Альфред Барков - Роман Булгакова Мастер и Маргарита: альтернативное прочтение
Следует отметить, что сатира Булгакова развивает именно те концепции, которые были высказаны в свое время «ранним» Горьким, и от которых тот впоследствии отрекся. Разве не на этом построена и фабула булгаковского романа? Мастер создает гениальное произведение о великой трагедии, затем отрекается от него, но эстафету принимает у него Бездомный.
Второй момент. В «Великом канцлере» фамилия Бездомного – Попов, то есть, сын попа; эта фамилия, простая и распространенная, выбивается из ряда «странных» фамилий булгаковской сатиры. Однако именно в этом факте не окажется ничего странного, как только мы вспомним, что отец Михаила Афанасьевича был профессором духовной академии в Киеве, а оба деда – священниками.
Третий. В окончательной редакции фамилия Бездомного – Понырев, она образована от названия железнодорожной станции Поныри между Курском и Орлом; до революции территориально находилась на землях Орловской губернии, откуда родом родители Булгакова.
Четвертый. «Бездомный» – литературный псевдоним Понырева. В одной из ранних редакций он значился как «Безродный». У самого Булгакова тоже был псевдоним – «Неизвестный», структурно схожий с псевдонимами этого персонажа. Более того, свой собственный псевдоним Булгаков включил в текст романа, в самую первую его строку: ведь название первой главы – «Никогда не разговаривайте с неизвестными».
И это не все. Оказывается, о себе самом он писал в 1924 году в дневнике как о бездомном, причем явно в переносном смысле: «Вечером, по обыкновению, был у Любови Сергеевны и у «Деиньки». Сегодня говорили по-русски – о всякой чепухе. Ушел я под дождем грустный и как бы бездомный»16.
Пятый. В одной из ранних редакций романа Понырев фигурирует как помощник председателя секции драматургов, что ближе к биографии самого Булгакова.
И, наконец, «шестое доказательство». М.О. Чудакова расценивает эпилог романа «Мастер и Маргарита» как «важнейшее биографическое свидетельство о тогдашнем умонастроении автора»17. Этот вывод, вытекающий из анализа обстоятельств создания Булгаковым пьесы о Сталине, подкрепляет рассматриваемую здесь версию. Это, «шестое», доказательство является тем более весомым, что вывод М.О. Чудаковой сделан на основании совершенно иных посылок.
Вместе с тем, нельзя не отметить тот факт, что в эпилоге образ Понырева получает несколько иную тональность, чем это можно было бы ожидать из содержания первых глав романа. За отрезок времени, прошедший между диктовкой на машинку окончательной редакции романа (июнь 1938 года) и созданием эпилога (май 1939 года), этот образ подвергся заметной трансформации в сознании Булгакова; объемный по содержанию эпилог был написан буквально на одном дыхании; следовательно, новая концепция образа уже сформировалась в сознании писателя до того, как была положена на бумагу.
Остались ли какие-либо следы его работы в этом направлении между июнем 1938 и маем 1939 года? Если подходить формально, то, кроме систематических наблюдений Луны вплоть до пасхального периода 1939 года, нет. И все же…
Отмеченное выше наблюдение М.О. Чудаковой как раз и фиксирует именно один из таких следов: на тональность эпилога повлияли умонастроения автора в процессе создания пьесы о Сталине.
Осмелюсь предложить дополняющую версию: отдельные идейные концепции эпилога были «обкатаны» Булгаковым на пьесе «Дон Кихот», созданной летом 1938 года, то есть, еще до того, как была начата работа над пьесой «Батум».
Хронология создания этой пьесы, заказанной театром им. Евг. Вахтангова как инсценировка романа Сервантеса, описывается несколькими скупыми фразами из дневника Елены Сергеевны: прибыв после перепечатки «Мастера и Маргариты» в Лебедянь в июле 1938 года, «на третий день М.А. стал при свечах писать «Дон Кихота» и вчерне – за месяц – закончил пьесу»; 4 и 5 сентября – читка «Дон Кихота»; 9 сентября – закончилась переписка «Дон Кихота»; 19 сентября – сел за правку июньского экземпляра « Мастера и Маргарит ы»18.
Примечания к 36 главе:
1. Н.Я. Мандельштам. Указ. соч., с. 149.
2. Из письма М.А. Булгакова Е.И. Замятину от 15 июля 1929 г. «Из переписки М.А. Булгакова с Е.И. Замятиным и Л.Н. Замятиной (1928-1936)». «Русская литература», № 4-1989 г.
3. Б.В. Соколов. Михаил Булгаков в 1918-1919 гг. Опыт биографической реконструкции. – Контекст-87, с. 240.
4. А.В. Луначарский. Итоги театрального строительства и задачи партии в области театральной политики. Доклад на партийном совещании по вопросам театра в Агитпропе ЦК ВКП(б) в мае 1927 года. Впервые опубликовано в книге «Пути развития театра» – «Кинопечать», М. – Л., 1927 г. Цитируется по: А.В. Луначарский, СС., том 7, М., 1967, с. 511-512.
5. В.В. Петелин. Мятежная душа России. М., «Советская Россия», 1986, с. 154.
6. Протокол допроса представлен общественности Министерством Безопасности РФ 11 ноября 1993 г.; опубликован в «Независимой газете» от 17 ноября, с. 5 (Григорий Файман. Глазами ОГПУ).
7. В.Я. Лакшин. Булгакиада, с. 6.
8. А. Ливанов. О вечном доме нашей духовности. «Притча о встречном». М., «Советский писатель», 1989 г., с. 298.
9. Аналогичную мысль высказал историк, философ и публицист М.Д. Гефтер, полемизируя с П.В. Палиевским, автором одной из первых статей, посвященных разбору романа «Мастер и Маргарита» (М.О. Чудаковой та статья П.В. Палиевского была признана «едва ли не лучшей» из всех): «Где же, в каком именно месте происходит это восстановление разоренного и оживление прерванной традиции, как изволите выражаться, имея в виду […] свидания Мастера с Иваном? Образцовую психушку профессора Стравинского за Литинститут принимаете либо даже за заповедник – из бездомных нелюдей в человеки, у коих почва под ногами, твердь на веки вечные? Не дурно ли: психушкою к тверди, психушкою – к вечности?!» – М.Д. Гефтер. Из тех и этих лет. М., «Прогресс», 1991, с. 144.
10. А.М. Горький. Несвоевременные мысли. Заметки о культуре и революции. М., «Советский писатель», 1990, с. 177.
11. «Я могу быть одним – писателем…» – Дневники М.А. Булгакова. «Театр», № 2-1990, с. 143.
12. Михаил Булгаков. Избранные произведения. Киев, «Днiпро», 1990, с. 438-440.
13. М. Пришвин. Из дневников 1930 – 1932 г. «Взгляд», вып. 3. М., «Советский писатель», 1991, с. 415.
14. Там же, запись от 11 июля 1930 года. Не комментируя содержания самой записи, дающий психологический портрет Михаила Афанасьевича (хотя, конечно, стоило бы отметить совпадение такой детали: замечание М. Пришвина о «мании преследования» полностью соответствует душевному состоянию Булгакова – см., например, «Жизнеописание Михаила Булгакова» М.О. Чудаковой), все же отмечу весьма характерную позицию публикаторов данного дневника (1991 год!): скрупулезнейшим образом сопроводив публикацию сносками, вплоть до «личность не установлена», они ни словом не обмолвились, кто же такой этот «Б.» и «Булгаков». Хотели по-рыцарски защитить светлую память писателя? Но сделали ведь гораздо хуже: своим очередным умолчанием лишь бросили на нее тень.
Но разве Чехов дистанцировал себя от нашего народа, говоря о его рабской психологии? Ведь находить такие черты у других и в то же время не допускать мысли, что сам являешься носителем исторических грехов своего народа, или не к месту цеплять фиговый листок на чью-то светлую память – разве это не есть проявление именно такой психологии? Кому-то из нас удалось выдавить из себя раба на каплю больше, кому-то – на каплю меньше, но до тех пор, пока эта черта нашего менталитета не будет изжита полностью в национальном масштабе, ни один из нас не может, просто не имеет права чувствовать себя свободным. От этого клейма, по крайней мере…
Поэтому, если уж говорить о наличии у кого-то рабской психологии, то делать это следует только в сравнении с кем-то, но никак не в отрицании. Например, уже сам факт создания в тридцатые годы такого антисоветского романа как «Мастер и Маргарита» безусловно свидетельствует о том, что его автор продвинулся намного дальше в деле выдавливания из себя раба, чем М. Пришвин, который ограничил тематику своих произведений описанием природы. И не нужно оказывать памяти Булгакова такие медвежьи услуги. Нужно просто внимательно читать его наследие, не обманывая себя собственными стереотипами.
15. Здесь следует отметить еще одно ценное наблюдение, сделанное Л.Ф. Киселевой относительно концовки романа: «Покровительство Воланда оказывается пагубным для лучших свойств и качеств человека […] и оплачивается героями чрезвычайно высокой ценой: утратой жизни и человеческих качеств» – Указ. соч., с. 80.
16. Михаил Булгаков. «Под пятой». Мой дневник. М., «Правда», 1990, с.24; запись от 21 июля 1924 года.
