Николай Романецкий - Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 3
— Не знаю, — серьезно сказал Хьюго. — Сегодня я все время думал… Искал варианты. Кстати, я получил ответы почти от всех, кому посылал скан страницы.
— И все утверждают, что такого языка не существует?
— Вы этого ожидали?
— Вы — нет?
— Нет, не ожидал, — Хьюго отодвинулся от стола, чтобы подошедший официант смог поставить бокалы и кувшин с апельсиновым соком. Меню Хьюго раскрывать не стал, он знал, что здесь нужно заказывать, и посоветовал Марии: — Попробуйте запеченную говядину, не пожалеете.
Мария покачала головой, перелистывая страницы.
— Мне овощной салат, — сказала она официанту, — и авокадо в соусе. И двойной кофе.
— Вы вегетарианка? — поинтересовался Хьюго, когда официант отошел.
— Вовсе нет, — улыбнулась Мария. — Просто в такую жару… Не хочется. Дома я тоже летом почти не ела мяса, а мама меня пыталась накормить чем-нибудь калорийным…
— Расскажите о себе, — попросил Хьюго. — Вы жили в Милане, а я всю жизнь мечтал попасть в этот город.
— Увидеть собор, замок Сфорцеско, — подхватила Мария.
— Нет-нет, — запротестовал Хьюго. — Это, наверно, странно, но меня никогда не интересовал знаменитый собор, хотя свой путь по Милану я мечтал начать именно с этой площади. Но повернуться к собору спиной, пройти по галерее Наполеона, выйти к театру Ла Скала и долго стоять, разглядывая фасад и представляя, как к зданию подъезжают красивые экипажи, из них выходят мужчины во фраках и помогают спуститься дамам в вечерних нарядах. И вместе с ними в театр входят Пуччини, Леонкавалло… Верди…
— Вы любите оперу? — спросила Мария и продолжала, не дожидаясь ответа: — А я была в Скала только раз. Музыку люблю, но слушаю одна, дома, закрыв глаза… Это болезнь, доктор?
— Что вы, — смутился Хьюго. — Мария, я хотел спросить… Почему вы занялись историей религий?
— А почему вы стали библиотекарем? Вспомните себя, когда вы принимали решение, и все поймете. Что-то начинает шевелиться в душе, детские желания соединяются с взрослыми расчетами будущей карьеры.
Официант принес заказ, и разговор на время прервался. Они ели, то и дело поднимая глаза друг на друга, и едва заметно улыбались. Этого было достаточно для общения, и когда вилки были положены на тарелки, Хьюго, пожалуй, знал о Марии больше, чем она могла бы за то же время рассказать словами. Почему-то он был уверен, что она росла без отца, а мать была женщиной властной, Мария мечтала вырваться из-под ее опеки… Какие только фантазии не приходят в голову.
— Я почему-то подумала, — сказала Мария, — что вы женились не по любви, а чтобы доказать себе… бывает так у юношей… кажется, что никому не нравишься, и женишься на первой же девушке, которая не смотрит на тебя презрительным взглядом.
— Так и было, — подтвердил Хьюго, не удивившись проницательности Марии. — А я подумал, что отец ушел от вашей матери, когда вы были маленькой.
— Что вы, — рассмеялась Мария. — Папа нас не бросал, он палеонтолог и много времени проводит в экспедициях. Сейчас копает в Алжире. Я очень любила маму, она была, как капитан корабля, с которого сбежала команда. Все нужно было успеть, за всем уследить, и дочь воспринимаешь не как личность, а как… скажем, котел в машинном отделении.
— Мария, — Хьюго решил вернуться к главной теме. — О чем вы подумали, когда взяли в руки книгу?
— Я совсем не удивилась, увидев значки, — задумчиво произнесла Мария. — Мне кажется, я удивилась бы, если бы на странице оказался обычный текст женского романа… Она у вас с собой?
Хьюго достал книгу из рюкзака, лежавшего у ног, будто верная собачонка, и положил на стол.
— Что с ней делать? — спросил Хьюго не столько Марию, сколько себя. — Специалисты утверждают, что это не символы какого бы то ни было языка. Никто не поинтересовался, откуда книга, никому не стало интересно, что могут означать знаки.
— Может, спрашивать нужно было не лингвистов, а специалистов по криптографии?
— Им я тоже написал, — кивнул Хьюго. — Трое были специалистами именно по криптографии. Мария, я думал, знатоков расхолаживает то обстоятельство, что книга по всем прочим параметрам совсем обычная. Непонятно, как на ней оказалась радиометка, но в нашей библиотеке книги помечены именно таким образом.
— За исключением того, — задумчиво добавила Мария, — что остальные книги занесены в каталог, а эта — нет.
— А эта — нет, — повторил Хьюго.
Мария осторожно взяла книгу и раскрыла посредине.
— Может быть, каждый значок все-таки обладает собственным значением? Каждый значок не часть слова, не слово даже, а целое предложение. Или абзац. Или даже история. Это возможно? Как в каталоге — вы придаете книге номер или иное кодовое обозначение. Видите код и понимаете, какому тексту он принадлежит.
— Понимаю. Каждый значок может символизировать целую историю, если знать код, вы это хотите сказать?
Мария кивнула.
— Для шутки или мистификации это уж совсем…
— Но мы решили, что это не шутка и не мистификация? Вы говорили о появлении идей из ничего…
— Не из ничего, — покачал головой Хьюго. — Из уже имеющейся информации, которой стало слишком много. Смысл рождает смысл. Почему новый смысл должен быть изложен человеческим языком? Если информация способна сама себя рождать… Может, существует некий природный язык?
— В этой книге, — медленно произнесла Мария, будто в трансе, — столько же знаков, сколько в Пятикнижии. Бог продиктовал Моисею Тору на горе Синай, и Моисей записал то, что слышал, на своем языке. Но говорил ли Бог на любом из человеческих языков? Или это были образы, которые Бог вкладывал Моисею в голову? И Тора была изначально создана Богом на его языке? На языке с бесконечным количеством смыслов? На языке, каждый знак которого соразмерен Вечности? Может, эта книга и есть истинное Пятикнижие, написанное на единственном языке, охватывающем все пространство и все время? На языке Бога?
— Мария…
Девушка вздохнула, провела ладонью по белой обложке и отдернула руки.
— Вы на самом деле думаете…
— Почему нет? — с вызовом сказала Мария. — Разве не появилась книга из ничего? Разве не написана она на несуществующем языке? Разве хоть один символ повторяет другой? Разве число символов не равно…
— Да-да, — нетерпеливо сказал Хьюго. — Но бумага… Брошюровка… Клей…
— Разве книга книг непременно должна быть написана на папирусе, пергаменте или другом экзотическом носителе? А если бы это оказался файл в вашем компьютере?
— Было бы естественнее, — кивнул Хьюго. — Когда у меня возникла идея о том, что информация самопроизвольно родила информацию, я сказал себе: «Почему книга? Это должен быть файл».
— Должен? — переспросила Мария.
— Вы правы, «должен» — не то слово, но я подумал…
Хьюго смутился и замолчал, глядя на белую матовую поверхность обложки. Показалось ему или действительно книга за прошедшие часы стала немного темнее?
— Мария, — сказал он, проведя пальцем по обложке, — вам не кажется…
— Кажется, — девушка не позволила Хьюго закончить фразу. — У белого цвета множество оттенков, как у всякого другого, — Мария провела пальцем по обложке и натолкнулась на палец Хьюго. Соприкоснувшись, пальцы исполнили танец расставания и сближения и, наконец, прильнули друг к другу.
— У белого цвета, — возразил Хьюго, — не может быть оттенков. Это сложение всех цветов, символ совершенства. Любой оттенок — искажение совершенства…
— Белый цвет, — прервала его Мария, — состояние неустойчивого равновесия, вершина цветовой горы, и достаточно появиться любому оттенку…
Она замолчала, Хьюго не стал заканчивать фразу, смысл которой был понятен обоим. Пальцы их, всего лишь прижавшиеся друг к другу, сплелись, Хьюго и Мария поднялись, соединив ладони над книгой, и обоим показалось, что обложка заискрила. Они отдернули руки и посмотрели друг другу в глаза.
— Надо проверить, — деловито произнес Хьюго. — Я уверен, что это нам кажется — освещение здесь не очень хорошее.
— Пойдем, — согласилась Мария. — Только на улице темно, фонари искажают цветовое восприятие.
— У меня дома, — сообщил Хьюго, — лампы дневного света. Цвет в их лучах не искажается. Во всяком случае, — добавил он смущенно, — так сказано в инструкции.
* * *Обложка стала темнее. Ненамного, но все-таки заметно. Появился оттенок серого или, может, синего — если держать книгу к свету под одним углом, казалось, что она становится серой, а если под другим — синей.
— Или желтоватой, — произнесла Мария с вопросительной интонацией.
Они сидели на кухне в квартире Хьюго под яркой белой лампой, и книга расположилась на столе, как ей самой хотелось.
— Может, чуть желтоватой, — согласился Хьюго, хотя ему оттенок казался скорее зеленоватым. Японцы, говорят, воспринимают несколько тысяч оттенков, сейчас Хьюго был уверен, что даже двух десятков не различит.
