Казимир Малевич - Том 3. Супрематизм. Мир как беспредметность
Но есть у человека задор — «Я Бог, возьму вселенную силу наукой и направлю туда, куда хочу». Но так ли? Что значит — покорю? Покорю — значит направить силу туда, куда хочу. Но ведь в природе нет ни откуда, ни куда, и в каждом существе ее проявления нет последнего.
Таким образом, куда бы человек ни направлял свою волю — никуда не может ее направить. И все доказательства того, что направленное имеет «куда», «откуда», «зачем» и «почему», — будут доказательствами такими же, как представление низа и верха. Все наше общежитие и художник направляют волю свою по пути перспективы и по соотношениям низа и верха, по доказанной естественности общежития, — как раз по пути, не существующему в действии природных и предметных строений.
Между прочим, новые живописные построения стоят ближе к естественности, против чего восстают предметные художники. Они обвиняют новые положения, новый строи живописи в неестественном, в построенной живописи не находят ни верха, ни низа. Общежитие возмущено, но почему-то находит правильным и естественным построение земного шара и всего существующего в нем, а у него как раз нет ни низа, ни верха, ни перспективы, ни веса, ни относительного — нет наиглавнейшего, того, на чем держится все наше познание мира, именно относительности.
Сознание художника-живописца должно в конце концов выйти к осознанию, что опыт живописных построений видимой действительности фиксирует доказательства, что в его опытной попытке действительности не существует, что каждый ландшафт природы так и остается неуловим в своем существе, что все попытки и опыт его доказывает полную беспредметность.
Наблюдая за развитием Искусства как одним из главных путей человеческого общего, я усматриваю, что за ним останется выявление беспредметного учения, противопоставляющегося предметному. Говоря о Искусстве, говорю в общежитейском предметном смысле, моменте, когда его идея была сведена к предметной идее, почему оно и стало Искусством. Оно было лишено своей сущности и стало приложимо к предметной идее. В дальнейшем движении, выходя к пределам беспредметности, <оно> принимает новые названия. Вступая в Супрематическую беспредметность, оно теряет предметный практический смысл. В беспредметном не может быть предметного Искусства, потому что <со>измерить действительность с изображаемым нельзя, а обычно Искусство в общежитии измеряется тождеством передачи, несмотря на то, что то, что называется Искусством, ничего общего не имеет с тождеством факта, {оно не} сущность Искусства.
То же относится к беспредметной живописи как одному из общей сущности Супрематизма.
Сущность всего — Супрематизм как беспредметность природных возбуждений, техникум без цели и всяких практических назначений. Но это ничуть не значит, что беспредметное действие не будет иметь формы для общежития. Наоборот, Супрематическая беспредметность ставит возможность гигантских сооружений, подобно горам, низам самого природного сооружения, в своей беспредметности она не видит для себя пределов. То же и Супрематизм, свободнейшее массовое строение возбуждения, не знающего никаких пределов, подобно безумцу. В нем изъят ум как бессильное средство что-либо познать и построить; вечно находящийся во власти причин явлений, <ум> и существует лишь потому, что существуют непреодолимые стены, которые он сам создал в познаваемости вещей. Общежитие загромождено множеством умопознавательных средств, создавшими в свою очередь множество предметов, что и загромоздило всю свободу действия. И, может быть, вступая на Супрематический путь, все действие останется свободно от всех средств, обещающих общежитию привести его к воображаемым благам и разрешениям всевозможных вопросов.
Сознание общежития утопает в вопросах, не получая удовлетворительного ответа. Вопросы текут, как весной реки, разрушают в нем <сознании общежития> неудовлетворение как преграды, неся его дальше в омут вопросов.
В беспредметности наступает ликвидация вопросов, ставящихся тому, что стоит вне ответов.
Супрематизм изъят не только из предметного Искусства, но и изъят от изобретения. В нем ничего нельзя <ни> изобресть, ни строить, он свободен от совершенств, в чем кружится жизнь. Супрематизм ничего не может воспринять ни от прошлого, ни от будущего, так <как> это только понятия, существующие в предметном практическом реализме; понятия и видимость их становятся бытием, направляющим сознание. В Супрематизме нельзя направить сознание, его нет в нем, как нет в природе источника «мудрости» общежития. Целая цепь предметных практических совершенств живут через свою преемственность, суть их одна, сути же беспредметной нет.
Кристаллизация беспредметности начинается с момента, когда предметный мир утерял свою значимость. Этот момент кристаллизации начинается в живописном или объемном кубизме. В нем открывается окончательная ненужность предмета, выступает на первый план живописная симметрия, разрушающая стройность или симметрию практическую. Но это только лишь <начальные> моменты, когда разрушается практическое целое и выступает новый порядок живописного целого. Отнести же кубизм к беспредметности в целом нельзя, в нем только наступает сдвиг сознания в сторону беспредметного. Сознание кубиста еще находится в плену элементов предметного и только строит их в новый живописный порядок, в нем еще невольно присутствует человеческий разум, в нем живут элементы предметного научного практического строя31. Беспредметность живописная может иметь конструктивность эстетическую, там, где идет согласованность цветовая, <но> быть вне эстетического <может> только Супрематизм, простое действие вне эстетических законов.
Предметное сознание многих художников-новаторов не могло себе представить беспредметного и пошло, естественно, по научному практическому предметному пути, вышло к практической вещи, т. е. пришло к тому, из чего вышло. Оно осталось в том же Искусстве, которое отрицало. Им показалось, что беспредметность не будет жизнью, позабыли, что всю природу нельзя отнести к безжизненному состоянию лишь потому, что она беспредметна, что в ней нет ни смысла, ни цели, ничего утилитарного. И нашему предметному практическому техникуму, конечно, не спорить с ее беспредметным действием. Мысль не спорит с бессмыслием, ум с без-умием, цель с без-цельностью, молчаливо движется в своем безумии беспредметное действие, не слышно в нем спора различий, динамическое молчание.
Человек сам стремится к достижению молчания и молчание это назвал ритмом, т. е. <это> такой момент, где нет разлада различий, все ритмично согласно и связно, как единозвук в множестве. Где же слышен звук различий, там нет ритма, и композитор чего бы то ни было в строе своем спорящих звуков должен стремиться к тому, чтобы все различия создали ритм вне различий звуков, и музыкальным его произведение будет тогда, когда различия звуков исчезнут в едином ритме.
Ритм же это не звук, который слышен может быть ухом. Для восприятия ритма нет специальных ушей, как только весь я, поэтому слышу ритм не только ухом. Ритм же не только в звуке, но и в беззвучном молчании. Не только ритм в трубах, скрипках, флейтах оркестров, но и в холсте живописном, где цветные различия в единстве живописного ритма утеряли себя в белом Супрематизме, где нет различий совсем. В нем нельзя строить различия, <нельзя> даже в ритме мирить их новой симметрией, нельзя дать им новый порядок, как <только> тот, который есть в мировом пространстве. В самой природе не было никогда ритмического или неритмического как хаоса состояния.
Возможно отсюда уловить то, что и музыка не освобождена от беспредметного осязания звуков, употребляя усилия примирения различий. Возможно, что там, где соединяются различия в форму, возникающую в композиторе различий вообще, — <там возникает> признак предметности, там оформление; там же, где нет различия, где существует молчание, там лежит признак белой беспредметности, там нет ни формы, ни объема.
Цветок может быть принят за различие по своему наружному виду, в действительности его различия не различия, а видимость, подлинное <его единство> в семени. Возможно отсюда и то, что общежитие в семени не узнает того цветка, от которого было в восторге. Также не познает живописного Искусства новом виде; новые различия живописи наступают, хотя принадлежат все той же сущности. Дальше углубляется непонимание Искусства вообще в том, что общежитие, будучи в предметной фазе практического мышления, видит, что и Искусство должно быть также полезно, как и букет нарванных цветов, как и всякий материал.
Художники убеждены, что они действительно цветы, красотой, запахом завершающие человеческий уют, или предметы, приспособляемые общежитием к идее жизни; и что всякое действие их должно быть связано с ним, хотя никогда ничего в сущности вещей не связывается и не развязывается, так как не существует различий в природе. Проявление семени вне различий, оно не проявляется, как только является, в нем нет веса, нет элементов, в нем нет никаких преодолений и разрешений. Так ничто в природе не имеет культуры в видимых нами различиях — если существует вырастание, то оно совершается так, что нет никакой тяжести в беге семени, в нем нет процесса культуры, <в лрироде> нечего культивировать.
