Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в. - Ольга Владимировна Богданова
Другое дело — популярная беллетристика, литературный поток, возникший между массовой и высокой литературой. О. В. Богданова и Н. В. Ковтун, на наш взгляд, напомнили об удачном терминологическом обозначении для этого явления — мидл — литература (от В. Пелевина и вездесущей Л. Улицкой и до активно использующего стратегии интернет — коммуникации Д. Глуховского).
Абсолютный властелин такого текста — автор. Его главная цель — самовыражение. К читателю такой автор достаточно требователен. Потребитель мидл — литературы — «филологически грамотный партнер»[356], который способен принять усложненную форму повествования, отреагировать на активируемые контексты. Но, надо отдать ему должное, сам автор такому высокому собеседнику вполне соответствует как «высокий профессионал письма, подчиненного собственно эстетической функции»[357]. Объект его интереса прежде всего — герой, одинокий, утративший или утрачивающий связи с окружающим его миром и людьми, не способный ответить на вопрос о смысле собственного существования. Персонаж этот легко узнаваем, знакомы его бесплодные в силу утопичности попытки разными, но известными способами установить контакт с весьма недружелюбной по отношению к нему реальностью.
Литературный поток этот сложен, формируется под значительным влиянием моды, транслируемой интернет— читателем. Под крышей этого наименования запросто можно объединить неосентименталиста Е. Гришковца, «последышей» русского литературного постмодерна В. Сорокина и В. Пелевина, «элитарного» М. Шишкина, «постреалистов» Ю. Буйду и М. Бутова.
При пиар — поддержке участники этого потока выдерживают тиражи в пять — десять тысяч. Для сравнения приведем такую цифру: общий тираж произведений М. Зощенко, например, около двух миллионов экземпляров; полуторамиллионным тиражом был издан А. И. Солженицын в начале 1990 — х, в 2010 — архимандрит Тихон (Шевкунов).
На аксиологическое содержание сочинений одного из популярных литераторов этого ряда недавно с определенной долей юношеского максимализма отреагировала прагматичная студентка — второкурсница факультета прикладных коммуникаций СПбГУ: «Кому может быть интересен этот пубертантно — недозрелый взгляд на жизнь, пошлости, которые произносятся мнимыми интеллектуалами снисходително — неторопливо!».
Третий литературный поток формируют писатели, которые удерживают своего адресата часто даже вопреки литературному промоушену — давлению реальной рыночной экономики. Это писатели — традиционалисты — «новые реалисты» (З. Прилепин, С. Шаргунов и др.), «неокритицисты» (Р. Сенчин, В. Маканин, Л. Петрушевская, А. Титов), онтологические или метафизические реалисты (А. Ким, А. Варламов, Д. Ермаков, О. Шевченко, Л. Сычева) и «внесистемные» писатели, не примыкающие ни к одному из манифестируемых направлений. Так, студенты СПбГУ много лет с удовольствием читают московского прозаика А. Уткина. Тираж трех его романов разошелся в петербургском «Доме книги» в течение нескольких месяцев. Сюда же следует отнести писателей старшего поколения (В. Распутина, Д. Гранина, М. Кураева и др.), которые продолжают удерживать своих старых поклонников и приобретают новых несмотря на то, что современная критика почти игнорирует их новые произведения, из учебников по истории литературы исключены старые. Например, в этом году самым востребованным художественным текстом на первом курсе факультета прикладных коммуникаций стала популярная в 1970 — е годы повесть Федора Абрамова «Пелагея». Наверное, социология литературы могла бы объяснить этот интерес состоянием общественной аксиологии. Невероятной популярностью пользуется роман Д. Гранина «Мой лейтенант» — возможно, одно из самых значительных произведений маститого прозаика, увенчанного многочисленными наградами и литературными премиями.
После многих лет, когда публичное пространство было заполнено разного рода медийными «шумами», на литературной сцене появились «новые реалисты»: С. Шаргунов, Р. Сенчин, М. Елизаров, С. Самсонов, Д. Данилов, Г. Садулаев, Д. Гуцко и другие.
О «новых реалистах» заговорили после манифеста «Отрицание траура», написанного в 2001 году С. Шаргуновым, провозгласившим: «Реализм не исчерпывается. Реализм, нескончаемо обновляясь вместе с самой реальностью, остается волшебно моложе постмодернизма» («Новый мир», 2001, № 12). Весьма смелую для того времени идею неисчерпаемости реализма как художественного метода в последующем блестяще подтвердила художественная практика самого С. Шаргунова и многих его товарищей. «Весело агрессивные, драчливые, навязчиво присутствовавшие в литературном пространстве»[358], противопоставлявшие себя и либералам, и почвенникам, они соответствовали вполне определенным социальным запросам, отражали свежие общественные настроения начала нового тысячелетия: нацеленность не на сведение счетов с прошлым, но на анализ современной реальности; запрос на «новое государственничество», сформировавшийся в условиях ностальгии по советским временам и усталости от либерализма; интерес не к буржуазным ценностям, но к харизме, браваде, красно — коричневому нонконформизму А. Проханова, Ю. Мамлеева, Э. Лимонова; главное — усталость от «постмодернистского пересмешничества» и от образов «звероватых русских»[359]. Но с течением времени становится ясно, что масштабность «нового реализма» как историко — литературного явления определяется в соотношении с литературными достижениями самого З. Прилепина, продемонстрировавшего способность к глубокой и мощной художественно — философской рефлексии, создавшего актуальные варианты вполне традиционных для русской классики сюжетов и жанров — «Я пишу книги про войну, про революцию и про любовь» (с. 337).
Презирающий «литературные байки» З. Прилепин предложил «редкий товар» — «сильный мужской роман, неразъеденный сарказмом». Несмотря на мощное давление литературного контекста, он никогда не грешил писанием книг, в которых «автор ухмыляется в каждой строке». Наследуя великую русскую традицию, зафиксированную в девятнадцатом веке Н. А. Некрасовым, призывавшим отставить иронию «отшившим и нежившим», предпочитал идти за А. Блоком, в веке двадцатом посвятившем специальную статью «проклятому» «недугу», «искажающему лики наших икон», чернящему «сияющие раны наших святынь»[360]. З. Прилепин использовал и использует единственную форму ироничного письма — самоиронию, оружие сильных и умных, причем, преимущественно в публицистических и литературно — критических сочинениях в особой текстовой функции (оценочной).
Именно Прилепин преодолел главный конфликт традиционалистов ХХ века — конфликт «здравомыслящих» и «блаженных». Его интересуют не столько межличностные столкновения, сколько разномасштабные события, фиксирующие «ощущение эпохи и пространства», социальные и экономические аспекты которых, как правило, перекрываются их метафизической и онтологической сутью. Кажется, что в художественной интерпретации интересующих его
