Виктор Липатов - Краски времени
В Москве художник почти отказывается от парадных портретов. Полотна, созданные здесь, интимнее, лиричнее, в них много воздуха и простора. Кто-то из исследователей назвал московские портреты Рокотова "портретами-симфониями". Художник становится знаменитым. Чиновным недоброжелателям это пришлось не по вкусу, они отписывали в академию, что Рокотов "за славою стал спесив и важен…". Так оценивалось уважение своего таланта — уважение, которым всегда отличался Рокотов.
"Вся Москва" стремится заказать ему портреты. В мастерской, свидетельствует современник, одновременно находится "около пятидесяти… портретов". Были и помогавшие Рокотову ученики. Некоторых мы знаем: Петр и Иван Андреевы, А. Зяблов — крепостной богатого помещика Струйского. Сам из крепостных, Рокотов, очевидно, относился к Зяблову с трогательной заботой и очень горевал, когда ученик его умер… "Со мной днесь слезы льет!" — писал Струйский.
Время Рокотова — XVIII век, именуемый веком просвещения, — знаменито громкими именами: Ломоносов, Державин, Тредиаковский, Фонвизин, Карамзин, Баженов, Крылов… Событий значительных было предостаточно. Вот некоторые из них: открытие Московского университета, где директором был писатель М. Херасков; открытие "Русского для представления трагедий и комедий театра", где директором был Сумароков; открытие Академии художеств; издание сатирических журналов Н. И. Новикова…
Основы империи сотрясает восстание Пугачева.
Время перемен или желания перемен. Время ощущения тревоги, которую, именуя смутной, замечают в порт ретах Рокотова.
Художника называют загадочным портретистом. Не только потому, что, как писали, сам он "остался в какой-то непроницаемой маске", но герои его портретов в масках особой атмосферы, они отмечены таинственными "рокотовскими улыбками". Герои, которых понимал художник и которые понимали художника. Портреты взаимного доверия. Не только великолепные по цвету и мастерству, но и утонченно-психологические. Фамилии и титулы многих людей его времени известны, но без рокотовских портретов эти люди все же были бы лишь незнакомцами далекой эпохи.
Три лица, три портрета, три судьбы… Одно излучает бесконечную ласку и мягкую нежность; второе — неукротимо-неуправляемую энергию; прелестно, доверчиво-растерянно третье. А. П. Струйская, ее муж и… Не только кисть художника связала их — жизнь. Но почему же в портрете Струйской столько личного чувства, столько трепетного обожания, проникновенного понимания гения ее существа?
Поэт Н. А. Заболоцкий о портрете Александры Петровны Струйской:
Ее глаза — как два тумана,Полуулыбка, полуплач,Ее глаза — как два обманаПокрытых мглою неудач.Соединенье двух загадок,Полувосторг, полуиспуг,Безумной нежности припадок,Предвосхищенье смертных мук…
Мы смотрим на портрет и слышим голос очарования, понимая: эта женщина добра, чутка и смятенна. Портрет вызывает в памяти легкость полета лани или серны, прерванного внезапно явлением удивляющим, одновременно радующим и повергающим в грусть. Как будто Струйской в это мгновение задали сокровенный вопрос или она выслушала признание — ожиданное, желанное и пугающее одновременно. Поэтому слегка приподняты ее брови и выражение ласкового недоумения-беспокойства зыбкой пеленой дрожит на лице.
Глаза ее — "как два тумана" — смотрели, как нервно и суетливо потирая руки, выходил навстречу художнику ее муж, кричал: "То Рокотов: мой друг!" Он сыпал стихами и новостями, жил вспышками, и никогда нельзя было предугадать их очередность, закономерность. Давнее знакомство связывало художника с богатым помещиком. Струйский проявлял страстный интерес к литературе, в собственной типографии издавал свои стихи. Он тащил Рокотова к себе в кабинет, названный им "Парнасом", утомлял бесконечными спотыкающимися стихами. Художник прощал ему их за искренность, за обожествление Струйским живописи и его, рокотов-ских, портретов.
"Рокотов!.. — высокопарно восклицал Струйский — … достоин ты назван быти по смерти сыном дщери Юпи-теровой, ибо и в жизни ты ныне от сынов Аполлона любимцем тоя именуешиеся". И плясала в его глазах сумасшедшинка… Она пляшет и на портрете. С бледного, очень подвижного, худого лица, искривленного диковатой улыбкой, смотрят раскаленные угли глаз. Струйский появляется из мерцающего, блуждающе-пульсирующего фона. Краски то вспыхивают, то замирают. Такой видел жизнь Струйский или такая жизнь его породила? В маленьком неправильном лице, которое называли "дерзким и вызывающим", немало претенциозности. Бесцельные желания, ненаправленный порыв, бесталанная фантазия. Есть в его лице что-то актерское, клоунское — большие темные, словно подрисованные, брови и выпяченные красные губы усиливают это впечатление.
Эклектик, равно поклонявшийся и Вольтеру и Екатерине II, Струйский безумно верил в свое поэтическое предназначение. Но жизнь его была заблуждением. Державин сочинил ему эпитафию:
Поэт тут погребен: по имени струя,А по стихам — болото.
На Николая Еремеевича Струйского испытующе смотрели глаза А. П. Струйской — его второй жены…
"Портрет неизвестного в треуголке" работы Роко-това также принадлежал Струйскому. Предполагают; на портрете под мужским одеянием почему-то скрыто изображение первой жены помещика. Рентген выявил ранее написанную женскую фигуру. Лицо смотрит как бы издалека, в нем слышится далекое сожаление о чем-то. Карие глаза полны мягкого огня, теплого сияния добра, преисполнены ласки, доверчивая улыбка трогает уста. Лицо плохо уживается с одеянием, в котором словно видны сумятица и ряженность. Замечали сходство черной тюлевой накидки с маскарадным домино. Удивляло и другое: в тот период творчества изображение модели в головном уборе для Рокотова явление почти исключительное… Портрет дышит искренностью чувства.
Портрет доверия и очарования рядом с портретом сомнения и очарования. Между ними полубезумный вихрь, сеющий недоумение…
Струйский, страстный поклонник поэта Сумарокова, заказывает Рокотову портрет поэта. Присутствует на сеансах и потом вспоминает, как работал художник: "Почти и-грая, ознаменовал только вид лица и остроту зрака его, в тот час и пламенная душа ево при всей его нежности сердца на оживляемом тобою полотне не ута-илася…" О вдохновенной легкости кисти художника узнаем мы из этих слов, об умении проникать в святая святых внутреннего мира человека.
На портрете Сумароков — испытавший жизнь и испытанной жизнью. Высоко ставящий свою роль поэта. Возглашающий: "А я невежества и плутней не бою-ся…"; призывающий: "Не люби злодейства, лести, сребролюбие гони…"; утверждающий значение ума и таланта личности против наследственных титулов: "Достоин я, коль я сыскал почтенье сам".
Не скрывающий уязвленности, презрения к тем, кто унизил его поэтические заслуги, недооценил деятельность на поприще театра: "Хожу, таская грусть…"
Это портрет заката, ощущение сгущающейся силы времени, недовольства окружающим миром.
Поэт Василий Майков, его друг и ученик, писал о Сумарокове:
Он был Вольтеру друг, честь росския страны,Поборник истины, гонитель злых пороков…
И сам Майков, автор "ирои-комических поэм", баснописец представлен в галерее Рокотова.
Противоречивая двойственность его характера отражена в портрете, который часто называют самым "земным" в творчестве Рокотова. Умная зоркость соединена там с не знающей пощады насмешкой и чувственным самодовольством человека, любящего пожить всласть.
Рокотов понимал характеры, борения, желания и неповторимые особенности своих героев. Умел расположить их к себе, они смотрели на него открыто и честно.
Очевидно, модели художника были такими, как на портретах, в какие-то мгновения, но в мгновения, открывавшие всю жизнь, — мгновения откровения. Рокотов являл миру утаенное его героями, но узнанное не обнажал нескромно — покрывал поэтичностью, сказочностью своей "рокотовской дымки"…
Герои портретов Рокотова смотрят на нас издалека, это как бы "цари в себе", их улыбки пронизаны всезнающей грустью. Говорят, художник придавал моделям черты своего идеала, идеала времени… Как бы там ни было, но герой многих портретов Рокотова, несомненно, человек, умеющий размышлять, часто близкий к передовым кругам своего времени, иногда символ страдающей рвущейся из оков мысли.
Портрет Суровцева — портрет красноречивого молчания. Тонкое, иссушенное, напряженное лицо, выплывающее из мглы зеленоватого фона. Лицо человека доброго, благородного, но вынужденного терпеть зло.
Взгляд темных глаз глубоко задумавшегося Н. И. Воронцова кажется бездонным, неисчерпаемым. Глаза грустны — в них таится далекая неминучая слеза. Полуулыбка полна сожаления.
