«Герой нашего времени»: не роман, а цикл - Юрий Михайлович Никишов

Герцен пылко защищает «лишних людей». Изъяны их он знает, но более сострадает жертвам безвременья. Он видит тех, кто отважился действовать вопреки обстоятельствам. «“Письмо” Чаадаева прогремело подобно выстрелу из пистолета глубокой ночью» (ХVIII, 189), отмечает Герцен в статье «Новая фаза в русской литературе»; следствие чаадаевского вызова он видит в развернувшейся следом дискуссии, где выделены действия независимой партии, которая «не хотела воспринять ни религии отчаяния, ни религии надежды, она отрицала вообще всякое навязанное верование…» (там же). Соответственно он хорошо понимает историческую обреченность типа «лишних людей». Настает момент, когда под существованием типа проводится резкая черта: «Лишние люди были тогда столько же необходимы, как необходимо теперь, чтоб их не было» («Лишние люди и желчевики»; ХIV, 317). Критик решителен: «Мы признаем почетными и действительно лишними людьми только николаевских» (ХIV, 317). Герцен связывает возникновение и распространение типа «лишних людей» с тридцатилетием николаевской реакции; смерть душителя свободы и дает предел бытованию типа.

А далее явился Базаров. Об этом герое Герцен писал, но к типу Базарова отнесся сдержанно. О «новых людях» Чернышевского он упоминает, но подробно писать о них не мог, дабы не усугублять положение опального писателя.

В примечании к статье «Еще раз Базаров» Герцен замечает: «Странная вещь — это взаимодействие людей на книгу и книги на людей. Книга берет весь склад из того общества, в котором возникает, обобщает его, делает более наглядным и резким, и вслед за тем бывает обойдена реальностью. Оригиналы делают шаржу своих резко оттененных портретов, и действительные лица вживаются в свои литературные тени. <…> Русские молодые люди, приезжавшие после 1862, почти все были из “Что делать?”, с прибавлением нескольких базаровских черт» (ХХ, 337, сноска). Влияние литературного образа на жизнь заставляет с ним считаться, но не добавляет ему, в глазах Герцена, обаяния. В оценке Базарова критик суров.

«Онегины и Печорины прошли.

Рудины и Бельтовы проходят.

Базаровы пройдут…

и очень даже скоро. Это слишком натянутый, школьный, взвинченный тип, чтоб ему долго удержаться» (ХХ, 340).

Причину своей сдержанности в оценке этого типа Герцен объясняет открыто и прямо. Статью о Базарове он заканчивает приговором нигилизму, выделяя курсивом: «Но новых начал, принципов он не внес» (ХХ, 350). В этом все дело. Революционер-демократ Герцен за разрушение, но во имя созидания. Базаров за разрушение как самоцель. Вот принципиальная разница. Вот почему Герцен активно защищал (в рамках определенного исторического времени) «лишних людей», которые ничего не делали, и не принял деятельного Базарова: у «лишних людей» была отнята цель, а в Базарове критик видит отрицание без цели, но разрушение без цели слишком недальновидно.

Для Герцена исключительно важно, чтобы деятельность человека была озарена идеалом. Он не принимает самоцельного нигилизма Базарова. Он сочувствует «лишним людям», не по их вине (или не только по их вине) лишенным идеала. Он видит героев в высоком смысле этого слова только в декабристах, их знамя проносит через всю свою жизнь до самой кончины.

Возвратимся к проблеме «лишних людей». Здесь необходимо пояснение. Говоря о типе «лишних людей», Герцен непременно открывает их перечень именем Онегина; иногда и без перечня делается отсылка к Онегину как знаку типа. Но Онегина нельзя именовать «николаевским»: сюжетное действие романа остановлено ранней весной 1825 года, еще в канун декабрьского восстания. Онегин — «александровский», он современник декабристов, хотя поэт замечает: «Без них Онегин дорисован».

В позиции Герцена есть противоречие, но оно сугубо формально, содержательно критик прав.

Пушкинский роман в стихах раздвигал первоначальный замысел, в процессе создания углублял его. Поначалу поэт разрабатывал интересный ему психологический тип героя. Только в заключительных главах Онегин прорисовывается как герой времени; в этом значении он показан человеком околодекабристского круга. Декабристская тема вошла в заключительную главу как звено пушкинского автопортрета. Герою действительно как гипотетический вариант прогнозируется судьба «лишнего человека» (но финал романа открытый)437.

Совместимо ли это: в эпоху могучих героев рисовать «лишнего человека»? Но Пушкин явил образец диалектического понимания противоречий своего времени. Нет сомнения, что именно николаевская реакция породила классический тип «лишнего человека». (К слову, Пушкин «дорисовывает» своего героя под впечатлением уже этого царствования). Мировоззренческий урок великого поэта исключительно важен: никакой отрезок исторического развития нельзя красить одним цветом. Ведь не какая-то иная, а именно александровская эпоха маркирована таким явлением, как аракчеевская реакция: одних она устраивала, других подавляла, в декабристах же рождала благородный протест. С другой стороны, о николаевской реакции Герцен написал много презрительных слов, клеймо реакционной на этой эпохе остается, но он же отметил, пусть немногочисленных, зато несмиренных героев-борцов. Им названы «самые замечательные люди» черного десятилетия: вслед за Чаадаевым — «публицист и критик Белинский, профессор Грановский и, наконец, автор “Записок охотника” Иван Тургенев» (XVIII, 189). Герцен пишет о деятельных И. Киреевском и Н. Полевом, попавших в опалу у правительства. Нам к этому перечню как не прибавить Лермонтова, нарисовавшего столь выразительный портрет героя своего времени. Не обойтись и без имени Пушкина, о котором Герцен написал проникновенно: «Только звонкая и широкая песнь Пушкина раздавалась в долинах рабства и мучений; эта песнь продолжала эпоху прошлую, полнила своими мужественными звуками настоящее и посылала свой голос в далекое будущее. Поэзия Пушкина была залогом и утешением» (VII, 214–215). Герцен ставит вопрос: «Если являлись люди с такой энергией, что могли писать или читать лекции в виду тройки и каземат, то не ясно ли, что множество людей с меньшими силами были парализованы и глубоко страдали этим?» (XIV, 318).

Онегин — действительно жертва реакционных тенденций своей эпохи. Это не декларация в угоду защищаемой концепции: именно это запечатлено в романе. Достаточно перечитать «Отрывки из путешествия Онегина», фрагменты первоначальной восьмой главы, включенные в печатный текст романа, даже, вопреки обыкновению, после примечаний и после того, как поэт простился с героем «надолго… навсегда»…» Онегин в путешествие отправляется с патриотическим стремлением увидеть «святую Русь». И насмотрелся! Великий Новгород: мятежный колокол давно утих. Москва, посрамившая гордого завоевателя: в Английском клобе прения о каше и сплетни. Нижний Новгород: антимининский меркантильный дух. Волга: бурлаки знают песни о Разине, только об удалом атамане рабы, запряженные в бечеву, поют «унывным голосом». Разинская Астрахань атакована новой ватагой — тучей нахальных комаров. Через все путешествие лейтмотивом проходит восклицание «тоска!»

Так что нет никакой натяжки в представлении об Онегине как родоначальнике типа «лишних людей». Можно сказать мягче: Онегин — прообраз типа, более отчетливо выявившегося в 1830—1840-е годы, проницательно угаданный Пушкиным. Соответственно надо признать, что трактовка Герценом