Коллектив авторов - Лесной: исчезнувший мир. Очерки петербургского предместья
Наш кружок скрепила не только дружба, но и сердечные увлечения. Мы провожали девочек после школы домой на проспект Энгельса в район станции Удельная. Ходили через Сосновку, по Старо-Парголовскому проспекту, а потом вниз к Удельной. Зимой бывало темно, морозно и страшновато, а мы были мелковаты и малорослы, особенно Миша. Но Бог миловал.
Запомнился только один инцидент. Мы шли вчетвером по Старо-Парголовскому проспекту вдоль Сосновки, девочки посредине, Миша слева, я справа. Домов тогда на Старо-Парголовском было совсем мало, прохожих никого. Вдруг появились три парня, молча пошли за нами. Потом один поравнялся с Мишей и также молча стал оттеснять его от девочек назад. Я испугался, конечно, до дрожи в коленках, но все же нашел в себе силы, быстро перешел налево, подтолкнул Мишу на правую сторону и, держа руки в карманах, вклинился между парнем и девочками, приняв, таким образом, защиту левого фланга на себя.
Так мы шли молча еще некоторое время. Парень вынул нож и стал поигрывать им, подбрасывая нож на руке. Однако на угрозы или какие-то действия не решился. Полагаю, его смутило, что я добровольно «подставился» и притом держал руки в карманах. Так или иначе, но он замедлил шаг, присоединился к своим приятелям, и они исчезли. Этот молчаливый инцидент, безусловно, возвысил меня в глазах девочек и Миши.
Мое увлечение Валей Крыловой вскоре померкло, а после окончания школы и вовсе прошло. Формальным поводом для меня лично явился пустяковый эпизод. Как-то раз я неожиданно зашел к Вале, дело было весной. Через открытые окна веранды я увидел букет сирени, а под ним Валин портрет в рамке. Она вышла, мы о чем-то поговорили, мне показалось, что мой приход обеспокоил Валю. Я стал прощаться и попросил ее подарить мне портрет на память. Она смутилась, стала путано оправдывать отказ, я сделал вид, что обиделся, и ушел. Валя потом много лет продолжала работать на заводе № 436 (позже – НИИ Гириконд). Замуж, насколько мне известно, она не вышла.
Что же касается Миши, то он, простая и откровенная душа, часто потом вспоминал свою Галю и жалел, что их юношеский роман не получил продолжения. Наверное, сам виноват, хотя по опыту жизни я склоняюсь к известной мудрости: «Не мы выбираем, а нас выбирают». В данном случае Галя была на полголовы выше Миши, что и определило результат.
О Мише Песлине хотелось бы рассказать подробнее. Мы с ним учились в вечерней школе часть девятого и весь десятый класс, сидели за одной партой. Он был старше меня почти на три года, но в армию не попал, работал токарем на военном заводе где-то в Сибири (был эвакуирован из Белоруссии), а потом в конце войны в Ленинграде.
Жил Миша у тетки Берты Ильиничны в Яшумовом переулке недалеко от меня. Он был человеком бесхитростным, не скрывавшим своих мыслей и чувств. С ним мы много говорили о жизни, мечтали стать инженерами. Так оно и получилось. Осенью 1946 года мы оба оказались в Политехническом институте (ЛПИ), только на разных факультетах. Я последовал совету своего начальника, главного энергетика Н. М. Цветкова, и пошел на физмех (на радиофизику), а Миша хотел стать инженером-конструктором и пошел на мехмаш. Студенческая жизнь захватила нас, мы стали встречаться реже, после окончания ЛПИ оба женились, пошли дети, и наши встречи стали совсем редкими.
Воспоминания юности связаны у меня с компанией молодежи, проживавшей в парке Лесотехнической академии (ЛТА). Я вошел в эту компанию, так сказать, на правах ассоциированного члена, поскольку был (если не по возрасту, то по развитию) самым младшим и наивным. Основу компании составляла четверка друзей, с одним из которых, Модестом Калининым, я общался еще в детстве. Они жили по соседству друг от друга в профессорско-преподавательских домах ЛТА. Все четверо происходили из образованных семей и сами были юными интеллектуалами. Достаточно самоуверенные и дерзкие, порой они чересчур щеголяли матом и злословием, но одновременно были исключительно остроумными. Последнее качество в таком концентрированном виде встретилось мне впервые.
Вот они: Юрий Корчунов, Рой Тюльпанов, Гелий Амброк и Модест Калинин. Веселились мы славно, особенно весной, белыми ночами в парке ЛТА. Были, конечно, и девочки, но дальше поцелуев дело не шло и вообще не они определяли дух компании. Были стихи, песни и танцы, а самое главное, были особенно увлекавшие меня розыгрыши, шутки, анекдоты, словом, обычный молодежный треп. Отличало его одно обязательное условие – остроумие. Авторы пошлых, избитых или глупых шуток неизменно и дружно высмеивались. Доставалось иногда, особенно поначалу, и мне. Остроумие, как я убедился, воспитуемое качество. Хорошо, когда оно присутствует в семье и дети воспринимают остроумие с малолетства. В нашей семье Маме было не до шуток. Я очень рад, что в юности получил уроки остроумия от моих друзей из ЛТА.
К сожалению, эта компания постепенно распалась. Гелий, Рой и Юрий окончили Политехнический институт (теплофизику), все защитили диссертации, стали учеными. Юрий работал в Котлотурбинном институте (ЦКТИ им. Ползунова), вышел в начальники отдела, но потом заболел и умер в возрасте около 50 лет. Модест учился в ЛТА, потом скитался по лесам, стал заядлым охотником и краеведом, мастером спорта по стрельбе. Его имя встречал не раз в числе авторов книг и сборников о природе и лесах России в ряду таких имен, как А.А. Ливеровский, Г.А. Горышин и др. Спасибо вам, друзья моей юности из ЛТА.
Осенью 1946 года я стал студентом-политехником. Началась совсем новая жизнь, но юность и жажда общения еще не прошли. Поэтому новая жизнь началась с новых друзей, которых я очень быстро нашел в своей 151-й учебной группе. Замечу, что первая цифра номера означала курс, вторая факультет, третья – специальность. В группе было по списку около 20 человек, но в полном согласии с известной в социологии «теорией малых групп» она разделилась на более мелкие ячейки. Так возникла и наша дружная четверка, в которую вошли: Ося Дядькин, Шура Потыльчанский, Женя Каймаков и я. Заводилой стал Шура. Мы не знали друг друга раньше, но получилось так, что Шура бывал не раз в компании ЛТА еще до меня. У нас оказались общие знакомые. Шура активно продолжил воспитание нашего остроумия. Отличный спортсмен, гимнаст и акробат, он был неистощим на выдумки. Его импровизации в стиле Райкина, шутки и психологические этюды возникали по любому поводу и в любых местах: в аудиториях, в коридорах, в транспорте, в гостях и дома. Многие, возможно, считали Шуру трепачом, но мы-то знали его как душевного и искреннего человека.
Дружба с Шурой Потыльчанским и Осей Дядькиным оказалась для меня самой утешительной и долговечной. Сколько было всего переговорено, не счесть!
Шура со второго курса ЛПИ перешел в ЛИАП (Институт авиационного приборостроения). «Там учиться гораздо проще, – говорил он. – Тяп-ЛИАП и инженер». После ряда должностей в разных учреждениях он попал на Ленфильм, где быстро вырос до начальника цеха монтажа и озвучивания фильмов.
Работа с множеством людей – это было как раз для него. На Ленфильме он нашел себя. Я бывал у Шуры на Ленфильме и радовался, наблюдая уважительное отношение к нему сотрудников. «Александр Савельевич, Александр Савельевич» – то и дело слышалось в кабинетах и студиях. Шура был женат, вырастил дочь, но к 55–60 годам семейная жизнь разладилась. Перенес инфаркт. А ведь когда-то крутил на перекладине «солнышко», делал стойку на высокой (метров пять) ограде спортплощадки. Такие дела. До последнего времени мы с Шурой, хоть и редко, но довольно регулярно встречались к взаимному удовольствию. Он собирается погостить в США у своего младшего брата. Обещает вернуться, но я в этом не уверен. Дай Бог Александру Савельевичу Потыльчанскому безмятежной старости.
Ося Дядькин был моим спутником (честно говоря, это я был его спутником) все шесть лет учебы в ЛПИ. Он был очень скромен, немногословен, добродушен, но тем не менее именно он был главным среди нас. Это я понял значительно позже. Всем, кто знал Осю, было ясно, что этот человек возвышается талантом, данным ему от Бога. Его прочили в аспирантуру. Попади он в Физтех или другой физический институт, наверняка стал бы выдающимся физиком-теоретиком. Но время было дрянное – 1951 год – разгул антисемитизма. В аспирантуру его не пустили, более того, оставили вообще без распределения на работу.
В таком положении оказались еще десятка полтора наших выпускников из числа евреев. Потом так или иначе все устроились кто куда. Устроился и Ося, но как? Поехал в Москву в Министерство высшего образования и потребовал трудоустройства. Там, чтобы отвязаться, предложили Башкирию. И наш Ося вместо Физтеха отправился на нефтепромыслы в город Октябрьский, в филиал НИИ геофизики.
Там он занимался кароттажем (обследованием) нефтяных скважин. Вскоре опубликовал несколько теоретических работ о распространении нейтронов в веществе, затем защитил кандидатскую диссертацию. Одновременно обзавелся семьей. В жены он взял простую женщину без образования по имени Валя. Ее слегка скуластое лицо монгольского типа можно было назвать красивым, но впечатление портила некоторая грубость черт. Союз физика-теоретика с кочегаром оказался непрочным. Валя родила двух детей (сына и дочь), но мезальянс со временем становился все круче, и в конце концов семья распалась. Валя ушла к другому, забрав с собой детей.
