Константин Аксаков - Богатыри времен великого князя Владимира по русским песням

Песня начинается, как большею частью начинаются песни о богатырях и пирах Владимира: т<о> е<сть> в Киеве у князя Владимира идет пированье — почестный пир князей, бояр и богатырей, и Владимир-князь на пиру распотешился. В это время, когда весело стало князю Владимиру, подошли к нему незнакомые люди; их всех человек за триста, все они избиты и изранены. Они творят жалобу Владимиру. "Свет Владимир-князь! — говорят они, — мы ездили по чистому полю, вверху реки Череги, в твоем государевом займище. Ни- чего мы не наехали в поле и не видали ни зверя прыскучего, ни птицы перелетной. Мы наехали в чистом поле на толпу молодцев человек за пятьсот; они повыловили и повыгнали зверей и нас избили, изранили. Нет тебе, государю, добычи, а от тебя, государь, нам жалованья нет; дети и жены пошли по миру". -

Владимир-князь, стольной киевской,

Пьет, ест, прохлаждается,

Их челобитья не слушает.

Не ушла еще эта толпа со двора, пришла другая толпа, человек за пятьсот; это были все охотники-рыболовы, и тоже все избиты, изранены, и тоже творят жалобу: "Свет Владимир-князь! ездили мы по рекам, по озерам, на твое княженецкое счастье, ничего не поймали. Встретили мы людей, человек за пятьсот; повыловили они белую рыбицу, щук, карасей и мелкую рыбешку. Нам нет добычи, государь, а тебе приносу, а от тебя, государь, нет жалованья; дети и жены пошли по миру". -

Владимир-князь, стольной киевской,

Пьет, ест, прохлаждается,

Их челобитья не слушает.

Не сошли эти толпы со двора, пришли вдруг две другие толпы; первая толпа — сокольники, вторая толпа — кречетники; и все они избиты, изранены и также творят жалобу: "Свет Владимир-князь! ездили мы по полю чистому, вверху Череги, по твоему государеву займищу, на потешных островах, на твое княженецкое счастье. Ничего мы не видали; не видали сокола и кречета перелетного. Наехали мы только на молодцев за тысячу человек. Они повыхватали всех ясных соколов и повыловили белых кречетов, а нас избили, изранили; называются дружиною Чуриловою {Свидетельство о Чуриловой дружине, по нашему мнению, очень важно и служит в то же время доказательством древности самой песни. Из этого свидетельства видно, что во время древних первых князей были как бы независимые отдельные начальники дружин и целые дружины, довольно самостоятельные и самовольные. Мы знаем, что была своя дружина у Свенельда; вероятно, что мужи, имена которых встречаем в договорах Олега и Игоря, имели такие же дружины. Это не значит, впрочем, чтоб эти дружины могли делать с народом, что хотели. Сильный и самобытный, конечно, ставил он пределы их своеволию.}". — "Кто это Чурила?" — спросил Владимир, схватившись за это слово. Выступил старый Бермята Васильевич и сказал: "Я давно, государь, знаю про Чурилу; он живет не в Киеве, а пониже малого Киевца.

Двор у него на семи верстах;

Около двора железный тын;

На всякой тынинке по маковке,

А и есть по жемчужинке;

Среди двора светлицы стоят,

Гридни белодубовые,

Покрыты седым бобром;

Потолок черных соболей;

Матицы-то валженыя;

Пол-середа[3] одного серебра;

Крюки да пробои по булату злачены.

Первые у него ворота вальящатые.

Другие ворота — хрустальные,

Третьи ворота — оловянные.

Услышав это, Владимир захотел видеть двор Чурилы Пленковича, скоро собрался вместе с княгинею, взял с собой князей, бояр и могучих богатырей, взял Добрыню Никитича и старого Бермяту Васильевича. Собралось их всех пятьсот человек.

И поехали к Чуриле Пленковичу.

Приехали к его двору: их встречает старый Плен (отец Чурилы).

Для князя и княгини

Отворяет ворота вальящатые,

А князьям и боярам — хрустальные.

Простым людям — ворота оловянные.

Наехало полон двор гостей. Пленко Сароженин повел князя и княгиню в светлые гридни {21}, посадил их в почетное место; посадил князей, бояр и могучих русских богатырей, — и начался пир; понесли и яства и питья заморские, чтобы развеселить князя.

Веселая беседа, на радости день;

Князь со княгинею весел сидит.

Посмотрел Владимир в косящетое окно и увидал в поле толпу людей. "По грехам не случилось меня дома, — сказал Владимир, -

Ко мне едет король из Орды,

Или какой грозен посол".

Старый Пленко лишь только усмехается, а сам потчует: "Изволь ты, государь князь, со княгинею и со всеми своими князьями и боярами, кушать. Не король едет из Орды и не грозен посол, а едет храбрая дружина сына моего, молодого Чурилы Пленковича; когда он будет перед тобою, государь, тогда пир будет во полупире, будет стол во полустоле". Опять пьют, едят, потешаются; день вечереет, закатывается красное солнышко, в поле сгущается толпа, человек за пятьсот и до тысячи.

Едет Чурила ко двору своему;

Перед ним несут подсолнечник[4],

Чтоб не запекло солнце бела его лица.

Приехал Чурила к своему двору; прежде его прибежал скороход, заглянул на двор и увидал, что некуда ехать Чуриле с дружиною и с добычею. Тогда поехал Чурила с товарищами на свой окольный двор, там они остановились и принарядились. Догадался Чурила, что делать; он взял золотые ключи, пошел в подвалы глубокие, взял оттуда золота, сорок сороков черных соболей, другой сорок лисиц _печерских_ и камку белохрущатую {22}; пришел Чурила к князю Владимиру и положил перед ним на убранный стол подарки. Рады были князь и княгиня, и князь сказал: "Чурило Пленкович!

Не подобает тебе в деревне жить,

Подобает тебе, Чуриле, в Киеве жить, князю служить".

Чурила не ослушался князя Владимира, сей час велел оседлать коня, и все поехали в Киев-град, к ласковому князю Владимиру.

В добром здоровье их бог перенес.

Приехали, соскочили с коней, пошли в светлые гридни и сели за убранные столы. Снова пир. Владимир посылает Чурилу Пленковича звать к себе в гости князей и бояр:

_А зватого приказал брать со всякого по десяти рублев_[5].

Чурила всех обошел, всех позвал, зашел к Бермяте Васильевичу, к его молодой жене, к Катерине прекрасной, и позамешкался там. Владимир-князь ждет его, что долго замешкался; наконец, спустя немного, пришел Чурила Пленкович.

Втапоры Владимир-князь ни во что положил;

Чурила пришел, и стол пошел.

Пили, ели, прохлаждались на веселом пиру и наконец разъехались по домам.

Поутру, рано-ранешенько,

Рано зазвонили к заутрене.

Князья и бояре пошли к заутрене; в то утро выпала пороша снегу, — и нашли они свежий след; удивляются князья и бояре: "Или заяц скакал, или бел горностай". А другие усмехаются и говорят: "Это не заяц скакал и не бел горностай, -

Это шел Чурила Пленкович

К старому Бермяте Васильевичу,

К его молодой жене, Катерине прекрасной".

Характеристика этого богатыря очень полно и верно обрисована уже в одной этой песне. Его щегольство доходит до того, что перед ним несут зонтик от солнца. Отношения его к жене Бермяты, о которых упоминается мимоходом, достаточно дополняют его характер. Мы уже говорили, что Чуриле поручает Владимир выбирать женское платье. Чурила еще является мельком, но и тут верный своему характеру, в одной песне, именно о Дюке Степановиче. Богатый Дюк на пиру Владимира стал отламывать у калача верхнюю корочку, а нижнюю откладывать прочь:

А во Киеве был счастлив добре

Как бы молодой Чурила сын Пленкович,

Оговорил он Дюка Степановича:

Что ты, Дюк, чем чванишься? -

Верхню корочку отламываешь,

А нижнюю прочь откладываешь.

Песня очень тонко выражает здесь тот же характер Чурилы: кто сам склонен к чванству, тот заметит чванство другого и обидится им; кто щеголь, тот прежде всех заметит щегольство другого и, как скоро оно в больших размерах, также обидится им. Надо прибавить, что Дюк молод, богат, одет великолепно и красавец собой, — так что все засмотрелись на него, когда он вошел в гридню, на пир Владимира.

Среди молодых сильных могучих богатырей один только стар: богатырь Илья Муромец, далеко превосходящий силою всех остальных. Песня не придает ему обыкновенного присловья: _удалый_; и точно — в нем нет удальства. Все подвиги его степенны, и все в нем степенно: это тихая, непобедимая сила. Он не кровожаден, не любит убивать и, где можно, уклоняется даже от нанесения удара. Спокойствие нигде его не оставляет; внутренняя тишина духа выражается и во внешнем образе, во всех его речах и движениях. В богатыре этом, несмотря на его страшную, вне всякого соперничества, силу, слышится еще более сила духа. Этот неодолимо могучий и кроткий богатырь — крестьянин.

В собрании песен Кирши Данилова три песни говорят об Илье Муромце {24}. Кроме их известны еще другие; из них одна напечатана в "Москвитянине" (1843, Ќ 11) {25}, другая — в "Московском Сборнике" (т. 1). Есть также печатная об нем сказка с лубочными картинками, и наконец об нем много в народе рассказов, более или менее известных. Воспользуемся всем, что напечатано и что сохранилось в народе (сколько мы знаем) о богатыре Илье Муромце. Илья Муромец пользуется общеизвестностью больше всех других богатырей. Полный неодолимой силы и непобедимой благости, он, по нашему мнению, представитель, живой образ русского народа.