Иегуди Менухин - Странствия
Возможно, когда-нибудь в далеком будущем евреи перестанут вызывать такие непростые чувства и вражду. Нет, не смеют люди забыть о еврее Иисусе, который двенадцать раз останавливался на своем крестном пути, когда его вели на Голгофу, не смеют забыть о сибирских лагерях, о газовых камерах Освенцима. В моей душе часто звучат библейские слова из самого волнующего музыкального эпизода “Мессии”: “Он искал сострадания, но ни в ком не нашел жалости, никто Ему не помог… Его изгнали из страны живых, казнили за грехи Твоего народа”. Этот народ — не только евреи, это и арабы, и мексиканцы, вьетнамцы, африканцы… Так что же, человечество обречено или есть путь к спасению не через месть? Неужели непременно нужно мстить, чтобы остаться в живых? Нет, тысячу раз нет!
Любопытно, что евреи в каких-то своих верованиях и обычаях ближе к азиатам-язычникам, чем к христианам. Так же, как древние язычники Азии, евреи не верят ни в рай, ни в ад. Конечно, наказание существует, но, увы, никто не продолжает жить вечно среди танцующих барышень. Евреев не привлекают сказки. Им ближе абстрактная философия в духе Лао-цзы (еще один из моих духовных учителей), чем догматы церкви. Они находятся в вечных поисках истины и умозрительных размышлениях, стремясь к непосредственному, без промежуточных инстанций, контакту с бестелесным творцом. Конечно, еще сто лет назад в Китае существовала процветающая еврейско-китайская община (как и еврейско-японская в Японии). В Китае евреи были похожи на китайцев, в Японии на японцев, и все равно они оставались евреями и исповедовали религию Ветхого Завета. Они совершали обряды в синагогах; словом, были настолько же евреями, насколько члены мусульманской общины в Сиане оставались мусульманами, молились, обратясь в сторону Мекки, и совершали туда паломничество, как реальное, так и духовное.
Всякий раз, как я думаю о евреях, я непроизвольно вспоминаю об их собратьях по гонениям, цыганах. Цыгане — последние из оставшихся в мире кочевников, осколок доземледельческих цивилизаций, когда люди постоянно перемещались с места на место в ходе сезонной миграции вместе со своим скотом или же просто в непрерывных странствиях по миру. До того как люди начали обрабатывать землю и частная собственность стала источником богатства, кочевой образ жизни был нормой. Искусный охотник, которого влекут земли за пределами родной округи, кочевник не знает, что такое частная собственность, так же как американские индейцы не могли представить себе, что земля вообще может принадлежать кому-то. Для него собственность — обуза, оковы, ненавистное препятствие между ним и свободой. Он и его семья повенчаны со звездами и с землей. Свобода передвижения, как и свобода мысли, всегда вызывала подозрения. Цыгане обладают удивительными знаниями человеческой природы. То, что они умеют подойти на улице к совершенно незнакомому человеку, предсказать его будущее и получить за это несколько грошей, — великий, отточенный временем талант, и не надо считать его преступлением. Меня неудержимо привлекает яркое, вольное цыганское житье, их музыка, танцы, их неизменные спутники: скрипка и гитара. Когда бы я ни говорил о культуре, я включаю в это понятие и цыганскую культуру, и культуру народов, у которых нет письменности, а есть только устная речь. И я не устану повторять, что Европа только тогда станет истинным сообществом культур, когда цыгане смогут свободно странствовать по ней от Турции до Ирландии. Они составляют самое многочисленное национальное меньшинство Европы — около двенадцати миллионов, — и их тоже пытались истребить нацисты.
Когда в 1993 году я получил письмо от премьер-министра Джона Мейджора, который спрашивал меня, не соглашусь ли я стать членом палаты лордов, должен признаться, я испытал глубокую благодарность и ощутил значимость этого события. В 1965 году меня возвели в рыцарское достоинство, и это была большая честь, так же как и вручение мне ордена “За заслуги”, который я получил из рук королевы в 1987 году, — читатель уже, несомненно, знает, что я давно восхищаюсь англичанами, их глубочайшей верностью традициям и обычаям. Я могу сколь угодно сдержанно относиться к политическому устройству страны, но это не уменьшает моего уважения к людям, которых призвали служить своей стране, руководствуясь не результатами голосования, а иными критериями. Предложение стать пэром Англии я воспринял как подтверждение чувства глубочайшего взаимного доверия, которое возникло между мной и Англией во время войны и развивалось все долгие годы, что я живу в Лондоне, благодаря моей дружбе с Элгаром и любви к его музыке, моей музыкальной школе и другим организациям, и вообще моей довольно обширной деятельности в Англии. Ну и, конечно, я радовался, что у нас с Дианой возникнут связи с тем, что принадлежит скорее ее прошлому, чем моему. Важен не титул, а возможность присоединиться к сообществу людей, которые не заняты злобой дня, могут позволить себе думать об отдаленных перспективах и большую часть времени именно этим и занимаются.
Думаю, значение палаты лордов возросло бы еще больше, если бы она была свободна от влияния партий. Впрочем, партийные предписания здесь малоэффективны, ведь люди не боятся потерять свое место. Значительная часть палаты лордов — независимые депутаты, они чураются партийных ярлыков. Более того, они не принадлежат и к анклаву прелатов, которые соглашаются войти во власть в знак союза между церковью и государством. Я совершенно согласен с принцем Чарльзом, который говорит, что когда станет королем — а я думаю, он будет хорошим королем, — он намерен поспособствовать развитию уважения ко всем вероисповеданиям, ограничиться в этом плане какой-то одной конфессией ему кажется неправильным. Я убежден, что мы все должны ориентироваться на всеобъемлющую религию, о которой я уже говорил. Это станет благотворным во многих отношениях: во-первых, получит поддержку современная концепция древних и предвечных религий; во-вторых, будет положен конец искусственному разделению внутри конфессий, придуманному для того, чтобы восстановить разные церкви друг против друга; это распахнет двери в религиозную жизнь Англии перед всеми людьми независимо от их происхождения, образования и общественного положения, они смогут принять в ней участие в той форме, которая им кажется наиболее привлекательной. Лично я питаю величайшее уважение ко всем великим религиям мира, признаю вклад каждой в развитие человеческой мысли и сознания, будь то иудаизм, христианство, мусульманство, буддизм или анимизм, о котором я здесь не раз говорил. И не могу выделить какую-то одну, поставив ее над другими. Однако должна возникнуть современная религия, которая признает, что человек — это звено в огромной цепи жизни и не может быть от нее отделен, он несет ответственность за будущее природы и человечества. Духовенство уже обсуждает вопрос о расширительном толковании концепции греха, предлагая считать грехом преступления против природы и экологии, — то есть мы в каком-то смысле возвращаемся к представлениям анимистов и друидов, заново их осмысливая.
После того как меня возвели в звание пэра, я, к собственному своему изумлению, стал задумываться о том, каким должен быть мой герб. Впервые такая мысль пришла мне в голову больше двадцати лет назад, когда я получил швейцарское гражданство; в ратуше маленького городка Гренхена, расположенного в живописнейшем кантоне Золотурн (это моя “официальная” община), выставлены гербы всей городской, так сказать, “знати”, всех самых уважаемых семейств, причем родословная некоторых насчитывает семь-восемь веков, хотя они решительно ничем не отличаются от остальных трудолюбивых жителей города. Мысль о гербе привела меня в восторг, я был готов исполнить все, что потребуется, но как-то так случилось, что годы шли, а идея все не находила воплощения. Потом меня возвели в звание пэра, и вот уже почти год я обдумываю, каким должен быть мой герб. Герольдмейстер обсуждал со мной мои интересы и увлечения, предлагал для них разнообразные символы: сначала, конечно, шла музыка, потом йога, лебеди, американские индейцы, цыгане! После двух-трех неудачных попыток задача составить для меня достойный герб была возложена на моего доброго друга Майфэнви Павелич — замечательную канадскую художницу, мой портрет ее кисти висит в Национальной портретной галерее.
Она не имела ни малейшего понятия о детально разработанном своде правил для составления гербов. Нужно было выбрать двух птиц-защитниц; орлов я решительно отверг, равно как и других хищных птиц; я охотно взял бы лебедей или, на худой конец, уток, но правила это запрещают; в конце концов, остановились на двух довольно неприветливых фениксах. На поле щита изображены головка скрипки, струны и подставка, две руки, держащие земной шар, — символ благоговения перед жизнью; деревянный плуг — эмблема Гренхена; пестрый цыганский флаг на колесах — в высшей степени современный символ движения, и иудейский семисвечник. В качестве девиза выбрали “Знание, понимание, мудрость” на древнееврейском — три качества, столь высоко ценимые моими предками-хасидами, а также “Вера, надежда, милосердие” тоже на древнееврейском, моем родном языке. Одна копия герба висит в ратуше Гренхена, другая, после соответствующего утверждения, будет красоваться в Лондоне, в палате лордов. И пусть лорды сами винят себя за то, что пригласили в свое высокое собрание бродячего скрипача.
