Михаил Буткевич - К игровому театру. Лирический трактат
Переходя с бытового уровня рассмотрения проблемы на уровень пристального и систематического анализа, мы обнаруживаем и более существенные признаки сходства между Человеком Играющим и Человеком Политизированным. Как и любой участник той или иной азартной игры, актер и политик одинаково подвергают себя риску, причем степень риска и шкала опасности напрямую зависит от величины сделанной ставки: претендуя на роль Гамлета, артист неизбежно ставит себя в пограничную жизненную ситуацию, точно так же политик, претендующий на кресло президента, вызывает на себя шквальный огонь противника. То ли дело периодически тихонько выходить и говорить свое "Кушать подано" где-нибудь в Мухозасиженской городской думе.
Политик, так же, как и актер, становясь известным, вольно или невольно привлекает к себе нездоровое внимание широчайших обывательских масс — наша милая и бесцеремонная чернь жаждет узнать о "звезде" как можно больше: с кем живет, сколько зарабатывает, во что одевается, чем и из чего питается, что и в каких дозах "принимает" и т. д. и т. д., словом, все-все-все по линии так называемого грязного белья, поэтому политик, ни в чем не уступая театральному актеру, периодически вляпывается в громкие и не всегда приличные истории. Так вот, увы, уродливо, реализуется у нас в политике один из основных признаков homo ludens — стремление к яркости, желание высунуться, выпятиться, выделиться из фона, привлечь к себе всеобщее внимание.
Игра, как известно, требует отвлекающих маневров и обманных ходов. Она безумно любит расставлять на нашем пути различные силки, ловушки, западни и капканы. И тут политики и актеры тоже ничем не отличаются один от другого. Правда, провокации актеров безобиднее и добродушней, чем провокации и покупки политиков, но, все равно, и тут и там то и дело появляются свои игровые Азефы и свои игровые Распутины.
Еще глубже — глубже потому, что тщательно спрятано, — лежит сходство профессионального политика и профессионального актера на этот раз по лини лицемерия.
Давайте с вами задумаемся над смыслом и значением исконно русского слова, такого выразительного и такого презрительного, одновременно яркого и холодного, как бенгальский огонь.
Что же это значит — "лице-мерить"?
Измерять чье-нибудь лицо?
Соизмерять разные лица?
Да нет же! Мы с вами всюду и во всем должны видеть одно — театр. Мерить — значит примерять, примерять на себя чужие разные лица.
Чувствуете — тут о маске говорится, о сокрытии своего лица под чужим.
О сокрытии, к примеру, равнодушного лица под маской доброжелательности. О прятании злого умысла, исказившего ваше лицо, под маской ангельской невинности. О маскировке хамской и полупьяной, красной разбойничьей рожи с помощью самых разнообразных личин, варьирующих тему народного заступника. Это все, конечно, о политике. Постарайтесь увидеть: для начала — сериал героических масок ничтожного сексота Ионы Андронова, для середины — целый иконостас постных ликов христианейшего завистника Аксючица, для финальной точки — однообразный набор учительских парсун (от старого ребе до профессора демократических щей) на печально-хитрованском лице вечного нардепа Шейниса. Неистребимый номенклатурный маскарад, который был всегда, но которого мы почему-то не замечали: политические притворщики меняют конъюнктурные масочки.
Актеры тоже играют своими масками, но тут я снова должен сделать оговорку — вторую и гораздо более серьезную: игра актера масками похожа на соответствующую игру политикана только внешне, внутри же по существу первая резко отличается от последней; скажем мягче — она противоположна. Актеры, в отличие от политиков, "лицемерят" бескорыстно для себя и безвредно для зрителей.
Чем глубже закапываемся мы в сравнительный анализ политического и театрального спектаклей, тем чаще натыкаемся на несовпадения, различия, противопоставления и, в конце концов, на прямые антагонизмы. Выясняется, что для актера политик выглядит чуть ли не преступником: он фальсифицирует честную игру, превращая ее в махровую махинацию. Наш сегодняшний политик — это просто-напросто наперсточник.
Сказав свое "а", то есть сформулировав почти оскорбительное, но абсолютно объективное, противопоставление актера и политика, я уже не могу не говорить и "б", и "в" и даже "г", так что двинемся вперед и глубже по ступеням на этот раз отрицательных сравнений.
б) Если актеры переплавляют игру в жизнь, то политики, наоборот, превращают (нашу!) жизнь в кровавую игру.
в) Политик и актер контрастны и по их отношению к публике. Актер относится к своим избирателям (ой, извините я, конечно, оговорился, нужно было сказать "к своим зрителям", но, согласитесь, какая дивная оговорка — хороший актер обязательно избранник!), так вот, актер относится к людям, избравшим его на сегодняшний вечер, с уважительным вниманием и самозабвенной преданностью, он делает для них все, что только может, и даже больше — без остатка отдает им все свое: душу, нервы и красоту, если таковая имеется. Политик, напротив, ворвавшись в неприступную крепость власти на плечах своей публики, поверившей ему и пошедшей за ним до конца, на другой же день забывает о ней навсегда. Ну вот, сказал понятно и точно, но как-то длинно и аморфно, и мне уже позарез хочется выразить все сказанное и короче и эффектней. Так что простите мне слабость мою к афоризмам и позвольте продублировать ту же самую мысль. Пункт "в" другим манером: если актер приносит себя в жертву своим зрителям, то политик-парадоксалист делает доверчивых "зрителей" жертвами своих непомерных амбиций.
г) Еще более разительными будут противоречия между Театром и Политикой, если мы начнем рассматривать их способ вовлечения в игру. Актер втягивает зрителя в свою игру мягко, осторожно, ненавязчиво и — подчеркнем! — только с его согласия. Политикуса такие мелочи не интересуют. Он не то что не спрашивает, он просто ни на секунду не задумывается о том, хочет ли народ принимать участие в его беспринципных играх. Он видит народ пассивным материалом для своих опытов: люди для него фишки, пешки, некое абстрактное быдло, способное только терпеть и покорно мычать.
Сейчас на политическом олимпе России ярмарку тщеславия сменила крикливая ярмарка бессовестности и бесстыдства.
Ну, скажите мне честно, можете ли вы представить себе актера заявляющего: "Я мечтаю служить в безнравственном театре?" Такое даже в страшном сне не приснится! А наши сошедшие с ума "ветви власти" вытащили на свет из философского хлама пошлейшую банальность о том, что политика — грязное дело, и с какой-то извращенной радостью повторяют ее ото всех микрофонов, перед всеми телекамерами и со всех газетных полос — поголовно и упоенно, оптом и в розницу. Только и слышишь от них: "Где вы видели честного политика?", "Я не собираюсь делать политику в белых перчатках" или "Политика и мораль не имеют друг к дружке никакого отношения". Дальше ехать некуда. Первым своим шагом новая Госдума, ничуть не стесняясь, приняла постановления о самообеспечении: назначила себе полумиллионные оклады с ежемесячной индексацией, потребовала себе отдельные кабинеты и московские квартиры, персональные машины, правительственную связь и по три помощника на каждого. От такой вопиющей наглости народ оторопел — столь беспардонно к нему в карман не залезал никто, со времен татарского нашествия.
И все же, несмотря на столь сильные различия, которые можно с достаточной корректностью сформулировать как противоположность антиподов, актеров и политиков неотвратимо тянет друг к другу. Политики упорно лезут в актерство, а художники театра, особенно крупные, то и дело вмешиваются в самую гущу бурной политической деятельности. Возьмем хотя бы Мейерхольда: признанный мэтр модернизма, утонченный символист и эстет, он без раздумий бросился в набежавшую волну революции, его вдруг повлекло к комиссарским замашкам и должностям, к броской и устрашающей комиссарской костюмировке; он начал щеголять в военизированной форме (гимнастерки, кожаные куртки, шинели с "разговорами", конармейские шлемы с пипками, обмотки, краги, портупеи и даже казацкие папахи-кубанки), выступать на шумных политических диспутах (где не без удовольствия мог пригвоздить к позорному столбу контрреволюционность своих противников и бывших друзей, не брезгуя в пылу полемики ни идеологическими анафемами, ни конъюнктурными разносами, ни публичными доносами по поводу — не тех! — классовых симпатий оппонента) и печь один за другим блины примитивных агитационных спектаклей. И чем же закончился для него политический штрум унд дранг? Закрытием театра, клеймом врага народа, арестом, зверскими пытками и гибелью в тюремных застенках.
"Украинский Мейерхольд" Курбас, легендарный создатель "Березиля", глубочайший философ театра и легкомысленный политический ветреник, пометавшись-помотавшись от международного марксизма к националистической блакитности, закончил свою жизнь так же трагически — на Соловках. Лесь Курбас был мудрец и провидец. Однажды он обронил такую вот странно-многозначительную мысль: "Кожна людина театру граеться в життя, а не живе i мистецтво взагали мае цей момент irpauiKH" 1925 г. ("Каждый человек театра играет в жизнь, а не живет, и искусство вообще имеет (в себе) этот момент игры"). Перечтите эту знаменательную фразу и вы почувствуете, что за ее внешней безобидностью и отвлеченностью таится какая-то неясная угроза, какое-то беспокоящее предчувствие несчастья, заключенного в ненастоящести окружающей художника жизни. "Остерегайтесь играть в жизни, — как бы предупреждает Мастер, — играть в жизни чрезвычайно опасно". Предостережение, которому он сам не внял.
