Полка. История русской поэзии - Коллектив авторов -- Филология
Ефим Виноградов. Князь Антиох Кантемир. Копия с гравюры Вагнера. 1762 год{14}
Кантемир радикально изменил и лексику, и грамматику (полностью отказавшись от славянизмов и перейдя на разговорный язык); он под французским влиянием реформировал силлабику, введя в неё цезуру[15] и обязательное ударение на пятом или шестом слоге тринадцатисложника. Он первым (не считая Германа) стал широко пользоваться перекрёстной рифмовкой и ввёл анжамбеманы (перебросы фразы через строку). Он был единственным из русских силлабистов, обходившимся (в переводах из Анакреонта и Горация) без рифм — с блистательным результатом:
Земля выпивает дождь,
А деревья землю пьют;
Моря легкий воздух пьют.
И солнце пиет моря;
Месяц же солнце пиет.
Для чего убо, друзья,
Журите меня, что пью?
На современный слух стихи Кантемира напоминают дольник[16] и кажутся необыкновенно живыми и «мускулистыми» рядом со стихами его предшественников и современников.
Из написанного Кантемиром известнее всего сатиры (их десять, в том числе одна приписываемая). Как носитель петровской просветительской идеологии, он высмеивает противостоящие ей пороки: невежество (сатира первая — «На хулящих учение», 1729), «зависть и гордость дворян злонравных», «бесстыдную нахальчивость», коррупцию, гедонизм, пренебрежение воспитанием детей и т. д. Следуя своим учителям, Горацию и Буало[17], Кантемир проповедует «средний путь», здравый смысл, умеренность. Но не это делает его большим поэтом, а исключительная выразительность, выпуклость его сатирических картин. Как всегда в классицистской сатире (а у Кантемира образцы уже вполне классицистские — Буало, а не цветастые поляки), порок красноречивей и колоритней добродетели:
Силван другую вину наукам находит.
«Учение, — говорит, — нам голод наводит;
Живали мы преж сего, не зная латыне,
Гораздо обильнее, чем мы живем ныне;
Гораздо в невежестве больше хлеба жали;
Переняв чужой язык, свой хлеб потеряли.
<…>
Землю в четверти делить без Евклида смыслим,
Сколько копеек в рубле — без алгебры счислим».
Часто выпуклость, зримость образов Кантемира приобретает метафизический оттенок; можно вспомнить строки, которыми восхищался Иосиф Бродский:
Кто пространному морю первый вдался,
Медное сердце имел; смерть там обступает
Снизу, сверху и с боков; одна отделяет
От нея доска, толста пальца лишь в четыре, —
Твоя душа требует грань с нею пошире.
К сожалению, сатиры заслоняют другие произведения Кантемира. Если незаконченную эпическую поэму «Петрида» (1731) к его удачам не причислить, то песни и дружеские послания («письма») заслуживают внимания. В них Кантемир разнообразнее, чем в сатирах, просодически и интонационно; здесь он показывает свои возможности как лирик:
Видишь, Никито, как крылато племя
Ни землю пашет, ни жнет, ниже сеет;
От руки высшей, однак, в свое время
Пищу, довольну жизнь продлить, имеет.
Жан-Батист Сантерр. Портрет Никола Буало. 1678 год{15}
Князь Никита Юрьевич Трубецкой, ближайший друг Кантемира, — адресат многих его стихов. Но последнее послание Кантемира — «К стихам своим» (1743). Хотя оно восходит к XX оде Горация, которую Кантемир перевёл, грустный скепсис, пронизывающий его, — собственный, кантемировский; Гораций предвидит, что по его одам детей будут учить грамоте, Кантемир ещё более пессимистичен (и это даёт ему повод продемонстрировать презрение к массовому чтиву XVII века):
…Под пылью, мольям на корм кинуты, забыты
Гнусно лежать станете, в один сверток свиты
Иль с Бовою, иль с Ершом; и наконец дойдет
(Буде пророчества дух служит мне хоть мало)
Вам рок обвертеть собой иль икру, иль сало.
В самом деле, стихи Кантемира были изданы лишь в 1762 году (под редакцией Ивана Баркова, между прочим). Его месту в истории русской поэзии всегда отдавали дань — но развитие её пошло уже иными путями. Это касается и просодии[18], и языка. Всему этому предстояло родиться заново.
II
Ломоносов и его революция
В XVIII веке классицисты произвели в русском стихе настоящую революцию — в звучании, в стилистике, в наборе тем. Это время множества смелых экспериментов Ломоносова, Тредиаковского, Сумарокова и их учеников — вплоть до «срамного» Ивана Баркова.
Текст: ВАЛЕРИЙ ШУБИНСКИЙ
Тенденция к переходу от силлабики к силлаботонике постепенно пробивала себе дорогу: сперва стихийно у Германа, потом в кантах (в том числе у Прокоповича), наконец, уже целенаправленно у Пауса. Казалось бы, Кантемир создал вполне жизнеспособный вариант русского силлабического стиха. Но в 1730-х годах новый тип стихосложения был теоретически обоснован и вступил в бой со старым (и одержал в этом бою стремительную победу). Другим вопросом был языковой. Здесь, наоборот, Кантемир, изгонявший славянизмы, был радикалом. Но его решение не устроило современников.
Одна из причин, вероятно, связана с тем, что эстетические идеи Буало (а Кантемир, напомним, сам же и был их горячим пропагандистом) предусматривали строгое разделение поэтических жанров на высокие, средние и низкие. Продемонстрировав блестящие успехи в среднем жанре, в сатирах, посланиях, песнях, Кантемир (как, впрочем, и сам Буало) не смог предъявить ничего подобного в жанрах эпопеи и оды — с точки зрения его современников, важнейших.
В середине 1730-х находившемуся за границей Кантемиру бросил здесь вызов его соперник — Василий Тредиаковский. Как и Кантемир, он, выпускник Сорбонны, был изначально носителем французской поэтической культуры (пользовавшейся силлабическим стихом). Но, работая в Санкт-Петербургской академии наук, большинство сотрудников которой составляли немцы (причём среди них были немецкие поэты, чьи стихи Тредиаковский должен был переводить), он увидел возможности «немецкой», силлабо-тонической просодии.
Портрет В. К. Тредиаковского кисти неизвестного художника по гравюре А. Я. Колпашникова. 1800-е годы{16}
Впрочем, это был не единственный источник. О втором говорит сам Тредиаковский: «Буде желается знать… то поэзия нашего простого народа к сему меня довела. Даром, что слог ее весьма не красный, по неискусству слагающих; но сладчайшее, приятнейшее и
