Роман Арбитман - Поединок крысы с мечтой
Советский писатель-фантаст 80-х вырастал из читателя фантастики. Он органически не способен был обойтись без заимствований, но чтил уголовный кодекс. Упершись в ложную альтернативу «ворюга или цитатчик?», он выбирал второе как меньшее зло; вот почему советский НФ-роман к середине прошедшего десятилетия в массе своей превратился в реестр скучных отсылок к предтечам, едва ли не с указанием тома и страницы. Василий Звягинцев также спешил продемонстрировать граду и миру, что беден, но честен. В его романе мелькают аккуратные ссылки то на «ТНВ Азимова», то на «“принцип неопределенности” Биленкина», то на «полевой синтезатор “Мидас”» Стругацких, то на «ефремовское братство цивилизаций», то на «Сумму технологии» Лема. Фразы типа «Обмен разумов, как говорится. Смотри Шекли и других авторов...», «Это зря писал Азимов...», «Как это уже описано у Андерсона в “Патруле времени”...», «А если действительно у них там внутри вроде как у Стругацких в “Пикнике на обочине”...» встречаются у автора в количествах, превышающих всякую норму. Читатель, в свою очередь, вместо того, чтобы следить за интригой, невольно включался в игру и отправлялся вслед за автором в поход по хранилищу бывших в употреблении идей и сюжетов, а позднее автоматически ловил писателя за руку, когда бедняга забывал сделать сноску или ссылку,.
Вдобавок роман «Одиссей покидает Итаку» еще раз подтвердил, что в последние годы советскую фантастику творили люди, не удовлетворенные материально и в особенности желудочно. Такие разные фантасты, как В. Бабенко, А. Бушков, И. Пидоренко, сами того не замечая, выплескивали на бумагу переживания по поводу отсутствия в быту так необходимых им «хищных вещей века». Невиданные пиры, которые между делом закатывали герои, перечни деликатесов на нескольких страницах, описания замечательных бытовых удобств, новых квартир, забитых роскошной мебелью и суперсовременной бытовой электроникой, дорогих машин и пр. (описания нередко сопровождались поспешными заявлениями постфактум, что-де, конечно, не в этом счастье!) – все это было типичной приметой сублимации. Канон властно требовал от Звягинцева, чтобы тот наделил персонажей каким-нибудь «дубликатором материи» и выдал им полный ассортимент товаров и услуг; автор не смог устоять и выдал. Сегодня-то большая часть фантастической роскоши принадлежит к обычному ассортименту рядового столичного комка, и потому испытываешь при чтении чувство неловкости, будто зашел в мечты автора с черного хода и обнаружил там полки, стеллажи, ящики, мешки из горькой юморески Жванецкото «Склад».
Западная развлекательная фантастика подкупала уже тем, что не выдавала себя за что-то более значительное. В нашей же герой обязан был раздувать щеки и изрекать сентенции, прежде чем просто взяться за бластер и сокрушить сотню-другую врагов. Там, в царстве коммерции, НФ никогда не была в ответе за другие жанры. У нас же, в царстве невыветрившейся романтики, автор считал долгом бросаться на первую же амбразуру. Пытаясь объять необъятное, отечественная НФ гибла под тяжестью сторонних задач, которые сама же себе на горб навьючила. Звягинцева, к примеру, подвел дефицит (в момент написания первых еще частей книги) добротного «военно-полевого» романа. Будь в свое время Чаковский или Стаднюк более дружны с исторической правдой, не выводи они мудрого генералиссимуса – глядишь, не пришлось бы фантасту самолично забираться в батальные дебри, считать танки, самолеты, пехоту РККА и вермахта, популярно доказывая, как можно было бы выиграть войну за три года без лагерей, шпиономании и особых отделов. Пока фантаст воевал, сюжет стопорился, динамика исчезала, инопланетяне скучали, а читатель 90-х принимался быстрее перелистывать страницы, ибо «вся правда без прикрас», да еще и в фантастико-приключенческом романе, раздражала своей неуместностью.
Василия Звягинцева можно поздравить разве что с одним: он действительно закрыл тему. Как в сказке про колобка, выгреб оставшиеся от былых времен стереотипы, условности и присущие жанру внутренние несообразности. Теперь колобка лепить уже не из чего, скреби по сусекам или не скреби. Автор на своем примере доказал, что традиционная советская фантастика не может стать коммерческой. В принципе не может – даже если сильно захочет. Итак, доказательство от противного имеется, и увесистое. Дело за малым: отыскать бы «положительный» научно-фантастический пример. Или хоть ненаучно.
1993
Мукки-бази для мордатого Рабитмана
В. Головачев. СМЕРШ-2. Избранные произведения. Т. 8. Н. Новгород: Флокс («Золотая полка фантастики»)
Книги Василия Головачева любимы всеми, кто интересуется изданиями в твердых целлофанированных переплетах. Новый роман «СМЕРШ-2» тоже вряд ли оставит равнодушными таких читателей: отличный обложечный картон, хорошее качество припрессовки целлофана, приличное – без видимого брака – шитье блоков и плюс к тому вполне удовлетворительное качество цветной печати на форзацах. Кроме того, заманчивое название серии «Золотая полка фантастики» наверняка убедит многих покупателей полиграфической продукции конвертировать свои дешевеющие рубли не в банальные зеленые бумажонки, а именно в эти аккуратные бумажные кирпичики, чтобы со временем превратить собственный книжный шкаф в мини-филиал Форт-Нокса.
Таким образом, с формой у Василия Головачева все обстоит в лучшем виде. И только качество содержания несколько проигрывает качеству переплета 7БЦ, осложняя процесс полной конвертации. И в прежних романах, отважно разоблачавших коварные планы Пентагона и ЦРУ, и в новых романах, смело развенчивающих нашу «систему государственного рэкета, называемую демократией» (где, впрочем, без ЦРУ тоже дело не обошлось), писатель не в силах искоренить в себе главный недостаток своего телеграфного предтечи г-на Ятя, бдительно подмеченный гостями на чеховской «Свадьбе». Г-н Головачев – человек, без сомнения, начитанный, и ужасное авторское опасение, что читатель может вдруг не заметить этого замечательного факта, приводит к сокрушительным последствиям. Основную тяжесть мучительного головачевского недуга, конечно, принимает на свои плечи супермен из ГРУ (шутливо называемого в народе «СМЕРШем-2») Матвей Соболев. Однако и другие персонажи – гэбэшники, рэкетиры, спецназовцы и члены правительства – вынуждены изъясняться закавыченными и раскавыченными цитатами: из Пруткова и Фихте, Гайдая и Линкольна, Хайяма и Филдинга, а также Успенского (автора не «Чебурашки», а «Новой модели Вселенной») и других. При этом наш романист, будучи человеком безусловно честным и желая избежать глупых упреков в плагиате, каждую цитату добросовестно сопровождает ссылкой. Страницы, где имеются диалоги, так и пестрят звездочками сносок или просто аккуратными уточнениями типа «подумал он словами Шиллера», «как говорил Бенджамин Франклин» и т. п. Цитаты эти производят презабавное впечатление не только потому, что головачевским орлам просвещение вредно или упомянутые орлы для просвещения вредны (кстати, это, кажется, из Салтыкова-Щедрина), но и из-за контекста. Между репликами из книги «В мире мудрых мыслей» располагаются немудрящие поступки с применением «мукки-бази», «каляри-инаяту в голову кулаком», «сильной чигонго и кэмпо» и прочих «такара курабэ», «ударов лянцян», «приемов типа суй-но като», «тэнти-нага».
Чтобы читатель не расслаблялся, автор то подсовывает ему то «верзилу, одетого с подчеркнутым инфантилизмом», то коммерческие киоски, рассчитанные «лишь на оголтелый консьюмеризм крутых парней», то «устойчивую амнезию», которой, оказывается, легко добиться, «подключив психофизиологические механизмы реализации». Последнего и добивается уже упомянутый «смершевец-2» Матвей. Ему ничего не стоит «еще в поезде “включить” интуитивно-рефлексную сторожевую систему, надеясь зафиксировать любое проявление любопытства к своей персоне». Кстати, любопытным варварам в данном случае не позавидуешь. Для «рэкетменов» у Матвея, помимо «суй-но» или «мукки-бази», имеются еще и убийственные формулировочки. Взяв за химок очередную «гориллу», Мотя обращается к ней со словами: «Вся твоя беда в том, что ты любишь атрибутику власти...» И от этих-то неслыханных речей преступник уже автоматически впадает в прострацию, в кому, в анабиоз, чтобы затем выпасть в осадок. Причем если общество Матвея на отрицательных типов оказывает столь негативное воздействие, то положительные или даже вставшие твердо на путь исправления получают от нашего супергероя заряд бодрости и преображаются. Алкаш Леша, только-только из тюряги, уже благодарит Матвея на особый куртуазный манер: «Ты помог мне прорвать мешок равнодушия вокруг моей персоны». И так далее, и тому подобное. В тех случаях, когда читатель уже начинает подзабывать, что русский терминатор Соболев – существо не только из стали, огня и мудрых мыслей, но еще и из плоти и крови, Василий Головачев восстанавливает статус-кво традиционным путем. Один раз Матвей утешает малолетку, потерявшегося в уличной толпе; другой раз помогает детке из бедной семьи материально; в третий раз влюбляется в девятнадцатилетнюю Кристину (студентку, спортсменку, красавицу, комсо... виноват, уже беспартийную): «Мгновение девушка вглядывалась в него загадочными бездонными глазами, поцеловала его в губы (...) губы долго хранили ощущение фиалковой свежести и родниковой чистоты». Последняя фраза, по всей видимости, – тоже скрытая цитата. То ли из Библии, то ли из журнала «Крестьянка», ссылки почему-то нет.
