись за оружие, потому что в городе стали положительно утверждать, что папа Иннокентий III умер”.
Слабые узы, чуть соединяющие общество, вдруг порывались, и все возвращалось опять снова к дикому состоянию; каждый пользовался минутой, чтобы отделаться от своих врагов. Заметьте, что и в обыкновенное время насилия, хотя встречались не так часто, были, однако же, не менее жестоки. Частые войны между фамилиями Колонна и Орсини велись вокруг Рима по всем окрестностям; эти вельможи имели своих драбантов и созывали своих крестьян; каждая шайка разоряла неприятельские земли; едва заключенное перемирие тотчас же опять нарушалось, и каждый предводитель, застегивая свою кольчугу, посылал доложить папе, что противник первый на него напал.
”В самом городе, днем и ночью, совершалось много убийств, и не проходило ни одного дня, чтобы кого-нибудь не умертвили... В третий день сентября некто Сальвадор напал на своего неприятеля, синьора Бенеаккадуто, с которым у него, однако же, был заключен мир, обеспеченный залогом в 500 червонцев”.
