Александр Етоев - Книгоедство. Выбранные места из книжной истории всех времен, планет и народов
«Посмотрим», — ответил Вольтер на это.
На самом деле никакую религию Вольтер не собирался ниспровергать. Мало того, он был сам сторонник религии «просвещенных», верил и всячески поощрял идею «высшего разума», правящего вселенной. Всё же остальное — Христа, Будду, Аллаха — он оставлял для непросвещенной черни в качестве той самой узды, которая держит стадо в повиновении.
«Если бы Бога не было, его надо было бы выдумать», — этот часто повторяемый вольтеровский афоризм именно то и значит, что человек без божества это зверь, и бог для него лучшая клетка.
Мысль разумная и часто применяемая на практике в истории человеческих отношений.
Что же касается какой-то особой безнравственности, якобы присущей поэме, то ее в Вольтеровом сочинении не больше, чем во французских народных сказках в обработке Шарля Перро. И если уж говорить о безнравственности, достаточно вспомнить, что примерно в то же самое время писал свои сочинения небезызвестный маркиз де Сад, по сравнению с которым Вольтер — робкая овечка, не более.
П
Павлова К.
Лучший портрет поэтессы Каролины Карловны Павловой (урожденной Яниш) я нашел в книге воспоминаний Б. Н. Чичерина «Москва сороковых годов» (М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1929). Он настолько жив, уважителен и вместе с тем саркастичен, что не удержусь, приведу его практически полностью:
Каролина Карловна была женщина не совсем обыкновенная. При значительной сухости сердца, она имела некоторые блестящие стороны. Она была умна, замечательно образованна, владела многими языками и сама обладала недюжинным литературным талантом. Собственно поэтической струны у нее не было: для этого не доставало внутреннего огня; но она отлично владела стихом, переводила превосходно, а иногда ей удавалось метко и изящно выразить мысль в поэтической форме. Но тщеславия она была непомерного, а такта у нее не было вовсе. Она любила кстати и некстати щеголять своим литературным талантом и рассказывать о впечатлении, которое она производила. Она постоянно читала вслух стихи, и свои и чужие, всегда нараспев и с каким-то диким завыванием, прославленным впоследствии Соболевским в забавной эпиграмме…
Эпиграмма С. Соболевского называется так: «На чтение К. К. Павловой в Обществе любителей российской словесности в мае 1866 г.» Вот она:
Забыв о милой Каролине,О прелести ее стихов,Я уезжал вчера ins GrüneПослушать майских соловьев,А бывшие в собраньи лицаЕдиногласно говорят,Что эдак воет лишь волчица,Когда берут у ней волчат.
Возвращаюсь к воспоминаниям Бориса Чичерина:
Бестактные ее выходки сдерживались, впрочем, мужем, превосходство ума которого внушало ей уважение…
Муж Каролины Павловой, Николай Филиппович Павлов, известный беллетрист, автор прозаических книг «Три повести», «Новые повести» и других сочинений, пользовавшихся большим успехом, в 1852 году становится жертвой своей одухотворенной супруги. По возбужденному ею против него делу о растрате имущества Н. Ф. Павлова высылают в Пермь. Ядовитый С. Соболевский и по этому поводу откликается эпиграммой:
Ах, куда ни взглянешь, —Всё любви могила.Мужа m-me ЯнишВ яму посадила.Молит эта дама,Молит все о муже:Будь ему та ямаУже, хуже, туже.В ней его держитеЛет, если возможно,Хоть бы до десятку,А там с подорожнойДальше отошлите:Пусть его хоть в Вятку,Коль нельзя в Камчатку.
Вот такие драматические любови бывали в старой писательской среде.
Сама же Каролина Карловна Яниш, благополучно посадив мужа, покинула Россию навеки и жила с того времени за границей, в Дрездене, навестив былую отчизну всего единожды, в 1866 году, отметив свой приезд тем самым душераздирающим завыванием в Обществе любителей российской словесности, о котором упоминалось выше.
Пародия
Пародировать можно все — походку Чаплина, манеры Лайзы Минелли, привычку папы гасить окурок о каблук ботинка ленинградской фабрики «Скороход».
Хорошее и плохое, круглое и квадратное — любой предмет, одушевленный или стремящийся таковым стать, любое действие и явление, любая мелкая летучая тварь, вьющаяся возле нашего тела и стремящаяся выпить остатки соков, питающих наш ослабленный организм, — заслуживают того, чтобы быть осмеянными, как трактует понятие пародирование словарь иностранных слов.
Главное, чтобы сделано это было весело и со вкусом, иначе пародия в лучшем случае превращается в шарж, а в худшем — в грубое обезьянничанье, чреватое скандалом и мордобоем.
Паскаль Б.
Однажды ночью, мучаясь зубной болью, Паскаль, чтобы как-нибудь от нее отвлечься, вспомнил математическую задачу, не решенную на ту пору никем. В ту же ночь он находит ее решение и излечивается от зубной боли. Паскаль не собирается публиковать свои выкладки и пути решения, но его покровитель, герцог де Роаннез, настаивает на этом, причем делает главный упор на то, что публикация работы будет сильным ударом по атеизму. Паскаль упорствует, но в результате соглашается на следующий компромисс: они с герцогом объявляют конкурс, что если кто-нибудь за полтора года найдет решение этой задачи, то победителю вручат шестьдесят пистолей, немалые по тем временам деньги. Решения не нашел никто, и тогда вся призовая сумма пошла на издание математического труда самого Паскаля.
Подобных легендарных историй про знаменитого французского мистика и ученого-математика XVII века много. Паскаль вживую беседовал с Иисусом Христом и оставил после себя запись этой беседы. Чтобы умертвить плоть, Паскаль, подобно житийным отцам-пустынникам, надевал себе на голое тело железный пояс с шипами внутрь и, когда в голову приходила пустая или плотская мысль, ударял себя кулаком по поясу и тело уязвлялось шипами. Ученый боготворил собственную болезненность и считал ее даром Божиим, поскольку она отвлекает от земной суеты. Знаменитые Паскалевы «Мысли» были собраны из отдельных записей, которые вел ученый в промежутках между приступами жутчайшей головной боли.
По сути, фигура Блеза Паскаля обладает всеми чертами святости, необходимыми для причисления великого французского математика к лику святых. Я не знаю католических святцев — может быть, так и есть, и Паскаль действительно поминается в них как святой. Неважно — человек он достойный памяти, и «Мысли» его до сих пор являются лучшей книгой, оставленной нам в наследство.
Пелевин В.
Странная это дама — массовая культура. Ее любят все, но сама она отбирает строго. И ходить у нее в фаворитах получается не у многих. Почему же так подфартило Пелевину? Мода? Да. Но мода не главное. И Букер, который в свое время так и не достался его «Чапаеву», ни при чем. Массовому читателю что Букер, что Антибукер — одна мура: массовый читатель ни о первом, ни о втором не знает.
Может быть — стиль, язык?
Язык у него несложный, во всяком случае — не всегда, так что голову ломать не приходится, а это уже немалый плюс. Но пишут же и хуже Пелевина, однако народными кумирами не становятся. И темы его сочинений — ну странные, но кто же сейчас не пишет странно? Только ленивый.
Читаешь и удивляешься — ведь ничего нового Пелевин литературе не дал, все это было, было — у тех же Борхеса, Кастанеды, Дика, а до них — у старых китайцев. Перенес на русскую почву, дал русские имена, поменял антураж, детали… В чем же тогда секрет его популярности?
Может быть, в том, что Пелевин — первый из нового поколения писателей, принявший и применивший в жизни своей и творчестве один из главных постулатов буддизма: мир, который нас окружает, не более чем иллюзия, наваждение, создание чьей-то фантазии, уродливой ли, прекрасной, но чужой и подчас не созвучной с внутренним нашим «я»? И решивший, вдохновленный идеей, сам стать таким творцом, меняя миры и лица населяющих эти миры существ?
Но по сути, каждый писатель — в той или иной мере буддист, раз строит собственные миры. И массовому читателю до буддийской теории с практикой такое же далекое дело, как до Букера с его антиподом. Хотя в темных уголках подсознания буддизм еще где-нибудь да хоронится как наследие татаро-монгольских времен. Следовательно, Пелевин не нов и в этом?
Вот тут не будем спешить.
Что такое канувшая в небытие эпоха, которую мы называем советской? Во-первых, и пожалуй что в-главных, это идея, которую навязывали нам сверху. Иллюзия, которую творили другие, в которую люди активно или пассивно верили, с которой большинству из них трудно и страшно было расстаться.
Тремя абзацами раньше мелькнуло слово «существ»; внешне оно вроде бы выбивается из контекста фразы: раз лица, так уж лица людей. А «лица существ» — ни слуху не привычно, ни глазу. Но это не оговорка. Мир, который творили за нас, с точки зрения самих творцов населен был именно существами, а не людьми. Мы не существовали для них в реальности; мы снились своим творцам, как и мир, в котором мы жили.
