Василий Наумкин - Каменный пояс, 1981
«— Все ты забыл, Васяня. Как это? Не стыдно тебе и не мучишься…», — упрекает Нюра Василия, и тот вынужден согласиться со столь жестким, даже жестоким упреком.
«Да, права она. Как быстро я забыл его, как быстро забыл и другое. И ушла моя душа к другим встречам, к другим берегам. А если умру, неужели и меня так же быстро забудут, как забыли и Кольку и многих других людей? Неужели все так быстро забывают друг друга, как будто и не жили рядом? Я с ужасом подумал, что даже о своем отце вспоминаю все реже и реже, а часто кажется, что и не было его вовсе на свете. Как это? Как понять это?..»
Вот, оказывается, в чем дело. Человек-то и в самом деле опасно «болен», и мы уже гораздо снисходительнее воспринимаем Нюрину настойчивость ворошить прошлое, не так ли?
Именно от «болезни» забвения и хочет «излечить» Нюра своего Васяню, и в этом порыве пожилой женщины сокрыт большой жизнеутверждающий нравственный смысл.
Судом совести поверяет себя и молодой учитель физики Петр Андреевич (рассказ «В полях»), раздумывая над смыслом слов «подлый человек», которые ему выкрикнул один из учеников (Петр Андреевич отобрал у этого ученика записку, подозревая в ней обидное для себя, а то оказалась записка с признанием в любви однокласснице). Проступок Петра Андреевича вроде бы и не такой уж тяжкий, чтобы мучить себя и более того — принять решение оставить школу навсегда. Но как раз в свете нравственности максималистское самонаказание Петра Андреевича — в высшей степени благородный акт, ибо там, где пробуждается совесть — нет места эгоизму, эгоцентризму, зато большой простор для свершения добрых дел.
И доброта для потанинских героев — не абстрактная этическая категория, а норма жизненного поведения, неотъемлемая часть характера. Правда, иногда писатель, смещая границы между активной добротой и жалостливостью, впадает в «поток» сентиментального мелодраматизма, что в известной мере снижает художественную достоверность ситуаций (например, в рассказе «На вечерней заре», где писатель прямо-таки заставляет героя стать добрым, или в рассказе «Радуга», в котором раскрытие характера главной героини Татьяны, ищущей «второй родной дом», тоже представляется несколько нацеленным на читательскую «чувствительность»), но тут мы скорее встречаемся с некоторым нарушением чувства меры, от которого, пожалуй, не застрахован никто.
В этом плане определенной психологической «перегруженностью» наделен, на мой взгляд, характер Вени Китасова — главного героя повести «На чужой стороне». Он выделяется резким своеобразием, даже уникальностью. Эта уникальность не столько в необычных для выходца из деревни занятиях (он хочет стать художником, много толкует о необходимости путешествий, живет как бы одновременно и в городе, и в деревне, в которой имеет доставшийся ему в наследство от умершей матери дом), сколько в его мирочувствовании, жизневосприятии.
Китасов жаждет воочию оглядеть мир, объездить его, как говорится, вдоль и поперек, чем вызывает искреннее недоумение земляков («— И когда ты в них записался, в туристы-те?» — спрашивает его Анна — одна из близких подруг Вениной матери), полагая, что такое познание жизни — первейшая необходимость для творческого человека. В сущности, в этом как будто есть резон, только относится ли Веня к истинным творцам? Ведь «его нервный страдающий ум искал таких впечатлений, таких живых и мнимых картин, которые бы сделали его выше, сильнее других, которые бы выделили его из толпы и вознесли. Он любил великих художников, музыкантов, но не за их труд, полный бессловесного мученичества и страдания, а за тот луч славы, известности, который они несли до гроба, и даже после могилы этот луч возле них все горел и горел». Короче говоря, перед нами — вполне сформировавшийся честолюбец, эгоцентрист-неудачник, лелеющий призрачные надежды на «фортуну».
Люди, подобные Китасову, нынче заявляются открыто, встречаются они и среди выходцев из деревни, и В. Потанин зорко уловил этот тип беспутного приспособленца. Но вот развенчание такого типа писатель ведет несколько спрямленно и в то же время чересчур, как мне кажется, «закодированно», сгущая негативные качества героя в поступках, но не выявляя глубинных корней Вениной беспутности, его озлобленности на людей, его гнусности. В самом деле: парню всего двадцать лет, а его можно назвать носителем чуть ли не всех пороков человеческих, причем первопричиной их едва ли является генетическая наследственность (отец Вени, как оказывается, тоже был бездушным, корыстным и подлым человеком).
Думается, что формирование китасовской неприкаянности, а вернее, целенаправленной потребительской морали, следует искать не только в психопатологических отклонениях героя, но и в тех язвах социального характера, которые порой еще возникают на здоровом теле нашего общества. Но сложности этих обстоятельств почти не учитываются автором.
Впрочем, пока еще рано делать обобщающие выводы, так как разбираемое произведение — лишь часть задуманного писателем цикла «Сельские монологи», и, может быть, в скором времени мы полнее познакомимся не только с паразитирующими китасовыми, но и с теми, кто живет настоящей полнокровной жизнью (они уже намечены и в повести «На чужой стороне»).
Надо сказать, что именно цельные, прочно стоящие на земле люди больше всего привлекают В. Потанина, по ним выверяет писатель нравственные ценности нашей непростой действительности.
Герой повести «Над зыбкой», молодой корреспондент газеты, едет в далекое село с заданием написать очерк о дояре — «безусловном ударнике», как характеризует Ивана Палина редактор газеты. Но обстоятельства сложились так, что до встречи с Иваном корреспондент знакомится с матерью дояра — пожилой женщиной, прожившей трудную, подвижническую жизнь. И перед молодым журналистом встает действительная человеческая судьба, тот самый цельный характер, о котором сказано выше.
От этой пожилой женщины, Марьи Степановны, узнает наш герой об испытаниях, выпавших на долю его знакомых Петра и Они (Петр — старший сын Марьи Степановны, участник войны, а его жена Оня — «и у смерти была, и дочь схоронила, и опять детей учит, и опять любят ее все люди», — говорит о ней Марья Степановна), с которыми наш герой в молодости был очень дружен, а Оню крепко любил. Узнает и начинает постигать, сколь скуден его жизненный опыт, как неуверенно еще он движется по земле. Потому и не обижается на жестковатые слова Марьи Степановны, выразившей сомнение в его способности написать книгу: «…Да изойдешь пузырями… Сам-то еще в зыбочке, самого-то надо качать-укачивать. Ну че ты видел? Русску печку да калены кирпичи. Вот встанешь на ноги да пойдешь по земле — тогда и… Ну, поглядим».
Любимые герои Потанина, как уже сказано, — сеятели добра или стремятся к такому благородному деянию. В сущности, ведь и основная задача истинного художника — прославление и утверждение доброты. Недаром, например, один из виднейших современных наших писателей Виктор Астафьев на вопрос: «Чему бы вы хотели научить читателя?» лаконично отвечает: «— Добру. Умению ценить добро. В этом вижу одну из своих задач» («Литературная газета, № 13 от 28 марта 1979 года).
Младший собрат Астафьева и один из его последовательнейших учеников Потанин тоже, видимо, хочет прежде всего научить читателя «умению ценить добро», вернее даже не научить, а убедить нас в том, что свет добра столь же необходим человеку, как пища, кров, любовь, что без излучения добра всякое дело приходит к жизнеусыханию.
Любопытно поглядеть в этом разрезе на характеры егеря Трофима (повесть «Тихая вода») и Павла Фомича из рассказа «Белые яблони». Только если образ Трофима Путинцева несколько двоится (вначале — грубоват, хитер, и доброта его на первых порах несколько обескураживает деловитой расчетливостью; потом, в конце повести, мы читаем письмо состарившегося Трофима — человека с открытым сердцем и щедрой душой), то судьба Павла Фомича выписана диалектично и психологически безупречно. Павел Фомич приехал в зауральское село с фронтовых дорог (до войны он жил на Украине, в войну погибла там его невеста), чтобы забыть свое горе. И очень странно сложилась у него жизнь на новом месте: долго не мог добиться контакта с колхозниками, хотя и всей душой тянулся к ним («хотел жить среди людей — но те от него»). И никак не мог понять одинокий человек причины отчужденного к себе отношения. Ну, жил бобылем, у которого по деревенской традиции «всегда худая слава» — только в этом ли дело? Не мог смириться с такой несправедливостью Павел Фомич и начал чудить: лис приручать, окуней в прудке разводить, обучать ежей танцевать и т. д. Но эти чудачества ничего, кроме насмешки земляков, не вызывали и еще больше оттолкнули односельчан от Павла Фомича, ибо они понимали: все «деяния» Павла Фомича преследуют единственную цель — удивить. Удивить, чтобы почувствовать некоторое превосходство над другими, утешить свое самолюбие, свою гордыню. Ведь в деревне не забыли, как Павел Фомич именно из-за гордыни отказался делать для колхоза вторую «сортировку» (обиделся, что его мало «прославили» после изготовления первой), не забыли и долго не могли простить Фомичу такого.
