Юрий Лотман - Комментарий к роману А С Пушкина Евгений Онегин
2 - Долгами жил его отец... - См. с. 37-42.
6-13 - Сперва Madame за ним ходила... - См. с. 42-45.
В первоначальном варианте учитель Онегина должен был получить такую характеристику:
Мосье Швейцарец очень [умный]
Учил его всему шутя
Что[б] не измучился дитя
Не докучая бранью [шумной]
(VI, 215).
В таком контексте обучение "шутя" воспринималось как изложение основ педагогики Руссо ("Швейцарец очень умный"). В Кишиневе Пушкин пережил увлечение Руссо и заново перечел его основные произведения. Не исключено, однако, что такая трактовка образа учителя была навеяна "Моей исповедью" Карамзина. Там учитель "женевец (прошу заметить, а не француз, потому что в это время французские гувернеры в знатных домах наших выходили уже из моды)" произносит следующую речь перед своим воспитанником: "Я родился в республике и ненавижу тиранство! Надеюсь только, что моя снисходительность заслужит со временем твою признательность" (Карамзин, 1, 730 - 731). В дальнейшем учитель делается покровителем разврата героя. На возможность такого развития пушкинского замысла указывает стих из строфы IV черновой редакции: "Мосье же стал наперстник нежный" (VI, 216). Ср. характеристику Пушкиным наставника в трагедии Расина "Федра": "Терамен аббат и сводник" (XIII, 87).
14 - И в Летний сад гулять водил. - Летний сад - петербургский парк, основанный Петром I; по утрам был местом детских гуляний.
IV, 6 - Острижен по последней моде... - В 1812 г., когда Онегин оказался "на свободе" (см. с. 19 - 20), французская прическа а la Titus 1 сменилась английской короткой стрижкой (ср.: "Вся английская складка [...] И так же коротко обстрижен для порядка" - "Горе от ума", IV, 4). Модная щегольская прическа обходилась в ту пору недешево. Ср.: "Я же, приехавши в 1822 г., застал только одного [парикмахера. - Ю. Л.], Гелио (Heliot 2) [...] Чрез руки этих артистов [двух французских парикмахеров. - Ю. Л.] проходили головы всех мужчин, которые хотели быть хорошо обстриженными [...] Артисты брали дорого: за стрижку 5 руб., за дамскую куафюру 15 руб. ассигн[ациями]" (Воспоминания О. А. Пржецлавского. - В кн.: Помещичья Россия.., с. 68).
7 - Как dandy лондонский одет... - Ориентация русских щеголей на английский дендизм датируется началом 1810-х гг. В отличие от петиметра XVIII в., образцом для которого был парижский модник, русский денди пушкинской эпохи культивировал не утонченную вежливость, искусство салонной беседы и светского остроумия, а шокирующую небрежность и дерзость обращения. Ср. в пушкинском "Романе в письмах": "Мужчины отменно недовольны моею fatuitй indolente 3, которая здесь еще новость. Они бесятся тем более, что я чрезвычайно учтив и благопристоен, и они никак не понимают, в чем именно состоит мое нахальство - хотя и чувствуют, что я нахал" (VIII, I, 54). См. также с. 92-93. Ср.: Бульвер-Литтон, с. 73.
1 Ср.: "Волосы а la Titus, завитые и поднятые наперед, назади очень короткие" ("Московский Меркурий", ч. I, 1803, с. 75). Прическа подразумевала, что волосы зачесываются на лоб, в подражание бюстам римского императора Тита и соответствовала "ампирным" вкусам эпохи.
2 Ср. имя лакея Онегина (Guillot - Гильо), возможно, вызванное ассоциацией памяти.
3 Фатовская томность (франц. - Ю. Л).
Слово "денди" появилось в английском языке в 1815 г. (A. D. R. Cochrane In the days of the dandies. London, 1906; Lewis Melville, Beau Brummel. His life and letters, 1925). В русские словари попало впервые в 1847 г. (Словарь церковно-славянского и русского языка, составленный Академией наук, т. I, 1847), и еще в начале 1820-х гг. воспринималось как необычный неологизм. Ср. запись в дневнике Байрона в 1821 г.: "Некий щеголь (слово "денди" тогда еще не появилось) пришел в кофейню П[ринца] У[эльского] и сказал жеманно: "Официант, подайте желе и стакан глинтвейна и протрите мою тарелку душистым луком". Какой-то морской офицер немедленно спародировал во весь голос: "Официант, подайте стакан чертовски крепкого грога и потрите мне... кирпичом!" (Байрон. Дневники. Письма. М., 1963, с. 256). П трижды подчеркнул стилистическую отмеченность слова "денди" в русском языке как модного неологизма, дав его в английской транскрипции, курсивом и снабдив русским переводом, из чего следует, что отнюдь не каждому читателю оно было понятно без пояснений. Еще в середине XIX в. слово "денди" воспринималось как отчетливый варваризм. Бегичев во фразе: "Неизвестный мне провинциальный денди" - выделил его курсивом, хотя и дал уже в русской транскрипции (Бегичев Д. Н. Записки губернского чиновника. В сб.: Сто русских литераторов, т. 3. СПб., 1845, с. 405).
9-12 - Он по-французски совершенно... И кланялся непринужденно... Перечислены признаки, по которым светская элита отграничивала людей своего круга от "чужих". Ср. в повести Л. Н. Толстого "Юность": "Мое comme il faut состояло, первое и главное, в отличном французском языке и особенно в выговоре. Человек, дурно выговаривавший по-французски, тотчас же возбуждал во мне чувство ненависти. "Для чего же ты хочешь говорить, как мы, когда не умеешь?" - с ядовитой насмешкой спрашивал я его мысленно. Второе условие comme il faut были ногти, длинные, отчищенные и чистые; третье было уменье кланяться, танцевать и разговаривать; четвертое, и очень важное, было равнодушие ко всему и постоянное выражение некоторой изящной, презрительной скуки" (глава "Comme il faut"). Интересно полное совпадение неписаного кодекса светского поведения у Толстого и у П.
Значение французского языка как своеобразного социального пароля ясно чувствовал происходивший из крепостных А. В. Никитенко: "...знание французского языка служит как бы пропускным листом для входа в гостиную "хорошего тона". Он часто решает о вас мнение целого общества" (Никитенко А. В. Дневник. В 3-х т. Т. I. M., 1955, с. 11). Показательно, что тот же Л. Н. Толстой, саркастически изобразивший нормы comme il faut, заставил в "Войне и мире" разночинца и семинариста Сперанского "с очевидным затруднением" выговаривать по-французски, "говоря еще медленнее, чем по-русски" (т. II, ч. III, гл. 5). Это тем более любопытно, что французский язык реального Сперанского был безукоризнен. Лично знавший его И. И. Дмитриев отмечал, что он мог "говорить и писать по-французски бегло и правильно, как на отечественном языке" (Дмитриев, т. 2, с. 114).
О значении танцев как социального знака см. с. 79 - 83. Искусство непринужденных поклонов вырабатывалось в результате длительного обучения. Танцмейстер Л. Петровский в специальной главе о поклонах писал: "При появлении в общество незнакомца, прежде, нежели узнают о его достоинстве, обращают внимание на вид его и движения. - Как в походке, так и в поклонах - разные способы [...] человек благовоспитанный сам знает, где и какой поклон сделать должно. От тех, которые никогда не обращали внимания, как прилично ходить, сидеть, кланяться, ничего приятного ожидать нельзя" (Правила для благородных общественных танцев, изданные учителем танцеванья при Слободско-украинской гимназии Людвиком Петровским. Харьков, 1825, с. 25-26). Далее Л. Петровский обращает внимание на непринужденность, как основное условие светского поклона. Он осуждает и раболепие ("Иные людям кланяются ниже, нежели самому Богу..."), и щегольскую утрировку поклонов ("поклоны, выходящие из меры естественности" - Там же, с. 27). "Натуральный" поклон он определяет так: "Если бы спросили меня, чем должно людям кланяться - спиною, грудью или корпусом? - отвечал бы: должно кланяться головою: это есть честь, которою обязаны старшим, равным и низшим; самая же разность сей чести или уважения покажет и оттенки поклона [...] Мужскому полу, держа себя прямо, поступить сколько нужно вперед, стать в первой позиции, наклонить голову по грудь, сгибая очень мало корпус, опустить свободно руки и приняв прямое положение, стать или пойти далее, смотря по надобностям" (Там же, с. 27-28). Этому же вопросу уделяют большое внимание и другие наставники в области танцев: "Надобно примечать, что при входе производится три поклона один после другого [...] Надлежит примечать также, что при входе в зал, в котором находится великое собрание, не должно отдавать поклона каждой особе порознь [...] Дошедши ж к своему месту, прежде нежели сядешь, следует поклониться особам, кои подле случатся" (И. К.[усков] Танцевальный учитель... СПб., 1794, с. 5-6) (ср.: "С мужчинами со всех сторон Раскланялся..." - I, XXI, 8-9).
Длительные тренировки под руководством профессиональных специалистов вырабатывали в воспитанном дворянине умение свободно владеть своим телом, культуру жеста и позы, умение непринужденно чувствовать себя в любой ситуации. Разночинец не был посвящен в тайны искусства свободно выражать движением и позой оттенки душевного состояния, поэтому, попадая в светское общество, чувствовал себя "без языка", преувеличенно неловким, ср. поведение Мышкина (хоть и князя, но не аристократа) в салоне Епанчиных или рассказы современников о застенчивости и неловкости Белинского (например, рассказ Герцена о том, как Белинский от застенчивости перевернул на вечере у В. Одоевского столик и бутылку бордо на белые панталоны Жуковского) ("Былое и думы", ч. 4, гл. XXV).
