Андрей Дашков - Наша фантастика, №3, 2001
Суета сует… Тоскливый Господь тоскливо играет в свои тоскливые игры.
Тому, кто наблюдает за нами с высот, кажется, будто кто-то запустил кинопленку наоборот: я бегу по морскому побережью, ставя ноги в кем-то оставленные следы, и следы за мною исчезают…
Моментальный снимок: палата, двое врачей, склонившиеся над пациентом.
Палата: ослепительно белая. Все здесь словно покрыто слоем снега, на ледниках сурового севера — и стены, и потолок, и белье на единственной в палате кровати.
Врачи: в их склоненных фигурах, во взглядах холодных глаз ясно читается бессилие. Тот, что слева, держит в руках шприц, наполненный бесцветной жидкостью.
Пациент: мужчина, только руки и голова выглядывают из-под белого покрывала. Его руки невообразимо иссохли, лицо обезображено. Левая половина лица — сплошь незаживающие раны, из недр которых иногда выкатывается капля крови, словно мужчина плачет кровавыми слезами.
P. S. Если посмотреть на снимок под другим углом, можно заметить еще кое-что: на груди больного кольцами вьется большая чешуйчатая змея с зелено-изумрудными глазами. Она плюет ядом на незаживающие раны.
Сон, словно архивная кинолента, повторяет то, что произошло несколько лет назад. Цветущие сады на берегах океана — это Колхида, самый посещаемый курорт на Венере. Я и Дика счастливы, очарованы окружающей нас сказкой цветов. Мы резвимся и смеемся на синеватом лугу неземной травы.
— Смотри, смотри, что я нашла, — зовет меня Дика, и я лечу к ней.
Не важно, что она нашла, важно то, что она здесь, рядом со мной, что мы вместе, и отныне всегда будет так. Любимая показывает мне редчайшый цветок Венеры. До сих пор его видели всего лишь двое — первые колонисты. Они рассказывали, что наблюдали цветок издали, в труднодоступных местах. Поэтому многие считали, что он — всего лишь красивая легенда. До сегодняшнего дня я и сам думал, что этот цветок не существует. Любимая показывает мне «цветущую кобру» — так назван этот цветок первый увидевший его. Действительно, сходство поразительное. Под широкими, достигающими земли листьями какого-то дерева на вытянувшемся хвосте стоит разъяренная кобра, развернув капюшон, только вместо змеиной пасти — зеленый цветок поразительной красоты. Некоторое время мы любуемся необычностью цветка, потом, словно сговорившись, одновременно наклоняемся, чтобы вдохнуть аромат. И тогда безобидный цветок испускает струю — возле наших лиц в воздухе зависает тучка мельчайших капель. Дика их вдыхает, а левой стороны моего лица касается влага — влага густого, чужого тумана.
…Одурманенный, словно в наркотическом бреду, на подгибающихся ногах, я нес ее на своих плечах, пока весь мир в моих глазах не утратил свои краски и не поблек.
Падая, я ушиб плечо. Потом кто-то назойливо тряс меня. Что-то ужалило руку. Тихий голос пробился сквозь густую завесу, окутавшую мое сознание, и я услышал два самых страшных, самых ужасных слова: «Она умерла». Нет! Только не это, Господи, только не это! Я, никогда не веровавший в Тебя, умоляю! Да разве трудно совершить чудо, самое обыкновенное чудо?! Потом я провалился в Тартар…
Молодая медсестра с длинными черными волосами ветром неслась по больничному коридору. Увидев мужчину в белом, стоящего у окна и что-то отмечающего в блокноте, она вскрикнула:
— Доктор! Доктор, этот, из сорок седьмой! Открыл глаза…
— Вы не ошиблись?
— Нет, нет! Господи, он так на меня посмотрел…
Теперь по коридору бежали уже двое. Ворвавшись в палату, врач подскочил к аппаратуре, стоявшей рядом с единственной в этом помещении койкой. Не обнаружив в показаниях никаких изменений, он взглянул на больного, схватил его запястье, но, покачав головой, тут же отпустил. Рука тихо ударилась о край койки.
— Ошиблись, сестричка. Пять лег в коме — вряд ли он когда-нибудь откроет глаза…
— А что с ним, доктор?
— Вы слышали когда-нибудь о «цветущей кобре»? Когда мы еще ничего не знали о ее ядовитых свойствах, проклятый цветок погубил не один десяток людей. Этот человек одним из первых столкнулся с растением — и единственный остался в живых. — Помолчав, доктор добавил: — Наполовину. Так что, скорее всего, вам лишь померещилось.
Врач ушел. Медсестра, ссутулившись, стояла в углу. Губы ее тихо шевелились:
— Нет, я не ошиблась. Ты смотрел на меня, я видела…
Подошла, поправила свисающую руку больного. Отбросила со лба челку. Долго глядела на веки его глаз, ожидая, что вот-вот они дрогнут… Чуда не произошло. Пока не произошло.
Под изумрудным небом, у входа в большую темную пещеру, на голом черепе какой-то огромной рогатой твари сидит человек. Не смотрите на его лицо. Я же вам говорил, это неприятное зрелище.
Прикуриваю сигарету. Спичка рисует в воздухе сверкающую дугу и, соприкоснувшись с песком, гаснет. Медленно выдыхаю дым. Тихим призраком он стремится вверх, к небу. Откуда-то подкрадывается огромный, исхудалый пес. Присаживается рядом и глядит мне в глаза. Тушу сигарету о подошву ботинка. Поднимаю с песка гитару, нежно касаюсь струн. Пес прислушивается, бросает свою охоту на блох и, кажется, ожидает продолжения. Пальцы танцуют на струнах, в ночи звучит тихая и грустная мелодия, которую я любил играть тебе, Дика. Внезапно вступает пес — он воет, словно оплакивая кого-то. Наша боль так похожа… Если кто-нибудь услышал в ночи наш дуэт, по спине его, без сомнения, побежали мурашки, и, если путь его лежал в нашу сторону, он свернул с пути…
Шагаю в темноту пещеры, перекинув гитару за плечо. Пес преданно следует за мной, хоть я и пытался его прогнать. Стоило только углубиться в пещеру на несколько шагов — и слабый свет ночного неба уже не освещает нашего пути. Темно, хоть глаз выколи. Но я, словно кошка, прекрасно вижу в темноте. За моей спиной тускло светятся два рубиновых огонька — глаза пса. Еще раз пытаюсь его прогнать, но тщетно — он неотступно следует за мной. Ну и ладно. Пусть пеняет на себя…
Пещера резко уходит вниз. Вынуждает ступать осторожно, чтобы не поскользнуться и не покатиться в пропасть. Еще через сотню шагов спуск делается таким крутым, что я уже не иду, а карабкаюсь. Пес, не в силах преодолеть спуска, жалобно воет. Сам не зная почему, возвращаюсь к нему, ремнем привязываю к своей спине, и опять — вниз. Теперь уже, словно альпинист, зависнув на руках над пропастью, ногами ищу опору. Пес спокоен, не дергается. Умная собачка, только чертовски тяжелая. Откуда в исхудавшем теле столько веса? Достигнув более широкого выступа, останавливаюсь передохнуть. Руки, когда прикуриваю, дрожат.
На выступе отдыхаю минут двадцать — тридцать, потом опять — вниз. Спуск и дальше крутой; стараюсь не глядеть в бездну, чтобы не закружилась голова. Левая рука соскальзывает. Минуту качаюсь над пропастью, удерживая весь вес своего (и не только) тела на одной руке. Наконец ноги находят опору. Прильнув к стене, восстанавливаю сбившееся дыхание. В глубине души последними словами кляну себя за то, что прихватил с собой пса. Как-никак лишний вес. Но развязать ремень и сбросить животное вниз — просто не могу.
Кое-как добираюсь до того места, где проклятый обрыв наконец переходит в более пологий склон. Дальше — тоже не цветочки, но хотя бы не надо разыгрывать из себя альпиниста. Отвязываю пса — здесь он хоть с трудом, но сможет передвигаться самостоятельно. Дружно, нога в ногу (вернее, нога в лапу), отправляемся дальше. Откуда-то возникает красноватое свечение. Пока еще слишком слабое, чтобы осветить путь, но это уже не былая непроглядная тьма. Чем глубже спускаемся — тем светлее. Теперь вижу, что свет идет из сотен трещин в скалах, в которых бурлит что-то похожее на раскаленную лаву. Взгляд выхватывает из сумрака тень реки, текущей под сводами пещеры. Дальний берег скрыт туманом, а на ближнем я вижу постройку из бревен. Еще несколько минут, и мы будем возле домика, чьи окна слабо мерцают в вечных сумерках этого места.
До домика остается не более сотни шагов, когда на меня наваливается необъяснимая слабость. Ноги подгибаются, и я падаю на голые камни. Не могу шевельнуть даже пальцем — все тело сковано таинственной силой. Откуда-то издалека доносится лай собаки. Я чувствую, как, вцепившись зубами в рукав моей джинсовой рубашки, пес пытается тащить меня, но сил для этого ему не хватает.
Со стороны реки волной накатывается туман. Из него вдруг прорастают две костистые руки, прижимающие меня к земле. Прямо перед моими глазами туман преобразуется в женское лицо. Черты лица до боли напоминает мою Эвридику, но его обрамляют растрепанные черные пряди волос, а глаза сверкают зеленью. Нет, это не Дика. Словно в немом кино, губы женщины шевелятся, но я не слышу звука. Потом что-то горячее и влажное касается моего лица. До меня не сразу доходит, что это пес лизнул в щеку.
