Казимир Малевич - Том 3. Супрематизм. Мир как беспредметность
Но что же такое закон экономии, которому обязано жизнью Искусство? <В> любом произведении предметной практической техники прошлого, сравненном с новой его действительностью, мы увидим значительную разницу в недомыслии в прошлом. И также сегодняшние домыслы в усовершенствовании практического экономического значения предмета в будущем станут тем же недомыслием. Так что же тогда представляет собой закон экономии? Ведь каждые предметные практические совершенства доказывают сплошной недомысел перед будущим. Следовательно, в историческом развитии видим сплошные недомыслы по отношению к нашему сегодня.
Таким образом, экономия не есть закон, ведущий к совершенству, <он> бессилен предвидеть абсолютное завершение практического предмета в целом универсальном. Экономические совершенства возможны только тогда, когда предмет станет перед конечностью, когда общежитие дальше не сможет представлять себе нововведения в предмет, оно должно перестать мыслить, или довести мысль свою до беспредметности. Только при этом условии экономия может достигнуть своего совершенства, так как цель будет достигнута, бесконечность будет побеждена беспредметностью и общежитие должно <будет> отказаться от времени, от прошлого и от будущего.
Таким образом, экономическому предметному практическому реализму предстоит состояние, обнаруженное в Искусстве.
Возьмем разные по времени произведения Искусства и предметной практической техники. Первые будут ценны и в нашем сегодня как Искусство, вторые для жизни годны и ценны будут только сегодняшние; <у прежних> их экономическое значение устарело, тогда как произведения Искусства ценны, не устарели — они свободны от экономического закона или времени. Таким образом, Искусство в своих произведениях завершено. Техника только пытается достигнуть последнего.
Конечно, измерить совершенство произведения [нельзя] анатомией, перспективой, постижением света и т. д. Эти измерения простые условия общежития, по которым оценивать произведения нельзя, тем более, что эти два <первых> понятия совершенно <не> относятся к Искусству вообще. Анатомия имеет значение в практической технической жизни — так, преследуя скорость, техник должен знать анатомию человека<;> анатомия машины и будет построение технических элементов для соверш<ения> технических функций.
Была сделана попытка введения понятия закона экономии в живопись из соображений того, что всякий живописец стремится найти средства простейшего выражения своего состояния; таковое стремление можно отнести к экономическим практическим попыткам. Второй целью введения <понятия> экономии <6ыло то>, что через ее признаки наглядно доказывалась поступательность от одного акта к другому, чем достигался сдвиг от одного состояния к другому.
Живописец строил свое произведение на геометризации природы, зависел от их формы. Это было определенное нахождение границы гармонии между живописцем и натурой. Впоследствии было обнаружено, что живописное состояние натуры может быть недвижно, следовательно, звучность ее остается в одном и том же геометризме. Но живописные произведения указывают, что геометризм формы натуры изменяется в произведении. Следовательно, условия междуживописцем и природой меняются, условия изменяет живописец, но не природа. Изменения происходят от реакции живописца на воздействия натуры. Дальше, в живописи совершенно теряются формы натуры, мы видим новые организованные живописные различия.
Итак, мы видим движение живописной формы в последовательном развитии. Развитие должно строиться на экономических соображениях, на основе того, что движение живописного состояния должно выразиться кратчайшими путями. Но это играло роль при предметных обстоятельствах практического реализма — дойдя же до предела беспредметного, все предметные соображения о времени, пространстве, кратчайшего, отдаленного исчезают, здесь главную роль занимает возбуждение, простые действия вне цели. Здесь мы входим в область другого сравнения и доказательства того, что во Вселенной нет предметного времени и пространства, нет и <ни> совершенного, ни не совершенного. Существует взаимное возмущение или возбуждение как беспредметность вне времени, <вне> понятия предметных отношений. В ней нет и экономии, поскольку беспредметность не есть развитие в смысле прогрессивного совершенства. Ничто ни развивается в мире, ни убывает, — если верно то представление, которое утверждает правильность понятий, что материя ни убывает, ни прибавляется. Абсолют бездействия.
Итак, поскольку проявление отнесено к возбуждению взаимных элементов, постольку оно проявляет вне всяких определений «что», поэтому свободно и от законов, существующих в предметных практических изобретениях, которые есть «что» и цель.
Следовательно, Супрематизм как беспредметность существует вне условий общежития, ибо он не отвечает на его вопросы практической бутафории, однако полагает, что и вся сущность общежития заключается в Супрематической беспредметности — загроможденной бутафорной реализацией условий. Хотя бутафорность указывает на то, что все, что общежитие находит прекрасным вообще и в театральном действии, <и в> Искусстве, находит именно в бутафорной условности. Таким образом, признает прекрасное не в действительном, а в реализации действительного в бутафорном.
Другое бутафорное условие находится в науке, видящей истину в своих цифрах или иных знаках, но никогда в действительности. Тоже в предметном Искусстве прекрасное <находится> только в произведении бутафорной действительности — но не в природе это происходит, возможно, оттого, что постигнуть натуру можно только бутафорией.
Этого различия нет в беспредметном Супрематизме, в нем возможно при сопоставлениях равенство возбуждения, воздействия от понятий, которые нельзя измерить относительностью.
Предметные построения, конечно, не могут пройти мимо конструкции. Конструирование прежде всего основывается на утилитарной крепости, экономии времени практического предмета, выражающейся через удачное сложение проектируемых силовых различий, обеспечивающих экономическое достижение во времени. Конструкция — обязательный метод или действие предметного практического «совершенства», так как через <конструкцию> достигаем системы.
Конструкция стала обязательным <методом> и для нового живописного Искусства. Это было выражено кубизмом, который и указал живописцу новые материальные связи и особую систему сложения их. Но и это начало существует только в реконструктивном моменте его периода предметов, когда же он подходит к беспредметному, то понятие о конструктивности исчезает, так как не отвечает на вопрос, что конструирую.
Возникает вопрос другой — возможен ли конструктивный момент в беспредметном Супрематическом проявлении, есть ли там конструктивное действие? По процессу работы ясно выражается конструктивность, но конструирование может быть разное, практическое и беспредметное, где нет предрешенной цели.
Конструктивность — общежитейское практическое измерение, оно рассматривает прочность материала и определяет их конструктивное сложение, соответствующее для проектируемой практической вещи. С этой только точки мы сможем познавать конструктивные различия и конструкции. Если же нет практической вещи, то нет и конструкции, нет у нас меры или точки отношений, через которую смогли сделать определения подлинного, а также узнать, конструктивно или не конструктивно известное сложение проектируемых сил, поскольку они вне предметных вещей.
Возможно ли вообще применять оценку конструктивного к проявлениям и явлениям вообще, возможно ли сказать, сконструировано ли все в природе, раз все видоизменяется, раз не имеет ничто окончательной цели, раз все находится в вечном перемещении, в вихре возбуждений, и то, что сконструировано сегодня, — завтра не выдерживает критики.
Беспредметное не имеет в себе ни конструкции, ни систем, [ибо возбуждение] никогда не складывается, не разлагается. Также не подлежит разложению и сложению ничто в природе, однако весь мир тоже является. И это же видим во всех формах природы и человеческого «проявления», складывания и раскладывания, что и служит доказательством того, что существуем не <в> проявлениях, как только в явлениях.
Все же, несмотря на доказательства, в отдаленных временах человек не мог различить подлинности существования и понимания различий и их оценки (никогда не можем сказать, что это подлинно). <Человек не мог различить> ничего и выделить различия из целого — целое ему было так же неизвестно, как и сейчас. Но тогда и теперь стал постепенно различать то, чего не различал раньше в своем представлении, и представляемые различия и послужили критерием оценки и создали понятие о целом, едином. Создалась идея.
