Виссарион Белинский - Петербургский сборник
К отделу рассказов в альманахе должно присовокупить и «Парижские увеселения», легкий и живой очерк того, как веселятся французы и как подделываются под их способ веселиться русские, живущие в Париже. Эта статья тоже интересна. {16}
Переходим к стихотворной части альманаха. Он украшен целыми двумя, и к тому еще прекрасными, поэмами. «Помещик» г. Тургенева – легкая, живая, блестящая импровизация, исполненная ума, иронии, остроумия и грации. Кажется, здесь талант г. Тургенева нашел свой истинный род, и в этом роде он неподражаем. Стих легок, поэтичен, блещет эпиграммою. Кто-то уверял печатно, будто «Помещик» – подражание «Евгению Онегину»; уж не «Энеиде» ли Виргилия? Право, последнее предположение ничем не несправедливее первого. Первое произведение такого рода в русской литературе принадлежит Дмитриеву, автору «Модной жены». Оно было написано в духе и вкусе своего времени (поэтому-то оно прекрасно и теперь). Для нашего же времени Пушкин дал образцы таких произведений в «Графе Нулине» и «Домике в Коломне». А об «Онегине» тут и поминать нечего, как о произведении сивеем другого и притом высшего рода. Пусть успокоится на этот счет почтенный критикан, одаренный такою удивительною способностью находить сходство там, где его вовсе нет. {17} Что «Помещик» г. Тургенева может ему не нравится, этому мы не удивляемся: у всякого свой вкус. Есть люди, которым, например, очень не нравится, что повести Гоголя переведены на французский язык, (через что талант Гоголя получил европейскую известность)[6]; а нам нравится (и притом еще как!) и «Помещик» г. Тургенева и то, что повести Гоголя изданы в Париже в таком прекрасном переводе. {18} Вот для образчика отрывок из «Помещика», – описание деревенского бала:
Итак – на бале мы. ПаркетОтлично вылощен. РядамиТеснятся свечи за свечами —Но мутен их дрожащий свет.Вдоль желтых стен, довольно темных,Недвижно – в чепчиках огромных —Уселись маменьки. ОднаЛюбезной важности полна,Другая – молча дует губы…Невыносимо душен жар;Смычки визжат – и воют трубы —И пляшет двадцать восемь пар.
XX
Какое пестрое собраньеПомещичьих одежд и лиц!Но я намерен описаньеНачать – как следует – с девиц.Вот – чисто русская красотка —Одета плохо, тяжелаИ неловка – но весела,Добра, болтлива как трещотка,И пляшет, пляшет от души.За ней – «созревшая в тишиДеревни» – длинная, худаяСтоит Коринна молодая…Ее печально-страстный взорТо вдруг погаснет, то заблещет…Она вздыхает, скажет вздорИ вся глубоко затрепещет.
XXI
Не заговаривал никтоС Коринной… сам ее родительБоялся дочки… но затоЧудак застенчивый, учительУездный, бледный человек —Ее преследовал стихамиИ предлагал ей со слезами«Всего себя… на целый век»…Клялся, что любит беспорочно,Но пел и плакал он заочно,И говорил ей сей ПарисВ посланьях: «ты» – на деле: – «вы-с».О жалкой, слабый род! О времяПолупорывов, долгих думИ робких дел! О век! о племяБез веры в собственный свой ум!
XXII
О!!!.. Но – богиня песнопений,О муза! – публика мояТерпеть не может рассуждений…К рассказу возвращаюсь я.Отдельно каждую девицуВам описать – не моемуДано перу… а потомуВообразите вереницуШироких лиц, больших носов,Улыбок томных, башмаковКозловых, лент и платьев белых.Турбанов, перьев, плеч дебелых,Зеленых, серых, карих глаз.Румяных губ и… и так дале —Заставьте барынь кушать квас —И знайте: вы на русском бале.
XXIII
Но вот – среди толпы густойМелькает быстро перед вамиРебенок робкий и немойС большими, грустными глазами.Ребенок… Ей пятнадцать лет.Но за собой она невольноВлечет вас… за нее вам больноИ страшно… бледный, томный цветЛица, – печальный след сомненийТревожных, ранних размышлений,Тоски, неопытных страстей,И взгляд внимательный – все в нейВам говорит о самовластнойДуше… ребенок бедный мой!Ты будешь женщиной несчастной…Но я не плачу над тобой…
XXIV
О, нет! пускай твои желанья,Твои стыдливые мечты,В суровом холоде страданьяПогибнут… не погибнешь ты.Без одобренья, без участьяСреди невежд осужденаТы долго жить… но ты сильна.А сильному не нужно счастья.О нем не думай… но судьбеНе покоряйся; знай: в борьбеС людьми таится наслажденьеНеистощимое: презренье.Как яд целительный, оноИ жжет и заживляет рануДуши… но мне пора давноВернуться к моему «роману»:
XXV
Вот перед вами в вырезномЗеленом фраке – шут нахальный.Болтун и некогда «бель-ом»,Стоит законодатель бальный,Он ездит только в «высший свет»,А вот – неистово развязныйДовольно злой, довольно грязныйОстряк; вот парень средних лет,В венгерке, в галстухе широком.Глаза навыкат, ходит боком,Хрипит и красен, как пион.Вот этот черненький – шпионИ шулер, – впрочем, малый знатный,Угодник дамский, балагур…А вот помещик благодатныйИз непосредственных натур.
XXVI
Вот старичок благообразный,Известный взяточник – а вотСветило мира, барин праздный,Оратор, агроном и мот,Чудак, для собственной потехиЛечивший собственных людей…Ну – словом, – множество гостей.Варенье, чернослив, орехи,Изюм, конфекты, кренделькиНа блюдцах носят казачки…И, несмотря на пот обильный,Все гости тянут чай фамильный.Крик, хохот, топот, говор, звонСтаканов, рюмок, шпор и чашек…А сверху, с хор, из-за колоннГлазеют кучи замарашек.
XXVII
. . . . . . . .. . . . . . . .. . . . . . . .. . . . . . . . {19}Чувствительный артиллерист,Путеец маленький, невзрачный,И пехотинец с виду мрачный,И пламенный кавалерист —Все тут как тут… Но вы, кутилы,Которым барышни не милы,Гроза почтенных становых,Владельцы троек удалых,И покровители цыганок —Вас не видать на тех балах —Как не видать помадных банокНа ваших окнах и столах! {20}Превозносимый всем уездомДом обольстительной вдовыБывал обрадован приездомГостей нежданных из Москвы.Чиновник, на пути в отцовскийДалекий, незабвенный кров —(Спасаясь зайцем от долгов)Заедет… умница московский,Мясистый, пухлый, с кадыком,Длинноволосый, в кучерскомКафтане, бредит о чертогахКнязей старинных, о…….От шапки-мурмолки своейЖдет избавленья, возрожденья —Ест редьку – западных людейБранит – и пишет… донесенья.
XXIX
Бывало – в хлебосольный домИз дальней северной столицыПромчится борзый лев; и львомВесьма любуются девицы.В деревне лев – глядишь – ручнойЗверёк – предобрый; жмурит глазки;И терпеливо сносит ласкиГостеприимности степной.В деревне – водятся должишкиЗа ним… играет он в картишки…Не платит… но как разговорЕго любезен, жив, остер!Как он волочится небрежно!Как он насмешливо влюблен!И как забудет безмятежноВсе, чем на миг был увлечен!
К «Помещику» приложены прекрасные картинки, рисованные г. Агиным. Мы очень рады случаю отдать должную справедливость таланту этого молодого художника, Г. Тимм – бесспорно лучший рисовальщик в России, но в его карандаше ничего нет русского. Смотря на картинки г. Агина, невольно вспомнишь стих Пушкина: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет». Его картинки к «Помещику» – загляденье! – за исключением, впрочем, четырех, которые не удались, как 16-я, 17-я и 19-я, или мало удались, как 11-я.
В начале прошлого года г. Майков подарил публику прекрасною поэмою «Две судьбы»; в начале нынешнего года он опять дарит ее прекрасною поэмою «Машенька». Рассказывать содержание нового произведения г. Майкова было бы излишне: оно так просто. У бедного чиновника соблазнили страстно любимую им дочь; увидев ее на гулянье, на островах, едущую в пышном наряде, об руку с своим соблазнителем, несчастный отец проклинает ее; оставленная своим любовником, бедная Маша, которой вся вина состоит в страстной натуре и детской неопытности ума и сердца, возвращается к отцу – и тот принимает ее с благословением. Вот и все. Сюжет даже не нов. Но в художественном произведении дело не в сюжете, а в характерах, в красках и тенях рассказа. С этой стороны поэма г. Майкова отличается красотами необыкновенными. Характер отца обрисован превосходно. Маша и ее подруга, Zizine, как институтки, очерчены бесподобно; но характер Маши, как героини поэмы, не совсем ровен и определителей; чего-то недостает ему. Лучшая сторона новой поэмы г. Майкова – то, что на вульгарном языке называется соединением патетического элемента с комическим, которое в сущности есть не иное что, как уменье представлять жизнь в ее истине. Этой истины много в поэме. Особенно порадовала нас в ней прелесть комического разговора, который дает надежду, что для таланта молодого поэта предстоит еще в будущем развитие в таком роде поэзии, к которому, в начале его поприща, никто не считал его способным. Не для показания красот поэмы (для этого ее нужно было бы перепечатать всю), а для пояснения и подтверждения нашей мысли выписываем конец:
