Елена Грицак - Флоренция и Генуя
В отличие от истинной (по Макиавелли – римской) демократии народное правление во Флоренции не обеспечивало достойной жизни ни обществу в целом, ни отдельным его членам: «Когда побеждали пополаны, а так случалось чаще всего, нобили не допускались к власти, если только не уподоблялись простому народу и в поведении, и в чувствах своих, и во внешнем облике. Отсюда – изменение фамильных гербов, отречение от титулов, к которым нобили прибегали для того, чтобы их можно было принять за людей простого звания. Так получилось, что воинская доблесть и душевное величие, свойственные знати, постепенно угасали. В народе же их никогда и не было, потому нечему было возродиться, отчего Флоренция становилась все слабее и униженнее».
Медичи решили устроить хорошее государство, заодно обеспечив славу своему роду, добывшему богатство безо всякой политики. Будущие правители Флоренции появились в городе к концу XII века, прибыв уже с солидным состоянием из тосканского городка Муджелло. Вопреки фамилии (от итал. medici – «медики») в столице они занимались торговлей и ростовщичеством, сумев на том разбогатеть. После чумы 1348 года, когда многим требовались ссуды, уважение к семье, щедро отчислявшей деньги всем нуждавшимся, сильно возросло, несмотря на принадлежность ее к «жирным» гвельфам – партии, обладавшей реальной силой и за то нелюбимой народом. Первым в большую политику пришел Сальвестро, сын мессира Аламанно Медичи. Он испытывал неприязнь к нобилям, был любим народом и с поддержки могущественных пополанских семейств стал гонфалоньером справедливости. Разработанный им закон мог бы обеспечить мир в государстве, но получилось совсем по-другому. Погожим летним утром 1378 года Сальвестро решил представить свои планы совету, однако выступление, не найдя поддержки, лишь распалило страсти. На докладчика посыпались обвинения и угрозы, один из его друзей едва не был задушен, а другой, высунувшись из окна, начал призывать народ к оружию. Крик синьора поддержала «корова», как флорентийцы называли большой колокол Старого дворца, и к Синьории потянулись, размахивая знаменами, цеховые отряды, вскоре заполонившие всю площадь.
Как мудро заметил один из флорентийских хронистов, «когда возникла смута, нельзя рассчитывать на то, что все легко утихомирится и направится в нужное русло». Взбудораженная масса не стала вникать в суть дела и принялась громить все подряд. Запылали дома грандов и «жирных» гвельфов, причем поджигатели действовали не столько из ненависти к их владельцам, сколько сводя личные счеты. Пожелав увеличить компанию, бунтовщики выпустили всех заключенных из подземной тюрьмы Стинке, где сидели большей частью воры и убийцы, а те кинулись грабить их же дома, потом переключившись на храмы и городские монастыри. Толпа бушевала в течение месяца, пока Микеле де Ландо – босой, оборванный чесальщик шерсти (чомпи) – не ворвался во Дворец синьории, размахивая флагом гонфалоньера справедливости. Возможно, он не помнил, как знамя стража порядка оказалось в его руках, зато наверняка сохранил в памяти момент, когда сограждане закричали, что хотят видеть его и членом Синьории, и командиром городского ополчения вместо Сальвестро. Хотя в летних беспорядках 1378 года участвовали почти все цеховики Флоренции, в историю эти события вошли как «восстание чомпи», безусловно, из-за Микеле де Ландо, которому удалось насладиться властью, но недолго и в постоянном опасении за свою жизнь.
Джованни Биччи
После того «тощий» флорентийский народ устраивал подобное еще много раз, снимая и назначая городской совет, расправляясь с теми, кого недавно боготворил. Виселица, установленная на площади для устрашения, никого не пугала. Впрочем, она больше пустовала, поскольку суды были скорыми, а казни чаще всего совершала толпа.
В 1421 году на политическом горизонте Флоренции появился еще один Медичи. Джованни, сын Биччи, владел большим богатством, оставаясь при том человеком скромным, кротким и мягким, отчего флорентийцы решили выдвинуть его в Синьорию, объявив гонфалоньером справедливости. Это назначение вызвало в народе огромную радость, люди решили, что обрели защитника, и не ошиблись, ибо тот делал все, чтобы ослабить партийную вражду, умерить боевой пыл сограждан и привести их к единству. Когда Джованни Медичи заболел и начал готовиться к смерти, скорбела вся Флоренция: люди вспоминали его добродетели, отзывчивость, то, что он раздавал милостыню всем, кто просил, и без просьбы, добрых хвалил, злых жалел. Казалось, никогда не будет у власти такого, как милый Джованни, не домогавшийся никаких почестей и все же их получавший, любивший мир и избегавший войны, из скромности своей не являвшийся во Дворец синьории без приглашения, неповинный в расхищении казны, а напротив, всячески содействовавший ее пополнению. Он скончался, оставив богатое наследие, как вещественное, так и нравственное, которое сумел не только сохранить, но и преувеличить его сын Козимо, вошедший в историю под прозвищем Старый (Старший).
Сын Джованни Биччи участвовал в городских делах еще при жизни отца и, подобно ему, снискал расположение согорожан своей смелостью, решительностью и добросердечием. Однажды Медичи, рискнув репутацией, дали приют низложенному папе римскому Иоанну XXIII и, когда тот умер, похоронили с почестями и заказали Донателло роскошный памятник. Новый понтифик не возражал, чтобы надгробие было установлено в баптистерии Сан-Джованни, но потребовал заменить в надписи «Иоанн, некогда папа, скончался во Флоренции в год Господа 1419 за 11 дней до календ января» слова «некогда папа» на «кардинал». Рассказывают, что Козимо, не испытывавший перед властями, даже духовными, ни малейшего страха, ответил знаменитой фразой Понтия Пилата: «Quod scripsi, scripsi» («Что написал, то написал»).
В 1433–1434 годах молодому Медичи, тогда уже возглавлявшему семейство, пришлось пережить арест, томительное ожидание казни и вместо нее – изгнание из Флоренции. Однако уже через год горожане осознали, что могли бы многое приобрести, если бы ими правил столь умный, честный и влиятельный человек, каким справедливо считался сын доброго Джованни. Он вернулся и, не затаив обиды, взял на себя управление коммуной, хотя и не пожелал принять соответствующее звание. С тех пор и до конца своих дней он, оставаясь простым гражданином, был фактическим правителем Флоренции: заседал в Синьории, контролировал суд, создавал и распускал коллегии, боролся с противниками режима, используя и оружие, и налоговую политику.
Первые Медичи были сильны не только деньгами и деловыми связями, но и расчетливым поведением: все они держались просто, подчас слишком скромно, старались быть незаметными, чем еще больше привлекали к себе окружающих. Не подав пример потомкам, Козимо был хозяином бережливым, никому не доверял ни торговые, ни банковские дела своего дома и лично следил за тем, как обрабатываются принадлежащие семье земли. Могущество Медичи основывалось на колоссальном состоянии, в свое время самом крупном в Европе, что позволяло им ссужать деньгами папу, итальянских и европейских монархов, заботиться о городе и его развитии, жертвовать на общественные нужды, раздавать хлеб в голодные годы, покровительствовать художникам и даже воевать.
Якопо Понтормо. Козимо Медичи Старый. Посмертный портрет, 1510-е
При Козимо Флоренция сумела присоединить к Тоскане соседние земли, однако внешние войны мало тревожили город, и народ, не испытав значительных потрясений, заметно похорошел и… поумнел. К началу XV века многие здешние коммерсанты успели приобщиться к науке и культуре, а некоторые стремились еще дальше, как, например, купец Морелли, избранный гонфалоньером справедливости, – изучали Вергилия, Боэция, Сенеку, советуя всем «размышлять над поучениями древних авторов, затем, чтобы узнать, как поступать в настоящей жизни. Ибо от этого зрелый разум сможет наслаждаться мудростью. Сладость знания, осознание того, что ты человек, а не животное, доставляет столько приятного и утешительного, сколько нельзя получить ни от богатства, ни от детей, ни от службы…».
По словам Макиавелли, Козимо не отличался ни высоким ростом, ни красивым лицом, но внешность его вызывала почтение. В те времена каждый человек, достигший определенного положения в обществе, выбирал себе эмблему. У Козимо таковой было изображение паруса – символа непостоянной Фортуны – на спине у черепахи, олицетворявшей, видимо, самого обладателя эмблемы, нрав которого вполне соответствовал известному латинскому афоризму «Festina lente» («Спеши медленно»). Несмотря на невысокую ученость, Козимо был другом и благодетелем тех, кто ее достиг. Собирая картины, скульптуру и книги, он во всем помогал своим высокообразованным друзьям Леонардо Бруни, Поджо Браччолини, Леону Баттиста Альберти, Кристофоро Ландино.
