Юрий Штеренберг - Истории, связанные одной жизнью
Мы возвращаемся в Петербург уже немного другими людьми – перед нами открылась реальная возможность стать “американцами” (ставлю кавычки потому, что американцами мы никогда не станем). Однако и в душе, и нашим детям мы говорим, что пока мы никуда уезжать не собираемся. Проходит несколько дней и, перед отъездом на дачу, Нонна меня уговорила пойти к Надежде Сергеевне, главному врачу частной кардиологической консультативной клиники, я о ней уже говорил выше. Мне сделали эхографию сердца на очень хорошем, по словам Надежды Сергеевны, аппарате. Смотрели долго и внимательно. Доктор во время процедуры подозвала Надежду Сергеевну и что-то ей показала. Я понял – не все в порядке. И не ошибся.
У меня обнаружилась аневризма сердца, причем, наверно, для устрашения, с тромбом внутри. Заключение Надежды Сергеевны было резким и безапелляционным: нужна операция, и как можно скорее. Жизнь моя может прерваться в любой момент. Но так как эта операция у меня будет повторная, а в России пока еще не умеют делать повторные операции на сердце с удовлетворительной вероятностью выживания, то ее нужно делать за границей. Если в Москве был снят пистолет с предохранителя, то Надежда Сергеевна уже взвела курок. “Ну что ж, придется воспользоваться нашей возможностью оказаться в Америке”. – “А когда вы сможете уехать?” – “Примерно через 4-6 месяцев”. – “Это очень долго. Вы должны немедленно написать в ту больницу, где вам делали операцию, все объяснить, чтобы они были готовы к вашему приезду и выезжать, если удастся, до окончательного оформления вашего права на постоянное жительство”. – “Насколько мне известно, это невозможно, но я постараюсь дожить до нашего отъезда.” Вопрос был решен. Это произошло примерно через неделю после нашего возвращения из Москвы.
Вопрос, действительно, был решен, но другие вопросы, порожденные им, тяжелые, по сути дела, неразрешимые, давили на психику и требовали решения. Как можно уехать, скорее всего, навсегда, от своего сына; как можно уехать из родной страны, от всего близкого, понятного; как можно и на кого оставить любимых членов нашей семьи, котов Зайчика и Белого, они ведь даже не представляют, что их ожидает; как собрать минимум необходимых денег и при этом дать возможность нашим детям жить немного лучше и легче, чем они живут сейчас? Зачем, во имя чего мы должны ломать свою жизнь и, возможно, жизнь дорогих нам существ? Но на все вопросы звучал тривиальный ответ – во имя жизни, твоей жизни. Сказать, что меня лично устраивал такой ответ, – я не могу. Не буду говорить, что возникшая угроза моей жизни меня не беспокоила. Но я не умирал, а что будет дальше, сколько отпущено – кто знает. А назад.
И вот тот же самый Миша бросает нам спасительную соломинку: “Папа и мама! Давайте считать так, что вы едете в Америку временно. Сделаете операции, подправите, сколько можно, свое здоровье, кое-что увидите, и, пожалуйста, возвращайтесь назад”. Хотя такое благостное решение мерцало и в наших головах, но, произнесенное вслух, оно выполнило свою терапевтическую роль: да, мы едем, но мы вернемся.
В конце августа нам стало известно, что наши документы уже в Москве, в МОМе (Международной организации помощи мигрантам), и для их получения необходимо только предъявить заграничные паспорта и авиабилеты. Я пошел в районный Отдел виз и регистраций, который располагался совсем рядом с нашим домом, и записался на прием для сдачи документов. Надо было заполнить анкеты и ждать вызова примерно неделю. Перед тем как отойти от девушки, служащей ОВИРа, я подумал, а не стоит ли сейчас, вроде подходящий момент, решить вопрос с моим днем рождения и записать в загранпаспорте дату, соответствующую дате свидетельства о рождении, т. е. 1 июня? “Девушка, вы знаете, у меня при записи дня рождения в паспорте произошла ошибка, и вместо 1 июня записано 16 июня. Могу ли я вот сейчас в этой анкете записать правильную дату?” – “Что?!!” – девушка соскочила со своего стула и энергично зашла в кабинет, на дверях которого висела табличка “Посторонним вход воспрещен”.
Через 2-3 минуты она оттуда выходит. “До тех пор, пока вы в милиции не восстановите правильную дату рождения, никакого загранпаспорта Вы не получите. Ведь два дня рождения – это два разных человека”. Ругая себя последними словами, я тут же помчался в наше отделение милиции. Время еще было не позднее и, отстояв очередь, я прошел к инспектору, относительно молодой и симпатичной женщине, лейтенанту. “А чем Вы докажите, что Вы действительно родились 1 июня?” – “У меня есть свидетельство о рождении”. – “А где оно?” – “Дома”. – “Принесите, мы посмотрим”. Бегу домой и также бегом обратно.
Как обычно, приходится отсидеть очередь вторично – никого не интересует то, что я уже один раз очередь переждал, тем более что до окончания приема оставалось уже немного времени. Мне повезло, меня принимают. “Я за время вашего отсутствия посмотрела архивные материалы и выяснила, что и в предыдущем паспорте у Вас датой рождения обозначено тоже число 16 июня. Я ничего не понимаю. Покажите свидетельство. Ну, вот. Оно у вас повторное. Меня бы оно удовлетворило, если бы это был подлинник”. – “Но вы обратите внимание на дату выписки этого повторного свидетельства – сентябрь 1941. В чем смысл ваших сомнений или подозрений? Ведь мне тогда было 15 лет”. Лейтенант смотрит на меня, как на задержанного на месте преступления рецидивиста. “А кто вас знает с вашими хитростями. Мне кажется, что это дело нечистое. Вот через месяц выйдет из отпуска начальник паспортного стола, и мы пошлем запрос в Ростовский ЗАГС. После этого решим вопрос и с датой, и с паспортом вообще”. Я в ужасе: ни о каком скорейшем отъезде, получается, не может быть и речи. В лучшем случае задержка будет два месяца.
Я понял, что сам расставил для себя две ловушки: в ОВИРе и в милиции. Ведь если в назначенный день я принесу документы в ОВИР и попаду к той же самой девушке, или она просто меня увидит, то документы у меня не примут. Но если даже в ОВИРе я проскочу, то сам загранпаспорт вряд ли проскочит милицию, мимо моей “хорошей” знакомой лейтенанта, тем более, что она, когда искала мои документы, должна была запомнить мою фамилию. Меня, правда, успокоил сын. Он сказал, что я должен идти в ОВИР в назначенный день, “никто тебя не запомнил, никому это не надо, и все пройдет нормально”. Делать было нечего, и мы с Нонной пошли. Та девушка сидела на своем месте и я, все время, пока мы находились в приемной ОВИРа, либо отворачивался, либо прикрывал лицо папкой с бумагами. Сдали документы и ушли.
Через неделю после сдачи документов мне позвонили и сказали, что выезд на постоянное место жительства в Соединенные Штаты Америки нам разрешен, и я могу прийти за загранпаспортами.
Последние недели и дни я усиленно, но мало результативно занимался распродажей всякой мелочи, был на работе и там попрощался с небольшой группой еще работающих моих старых сотрудников, расчищал свой гараж, съездил на дачу. За несколько дней до отъезда приехал попрощаться из Ульяновска мой товарищ Миша Туровер. Никто не мог предполагать, что эта наша встреча действительно станет последней. Вместе с ним и двумя другими друзьями, Сашей Бомашем и Марком Гитманом, посидели один вечер. О своих ощущениях и настроении мне трудно сказать что-либо определенное. Может ли человек одновременно испытывать горе и радость, чувство утраты дорогого и приобретения чего-то необычного, понимая при этом, что все, что он сейчас видит – это в последний раз, хотя, вроде бы, есть надежда на возвращение и прочее? Оказывается, может.
Намеченный минимум денег мы набрали в результате продажи вещей, старенькой (18 лет) автомашины и получения Нонной денежной компенсации, как жертвой Холокоста. Кроме того, Марина, дочь Инны, сообщила, что оплатит один билет, а Миша добавил то, чего все еще не хватало до рассчитанного мною минимума.
Мы взяли билеты на рейс Петербург-Бостон компании “Люфтганза” с пересадкой, но без переноса багажа, во Франкфурте-на-Майне. О перелете можно было бы не говорить, если бы не два происшествия. Первое произошло между Петербургом и Франкфуртом. Нам подали обед и на тележке, как обычно, предложили любую выпивку. Я решил быть максимально благоразумным и выпил всего лишь стаканчик красного вина. Чувствовал себя нормально, но потом захотелось спать. Все развивалось очень быстро, и я на какое-то время оказался в бессознательном состоянии, устроив свою голову на плече соседа справа. Паника, жена дает мне какие-то лекарства, и я не сразу, но прихожу в себя. Такого со мной еще никогда не бывало. А Нонна успела подумать, как она будет возвращаться в Петербург уже одна.
Второе происшествие имело место в аэропорту Франкфурта. После выгрузки из самолета мы оказались в одном из помещений аэропорта, и я стал спокойно ждать объявления о посадке на самолет до Бостона. Прошло какое-то время, я начал понемногу волноваться. Наконец, выяснил, что посадка на бостонский самолет будет производиться совсем из другого здания и что туда пройти пешком невозможно, а надо воспользоваться каким-то специальным транспортом. Хотя с собой вещей было немного, но они все же были, мы с ними начали бегать и узнавать, узнавать и бегать, пока не нашли несколько маленьких вагончиков без локомотива и проводников. Эти вагончики нас доставили в нужное место, и мы буквально в последний момент погрузились в самолет.
