Василий Наумкин - Каменный пояс, 1981

Вот это замах… Лихая, смелая песня!

«Записал А. Карпов в 1875 году…»

И человеком записана она отважным. Не менее отважным, чем сочинители, которые за нее, быть может, ушли в свое время на каторгу. Собиратель знал, в каких муках рождал народ свои песни, чего стоило слово, противное властям. Записав песню-стон солдат:

…Нам и так-то, солдатам,В службе тошно.Нас загнал православный царь,Загнал он нас в ину землю…

фольклорист взял себе на заметку: «Говорят, что за эту песню солдаты-песенники были сосланы в «Камчатку». Не мог ждать благоволения «власть предержащих» и он сам. Но Карпов не страшился преследований.

В статье составителя, которая сопровождает этот сборник, сообщается, что Карповым было собрано более пятисот песен. Пятьсот!.. Но света они так и не увидели.

Только в наше время с рукописей сняты «семь замков» и сметена пыль десятилетий. Песни возвращаются народу — их творцу. И сколько раз, читая их, вспомним мы с благодарностью еще недавно незнакомого нам собирателя.

В этих песнях — душа и кровь людская. В них душа самого Карпова. Такая же светлая, чистая, отзывчивая, как хорошая песня…

Песня и… статистика? Это кажется несовместимым. Но Карпов так не считал. Не считал потому, что оба его призвания брали начало из одного источника — любви к людям.

Экономические статьи Карпова называются весьма прозаически, например: «Сапожный промысел в северо-восточной части Арзамасского уезда и в смежной с нею части Нижегородского уезда». Здесь нет ни ярких портретов, ни бытовых сцен, ни сюжетных поворотов. Цифры, цифры… Но цифры не приукрашенные — достоверные, подлинные. Правдивые цифры, которые подводили к правдивым выводам.

Например, о том, что в деревне царит великая рознь между богатеями и бедняками, что из богатых крестьян здесь образуется «такая сила, которую бедным людям сломить трудно». Это слова Карпова. Но не все, далеко не все мог осмыслить правильно он сам. Впервые и по-настоящему глубоко в карповскую статистику проник Ленин.

Проник — и оценил.

Помните слова из сноски: «Бюджеты Карпова… выгодно отличаются…» Дело оказалось в том, что этим экономистом, в отличие от множества других, более ученых и куда более знаменитых, был применен принципиально новый подход к изучению материала. Карпов отказался от выведения некоего «статистического среднего» по уезду, занялся изучением отдельных типов крестьянских хозяйств, отдельных промыслов.

Таким цифрам нельзя было не поверить. И Ленин выписывает в свою тюремную камеру одну карповскую статью за другой, ссылается на почерпнутые из них сведения то там, то здесь — десятки раз.

Рождаются выводы — о разложении крестьянского земледелия, о возникновении крестьянской буржуазии, о появлении сельского пролетариата. Выводы, которые перечеркивали теории народников, прокладывали путь революционному марксизму.

…Но кем все-таки был этот человек?

И под теми, которые недавно напечатаны, и под сотнями других песен, хранимых ныне в Горьковском областном архиве, стоит одна и та же пометка: «Записано в с. Кириловке». В этом селе он родился. Ценой больших усилий удалось сыну бедного крестьянина пробить себе путь к знаниям. Но и в годы ученья в Арзамасском уездном училище, и в бытность гимназистом в Нижнем Новгороде, и позднее, студентом Казанского ветеринарного института, Андрей Карпов жил мыслями, чувствами, заботами своей семьи, своего бедняцкого класса.

Любовь к народу вдохновила его на кропотливейший труд по собиранию устного народного творчества. Трудно поверить, но это факт: большинство из пятисот песен записано Карповым в семнадцать-восемнадцать лет. Впрочем, те исследования нижегородской экономики, которыми пользовался Ленин, тоже были выполнены совсем молодым человеком. Совсем молодым… Да ведь и умер он всего двадцати восьми лет от роду!.. Это произошло на пятом году его жизни в Оренбургской губернии.

Я листаю дело № 467 Оренбургского губернского правления. На обложке название: «О службе ветеринарного помощника в г. Орске Карпова». На девяноста четырех листах — четыре года жизни деятельного и умного человека.

В Оренбургскую губернию Андрей Васильевич был прислан весной 1881 года — сразу по окончании Казанского ветеринарного института. Первое, с чем сталкиваешься, знакомясь с архивным делом, — это чувство беспокойства вновь назначенного врача Орского скотопрогонного пункта в связи с никудышней постановкой ветеринарной помощи. И тут же: «Крайне нуждаюсь». Нужда, в которой он родился, приехала с ним и на новое место жительства. Но не о собственном благополучии печется этот человек прежде всего. Вокруг — чума, сибирская язва, другие страшные болезни.

«В зимнее время, когда у меня нет никакого относящегося прямо до моей должности дела, я могу отправляться в уезд для прекращения повальных болезней», — пишет Карпов начальству. Для этого, по его словам, требуется лишь одно: чтобы врачебное отделение нашло возможным «устроить… бесплатные проезды».

Как ни странно, воодушевления это предложение не вызвало. И все-таки, несмотря ни на что, Карпова видели то в Ильинском, то в Губерле, то на Орловском хуторе. Самозабвенно, горячо бросался он в новые схватки — с мором, эпидемиями, гибелью скота. При этом Андрей Васильевич не щадил себя, своего здоровья. Обострение суставного ревматизма… Воспаление печени… Туберкулез… Но кому до этого дело!

А сколько горьких раздумий, сколько возмущения рождает казенно-пренебрежительная резолюция на письме Карпова с просьбой предоставить ему месячный отпуск для лечения в казанской клинике: «Подайте прошение об увольнении в отпуск, приложив две марки 60-копеечные»… А чего стоит конфиденциальное письмо губернского врачебного инспектора Ушакова? «Служебная деятельность ветеринара Карпова не отличается точностью исполнения требований не только местной полиции, но даже распоряжений местного начальства…» И это — о человеке, который всего себя, без остатка, отдавал делу!

Словам чиновника Ушакова веры было больше, чем делам «человека без положения» Карпова. Деятельность его в Орске, в конце концов, сочли нежелательной. Последовал приказ о перемещении в Оренбург, дабы он «находился под непосредственным наблюдением губернского медицинского начальства». Но служба в Оренбурге оказалась и вовсе недолгой. Вконец подорванное здоровье привело Андрея Васильевича в палату губернской больницы, а оттуда — на кладбище.

Медицинское начальство смерть Карпова поразила весьма. Нет, не оттого, что умер талантливый человек и было ему всего двадцать восемь. Поразила по другой причине: как же, ведь он… не отчитался в расходовании полученного аванса! Слов утешения молодой вдове ветеринарного врача (они поженились в Орске, в 1883-м) у чиновников ветеринарного ведомства не нашлось. Зато в изыскании путей покрыть задолженность покойного — двадцать рублей! — они проявили поистине колоссальную прыть. Запросы были разосланы всюду, где Карпов жил или бывал. Но ответы приходили однотипные: «имения и капиталов, принадлежащих ветеринару Карпову, как в Орске, так и в уезде его, не найдено»… «Не оказалось»… «Не разыскано»… «Не обнаружено»…

И заключительный документ: «Ветеринар Карпов отчета в расходе аванса не представил и 6 мая 1885 года умер, причем по розыску имущества у него никакого не оказалось».

Невдомек было оренбургским губернским властям, какое бесценное богатство оставил людям Андрей Васильевич Карпов.

Он закладывал его сызмала и умножал до последнего своего часа, до последнего вздоха. То богатство, которое смог оценить лишь Владимир Ильич Ленин…

Лениным прославленный Карпов остается с нами. Собранные им материалы сейчас в экспозициях музея Горького. А единственное известное его изображение — рисунок, выполненный на основе полустертой, ветхой фотографии — появилось недавно на стендах музеев в Орске и Оренбурге.

…— Это кто?

— Человек из книги Ильича.

Звучит гордо!

ПРОБЛЕМЫ. ПОИСКИ. ОТКРЫТИЯ

Леонид Осинцев

ИЗ КРАЕВЕДЧЕСКОЙ ЛЕНИНИАНЫ

Жительница города Шадринска Нина Александровна Маркова в 1975 году передала в фонды Шадринского городского краеведческого музея две жестяные банки из-под конфет цилиндрической формы. На одной из них читаем: «Кондитерская фабрика торгово-промышленного товарищества Т. А. Афониной в Екатеринбурге». Банкам этим уже более семидесяти пяти лет, они были своеобразными контейнерами для нелегальной пересылки ленинской газеты «Искра» из Екатеринбурга в Шадринск.