Ю Лебедев - Литература (Учебное пособие для учащихся 10 класса средней школы в двух частях)
"...Не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя! Пока молоды, сильны, бодры, не уставайте делать добро! Счастья нет и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!"
Но призыв, обращенный рассказчиком к собеседникам, остается неразделенным. "Рассказ Ивана Ивановича не удовлетворил ни Буркина, ни Алехина". "Однако пора спать,- сказал Буркин, поднимаясь.- Позвольте пожелать вам спокойной ночи". Не спал только Иван Иванович, да "дождь стучал в окна всю ночь"...
В рассказе "О любви" живое, искреннее, таинственное чувство губится самими любящими сердцами, приверженными к "футлярному" существованию. Они боятся всего, что могло бы открыть их тайну им же самим. Героиня боится нарушить покой безлюбовного семейного существования, "футляром" которого она дорожит. Герой не может порвать с будничной жизнью преуспевающего помещика, бескрылой и скучной: "Куда бы я мог увести ее? Другое дело, если бы у меня была красивая, интересная жизнь, если б я, например, боролся за освобождение родины или был знаменитым ученым, артистом, художником, а то ведь из одной обычной, будничной обстановки пришлось бы увлечь ее в другую такую же или еще более будничную".
В мире усеченного существования нет места "таинству великому", каким является любовь. И лишь когда наступила разлука, со жгучей болью в сердце герой понял, "как ненужно, мелко и как обманчиво было" все то, что им мешало любить. Люди "маленькой трилогии" многое понимают. Они осознали безысходный тупик "футлярной" (*196) жизни. Но их прозрения чуть-чуть запаздывают. Инерция беликовского существования держит в плену их души, за праведными словами не приходит черед праведных дел: жизнь никак не меняется, оставаясь "не запрещенной циркулярно, но и не разрешенной вполне". Показывая исчерпанность и несостоятельность всех старых устоев русской жизни, Чехов не скрывает и трудностей, которые подстерегают Россию на пути обретения духовной свободы.
От Старцева к Ионычу. Страшное зло омертвения человеческих душ, погруженных в тину обывательщины, обнажается Чеховым в рассказе "Ионыч". Семья Туркиных, слывущая в городе С. "самой образованной и талантливой", олицетворяет мир, потерявший красные кровяные шарики, уже обреченный на бесконечное повторение одного и того же, как заигранная граммофонная пластинка. Отец семейства "все время говорил на своем необыкновенном языке, выработанном долгими упражнениями в остроумии и, очевидно, давно уже вошедшем у него в привычку: большинский, недурственно, покорчило вас благодарю". Призрачная, жутковатая имитация юмора, мертвый скелет его... Мать, Вера Иосифовна, сочиняющая бездарные опусы о том, чего не бывает в жизни. Дочь, Катерина, по воле родителей перекрещенная в мещанского "Котика", играющая на рояле так, как будто упорно старается вколотить клавиши внутрь инструмента... Лишь иногда, откуда-то издалека, залетит в этот фальшивый, подражающий жизни мир отголосок жизни истинной. Запоет в саду соловей, но его песня тут же вытеснится стуком ножей на кухне, предвещающих обильный ужин. Донесется порой "Лучинушка" из городского сада и напомнит о том, чего нет в этой семье, в романах Веры Иосифовны и что бывает в жизни.
Не свободен от призрачного существования и молодой гость в семье. Туркиных доктор Дмитрий Ионович Старцев. "Прекрасно! превосходно!" восклицают гости, когда Котик заканчивает греметь на рояле, грубо имитируя музыку. "Прекрасно! - скажет и Старцев, поддаваясь общему увлечению.- Вы где учились музыке?.. В консерватории?"
Увы, и для Старцева все происходящее в доме Туркиных кажется "весельем", "сердечной простотой", "культурой". "Недурственно",- вспомнил он, засыпая, и засмеялся".
Вялой имитацией живого, молодого чувства становится и любовь Старцева к Екатерине Ивановне. Беспомощные порывы ее все время наталкиваются на внешнее и внутреннее сопротивление. Героиня совершенно глуха к тому, (*197) что проснулось в душе Старцева. "Что вам угодно? - спросила Екатерина Ивановна сухо, деловым тоном". Но и Старцев глух к ней, когда видит в избраннице "что-то необыкновенно милое, трогательное своей простотой и наивной грацией". "Приближалась осень, и в старом саду было тихо, грустно и на аллеях лежали темные листья. Уже рано смеркалось". Мотив увядания, сопровождающий эту неполноценную любовь, тут не случаен. Ведь и в самом Старцеве что-то жесткое, косное и тупое тянет вниз, к обывательскому покою, не дает взлететь на крыльях любви. Мгновение душевного подъема, пережитое лунной ночью на кладбище у памятника Деметти, сменяется чувством страшной усталости: "Ох, не надо бы полнеть!" Тревоги первого признания сопровождаются раздумьями иного свойства: "А приданого они дадут, должно быть, немало".
Ни любви, ни искусства в истинном смысле этих слов в рассказе нет, но зато в избытке имитация того и другого. Старцев, только что получивший отказ, выходит на улицу и "вздыхает полной грудью", а потом лениво потягивается и говорит: "Сколько хлопот, однако!"
Через емкие детали передается в рассказе процесс превращения Старцева в Ионыча, заскорузлого собственника, пересчитывающего желтые и зеленые бумажки, кладущего их на текущий счет. Сначала он ходит пешком, потом ездит на паре лошадей с собственным кучером. "Прошло четыре года. В городе у Старцева была уже большая практика. Каждое утро он спешно принимал больных у себя в Дялиже, потом уезжал к городским больным, уезжал уже не на паре, а на тройке с бубенчиками, и возвращался домой поздно ночью. Он пополнел, раздобрел и неохотно ходил пешком, так как страдал одышкой". И вот печальный финал: "Прошло еще несколько лет. Старцев еще больше пополнел, ожирел, тяжело дышит и уже ходит, откинув назад голову. Когда он, пухлый, красный, едет на тройке с бубенчиками и Пантелеймон, тоже пухлый и красный, с мясистым затылком, сидит на козлах, протянув вперед прямые, точно деревянные руки, и кричит встречным "Прррава держи!", то картина бывает внушительная, и кажется, что едет не человек, а языческий бог".
И когда с глубокого жизненного дна, куда опустился Ионыч, автор снова бросает взгляд на семейство Туркиных, нотки трогательной жалости к этим людям вдруг окрашивают повествование. Их семья действительно выделяется на фоне города С., но если они - вершина, то как же низко пала эта нескладная жизнь!
(*198) Общая характеристика "новой драмы". Чехову не суждено было написать роман, но жанром, синтезирующим все мотивы его повестей и рассказов, стала "новая драма". Именно в ней наиболее полно реализовалась чеховская концепция жизни, особое ее ощущение и понимание.
Чеховские драмы пронизывает атмосфера всеобщего не благополучия. В них нет счастливых людей. Героям их, как правило, не везет ни в большом, ни в малом: все они в той или иной мере оказываются неудачниками. В "Чайке", например, пять историй неудачной любви, в "Вишневом саде" Епиходов с его несчастьями - олицетворение общей нескладицы жизни, от которой страдают все герои.
Всеобщее неблагополучие осложняется и усиливается ощущением всеобщего одиночества. Глухой Фирс в "Вишневом саде" в этом смыслу - фигура символическая. Впервые появившись перед зрителями в старинной ливрее и в высокой шляпе, он проходит по сцене, что-то говорит сам с собой, но нельзя разобрать ни одного слова. Любовь Андреевна говорит ему: "Я так рада, что ты еще жив", а Фирс отвечает: "Позавчера". В сущности, этот диалог - грубая модель общения между всеми героями чеховской драмы. Дуняша в "Вишневом саде" делится с приехавшей из Парижа Аней радостным событием: "Конторщик Епиходов после Святой мне предложение сделал", Аня же в ответ: "Я растеряла все шпильки". В драмах Чехова царит особая атмосфера глухоты - глухоты психологической. Люди слишком поглощены собой, собственными делами, собственными бедами и неудачами, а потому они плохо слышат друг друга. Общение между ними с трудом переходит в диалог. При взаимной заинтересованности и доброжелательстве они никак не могут пробиться друг к другу, так как больше "разговаривают про себя и для себя".
У Чехова особое ощущение драматизма жизни. Зло в его пьесах как бы измельчается, проникая в будни, растворяясь в повседневности. Поэтому у Чехова очень трудно найти явного виновника, конкретный источник человеческих неудач. Откровенный и прямой носитель общественного зла в его драмах отсутствует. Возникает ощущение, что в нескладице отношений между людьми в той или иной степени повинен каждый герой в отдельности и все вместе. А значит, зло скрывается в самих основах жизни общества, в самом сложении ее. Жизнь в тех формах, в каких она существует сейчас, как бы отменяет самое себя, бросает тень обреченности и неполноценности на всех людей.
Поэтому в пьесах Чехова приглушены конфликты, отсут-(*199)ствует принятое в классической драме четкое деление героев на положительных и отрицательных. Даже "пророк будущего" Петя Трофимов в "Вишневом саде" одновременно и "недотепа" и "облезлый барин", а выстрел дяди Вани в профессора Серебрякова - промах не только в буквальном, но и в более широком, символическом смысле.
