Апокалипсис в русской литературе - Алексей Елисеевич Крученых
Философская тройца
Ницше, как амазонка, не мог найти достойной пары и вечно-женственное ему заменила мудрость.
«Мудрость есть женщина – признался базельский отшельник – я хотел бы иметь от нее ребенка».
И так много лет он наслаждался своею мудростью и одиночеством.
И, как поэт, воспел божество весело танцующее на острых ледяных вершинах. Он был поэтом но полюбил отвлеченную мудрость потому что любил одиночество, и бежал от книги (трижды опостылевшей) хотя весь был пропитан ею даже больше, чем одиночеством.
Это был демон дерзкий до головокружения и утешало его лишь одно – божество сотканное из электрических да и нет, легконогое с воздушным станом, предчувствие босоножек Дункан, воплощение танцующей Саломеи –
«я изобрел смех!..
выше выше подымайте свои ноги!»
И снова тоже: ужас ссоры одинокого со всеми и сладкий мир и мир в границах я.
Философские умы издревле были одиноки – и тень Ницше Канта и Шопенгауэра решительно бы потеряла свое значение без одиночества.
Вяч. Иванов и Вл. Эрн в публичных лекциях не раз указывали, что Кант в своем феноменализме – евнух, а его категорич. императив бездейственный, старо-девственный.
Феноменализм – гносеологическое, мировое одиночество.
Но все же тайное умиление не покидало Кенигсбергского китайца, как страус зарывшегося в небесных песках.
А кто знает какие неизъяснимые радости переживал Шопенгауэр любуясь созданной им картиной великой гибели мира, тот поймет многое!
И череп Канта суровые брови Шопенгауэра и холодные вершины Ницше странно сливаются в одно дополняют друг друга и образуют легкий хоровод пляшущих туманных божеств у которых легкомысленны только ноги!..
И никакие весомые девушки лежавшие по бокам и согревавшие старость Шопенгауэра не могли соперничать с ними!..
Биография луны
Луна древняя очаровательница, светившая Парису при похищении Елены и делавшая томными наших бабушек с томиком Тургенева – ее не могли забыть новые воздыхатели!
1000 веков поэзии смотрит на нас с луны!
Вот извечный предмет для мечтателей, тоскующих одиночек, безнадежно влюбленных, вот их голубая голая роза!
Старая лгунья обмани их!
И она посмеялась над ними как никогда!
Ибо не было еще таких томных и млеющих людей.
Ибо появились декаденты с водными ногами, люди – мировые проросли со дна морей, и Петроградских болот, холодные инкубы и русалки, одинокие девственницы и вечные мертвецы с неподвижным, лежачим смеющимся взглядом на холодном лице
И начали скопом вздыхать на луну – да, конечно, но до боли в горле, до хрипоты, насморка и слез, до потери сознания…
Братья! сестры!
войте, лайте на луну!..
(Ф. Сологуб)
Или в другом месте:
…Ты не поймешь, что живу не напрасно,
Что мой подвиг собачий чего-нибудь стоит
Ведь в полночь никто так печально и страстно
Как я, на луну не завоет…
Март 1914 года. (Ф. Сологуб)
Недаром в некоторых губерниях сологубить и значит заниматься самоблудством!
Любовь и томление до боли, до мучительного завывания псов, до садизма – чтоб не вздыхали больше! Схватит башмак или шапку (Гамсун, Кузмин) жует, целует ее и воет. И тогда случилось нечто необычайное и невиданное – чистый молочный лик Дианы, такой круглый и сияющий, добрый и понятный – сморщился, скис и почернел!
спеленат лежу покорный
лежу я очень давно,
а месяц черный причерный
глядит на меня в окно.
(З. Гиппиус)
Конечно от болезни почернела и скорячилась!
молода и прекрасна
безнадежно больна
смотрит на землю ясно
и бесстрастно луна.
(Ф. Сологуб)
Дни ее сочтены и вот свершилось
вышла книга будетлян: «дохлая луна»,
где поется о жалкой бескровной вше ползующей по истасканной подкладке небес –
но и это в последний раз!
Луна подохла –
и отныне забракована и выброшена из обихода поэзии как ненужная вещь, как стертая зубная щетка!
Ле-люнь, слюнь, плюнь
. . . . . . . . . .
Тель (але стиль) литераторов
Сонный свист!
однообразный, тонкий засасывающий, царство объятое конвульсиями сна – спят сморщенные лбы щеки и волосы спят полинявшие деревья, птица вздрагивая одной ногой повисла в воздухе…
в пустыне улиц подымается дымок ветра и пронизывает свистом уши с одного конца земли до другого… металлические вещи покрылись ржавчиной,
швист швист – кричат двери, но их никто не слышит
люди разучились говорить и только по вечерам со она свистят и енятся и някают –
в тоске безумных сожалений
к ее ногам упал Евгений
она вздохнула и молчит
и на Онегина гладит
без удивления без гнева…
его больной угасший взор
молящий вид немой укор –
ей внятно все.
вот только и слышно гнусавое ени-ани да пронизывающее уши: с-с-с.
Онегин добрый мой приятель
родился на брегах Невы
где может быть родились вы
или блистали мой читатель…
С своей супругою дородной
приехал толстый Пустяков…
Скотинины, чета седая,
с детьми всех возрастов, считая…
– с-с-с, ся, тся…
поэты бегут глагольных рифм потому что они очень доступны и потому что переполняют стих разными: ел… те… ся… тся… но Пушкин перенес это внутрь и простору для ся тся стало больше!
всего «Евгения Онегина» можно выразить в двух строчках:
ени – вони
си-е – тся
Сонный свист торжествует!
Слякость ползет!
но бедный читатель уже в школе так напуган Пушкиным что и пикнуть не смеет и до наших дней «тайна Пушкина» оставалась под горчишником!
вот еще пример:
От Триумфальных ворот прачешная
счет г-ну Крысюну:
2 нижний юбки – 60 к.
2 крыхма рубахи – 20 »
5 воротничков – 30 »
2 пары манжет – 20 »
3 навлычки – 9 »
1 куфайка – 5 »
если сравнить эти строки с 8-ю строчками из «Онегина» –
в тоске безумных сожалений и т. д.
то окажется: стиль их выше Пушкинского! в самом деле: на восьми строчках счета мы видим такие редкие и звучные буквы русичей: ы, щ, кры, ф, ю, ж… (и так редки они в
