Аполлон Григорьев - Великий трагик
Странная, непостижимая вещь природа гениального артиста – странное, непостижимое слияние постоянного огненного вдохновения с расчетливым уменьем не пропустить ни одного полутона, полуштриха… Как это дается и давалось натурам, подобным Сальвини и Мочалову, – проникнуть мудрено. Думаю только, что это дается только постоянством вдохновения, целостным, полным душевным слиянием с жизнию представляемого лица, – вырабатывается долгою думою, но не придумывается, ибо дума поэта или артиста есть нечто вроде физиологического процесса, – и наконец захватывает всего человека!.. Слово: «расчетливое уменье» употребляю я только за недостатком другого. В такой игре расчета – в смысле составления физиономии перед зеркалом, придумывания и заучения интонаций – быть не может, но и вдохновением назвать этого нельзя, в том смысле вдохновением, на основании которого ревут, беснуются и ярятся, как буйволы, обыкновенные трагики…
Обо всем пятом акте после первого представления только и можно было сказать, что это все было правда и что эта правда захватывала у зрителей дыхание до той самой минуты, когда Отелло рассказал о том, «как собака турок осмелился бить христианина, как он схватил его за горло и зарезал… Cosi!» (так!) – перехватил себе мечом горло и, захрипев смертельным стоном, потянулся, шатаясь, к постели Дездемоны…
Ни восторгаться отдельными моментами, ни анализировать – в первое представление было положительно нельзя.
Можете ли вы, в первый раз слушая какой-либо квартет Бетховена или Шумана, восхищаться отдельными ходами? Нет – потому что вас покоряет целость непрерывного впечатления…
Истинно артистическая игра та же музыка! В ней постоянно ведется один ход, и он-то спаивает, сплачивает впечатления.
И потому ничего не анализировали мы с Иваном Ивановичем в эту ночь, сидя в кафе «Piccolo Helvetico» на площади собора. Иван Иванович мрачно и беспощадно пил коньяк, а я смотрел в окно кофейной на чудную весеннюю, свежодышавшую ночь да на мою любимицу, колокольню Duomo – эту разубранную инкрустациями, но не отягощенную» ими, стройную, легкую и высокую ростом красавицу! И одно только я знал и чувствовал, что хорошо, по словам нашего божественного поэта, «упиться гармонией и облиться слезами над вымыслом».[93] Когда я сказал эти стихи, Иван Иванович перервал меня и с каким-то рыданием докончил:
И может быть, на мой закат печальныйБлеснет любовь улыбкою прощальной!.. —
потом с бешенством ударил кулаком по столу.
Я хотел было сказать ему, что Александр Македонский, конечно, герой…[94] но удержался, – мне стало жаль его, последнего романтика, добросовестно и постоянно вносившего в личную жизнь поэтические впечатления и жертвовавшего им всем, что зовется в жизни положительным, я только спросил его: – Иван Иванович – отчего вы, переживший, перечувствовавший много, не напишете о «трагическом в искусстве и жизни». Вы ведь сами на этом коньке ездили – и можете сообщить много интересных наблюдений!
– Нет, уж пишите лучше вы, – отвечал он с горькою улыбкою и подымаясь с места. – Вы забываете, – добавил он, взявши фуражку, – что ведь это – тема, не дописанная тургеневским Рудиным![95] – а мне прозвище Рудина, которое я имел честь получать не раз от двух женщин, надоело до смерти!
– Вы, мой милый, – заметил я, выходя с ним на площадь, – наполовину Рудин и наполовину Веретьев,[96] коли уж дело пошло на тургеневских героев, и в этом-то ваша оригинальность!
Комментарии
Впервые: Рус. слово, 1859, № 1, отд. III, с. 1–42. Последующие публикации: Григорьев Ап. Великий трагик. Со вступительной статьей Н.Н. Русова. М., «Универсальная библиотека», 1915, 77 с.; Воспоминания, с. 218–287.
Рассказ-очерк действительно мыслился Г. как часть большой книги «Одиссея о последнем романтике». Публикуя поэму «Вверх по Волге» с подзаголовком «Из «Одиссеи о последнем романтике», Г. снабдил его следующим примечанием: «Одна из частей этой – едва ли, впрочем, имеющей быть конченной «Одиссеи» напечатана в «Сыне отечества», 1857 г. («Борьба»); другая – рассказ в прозе «Великий трагик» в «Русском слове», 1859, № 1; третья – поэма «Venezia la bella» в «Современнике» 1858 г., № 11. Дело идет, одним словом, о том же самом Иване Ивановиче, за безобразия и эксцентричность которого не раз уж приходилось отвечать невинному повествователю благодаря особенным понятиям о благопристойности, развившимся в нашей литературной критике в течение последнего пятилетия» (Рус. мир, 1862, № 41, с. 750).
Иван Иванович – поэтический двойник Г. Этот образ будет и впоследствии использован Г. в его очерках, особенно в начавшемся было (и прервавшемся из-за ухода из журнала) цикла очерков-фельетонов «Беседы с Иваном Ивановичем о современной нашей словесности и о многих других вызывающих на размышление предметах» (Сын отечества, 1860, № 6, 7).
В очерке «Великий трагик» описывается впечатление от игры выдающегося итальянского артиста Сальвини, который в середине XIX в. был еще мало известным.
Отзывы в печати об очерке были отрицательные. Например, Р. Н. в рубрике «Пчелка» (Сев. пчела, 1859, № 69) вначале свысока оценивает творчество Г. в целом («Это просто наш журнальный партизан… Он невольно представляется нашему воображению: на борзом коне (любимый его конек немецкая туманная философия), в славянском полукафтане, с молодецкой бородкой, с шапкою набекрень и с нагайкою в руке!..» – с. 274); далее рецензент издевается над «Великим трагиком»: над терминами «веяние» и «бурное дыхание» (отныне эти два выражения станут общим местом в антигригорьевской критике, особенно в «Искре»), над возвеличиванием Мочалова (дескать, актера знала только Москва), над Любимом Торцовым, «этим жалким промотавшимся пьянчугой» (с. 275), над тем, как Иван Иванович заходил в буфет вонзить в себя рюмку коньяку и т. д. (кстати, здесь Р. Н. совсем не понял иронии Г., очевидно, имевшего в виду строку из стихотворения В. Г. Бенедиктова «Сознание»: «Вонзи смертельный поцелуй!»).
Примечания
1
Г. неоднократно ссылался в своих статьях на «Статейный список посольства… Василья Лихачева во Флоренцию в 7167 (1659) годе», где содержится характерное для мышления человек допетровской Руси отношение к Западной Европе (см. например: Лит. критика, с. 170–171). «Статейный список…» издан: «Древняя российская вивлиофика» ч. IV, 1788.
2
Кьяссо – маленькая улочка (итал. chiasso).
3
Если вы носите христианское имя (итал.). Начало стандартного объявления о запрещении использовать укромные уголки.
4
Последняя строка из стихотворения Б. А. Баратынского «Подражателям» (1830).
5
Г. неверно употребил это слово, на самом деле означающее не ветхую одежду (отрепье), а сор, мякину после теребления.
6
я голодна, синьор, я голодна (итал.).
7
Ольтр-Арно – часть Флоренции за рекой Арно; там находится картинная галерея Питти.
8
Судя по следующим ниже цитатам, Г имеет в виду Н. П. Огарева, Ф. И. Тютчева, А. А. Фета.
9
Начало стихотворения Огарева «Весна» (1842).
10
Строка из стихотворения Тютчева «Весенние воды» (1830).
11
Неточная цитата из стихотворения Фета «Уж верба вся пушистая…» (1844): Г. соединяет несколько редакций.
12
Неточная цитата из стихотворения Фета «Еще майская ночь» (1857); в подлиннике:
…из царства вьюг и снегаКак свеж и чист твой вылетает май!
13
«Я видел ангела, ангела в небесах» (итал.).
14
Трюфли – вид грибов.
15
Траттория – трактир.
16
…прелестной… женщине… – Вероятно, имеется в виду Варвара Александровна Ольхина, жена адвоката А. А. Ольхина. И. С. Тургенев в письме к В. П. Боткину от 15 – 25 марта 1858 г. из Флоренции советует адресату познакомиться через Григорьева «с г-жею Ольхиной; прекрасная женщина» (Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем. Письма, т. 3. М.-Л., 1961, с. 203–204).
17
Неточная цитата из стихотворения В. А. Жуковского «Лалла Рук» (1821): в подлиннике вместо «лучшие» – «чистые», вместо «слетает» – «бывает».
18
святой отец, монах (итал.).
19
Литания – молитва у католиков.
20
«Артишоки, артишоки!» (итал.).
21
для чаю (итал.).
22
Благодарю, синьор, я не хочу слабительного (итал.).
23
