Матвей Малый - Как сделать Россию нормальной страной

Американский закон — это не только гражданский кодекс, но и около миллиона страниц, где описаны наиболее значительные судебные разбирательства. Это кладезь юридической мысли, продукт работы тысяч лучших судей, адвокатов и прокуроров. Решения суда базируются одно на другом, могут быть подвергнуты пересмотру и улучшению, и в результате закон становится все мудрее, все более отвечает нуждам людей, изменяется и растет вместе с ними. Американский закон — как автомобиль, он содержит в себе десятки тысяч изобретений, как великих (колесо, винт, двигатель внутреннего сгорания, зеркало), так и менее значительных (где расположить зажигалку), но автомобиль вбирает в себя всю известную человеку технологию и с каждым годом (а теперь уже и с каждым днем) становится все лучше и лучше.

В России же суд как был скор, так и остался. «Батюшка, не виноват я, не вели казнить!» «На дыбу его, мерзавца, пытать, пока не признается». «Да он говорить не может, раскаленным металлом пытали его». Ничего, раз губами шевелит — значит признает вину». «Пиши протокол: «Я, имярек, признаюсь добровольно в убийстве».». «Ну, на кол его теперь». «Ой ты черт, опять по пьяни не того казнили: свидетель, слышь, говорит, блондин убивал, а мы вон лысого на кол посадили». «Ну, да ничего, блондин, лысый, мало у нас что ль людей». «Это верно. Ну, браток, наливай». Слава богу, что у нас судебные решения не печатаются нигде, а принимаются по звонку, в темной комнате. У нас и так достаточно позора. Здесь судит не закон, не обстоятельства дела, а звонок из коридоров власти, эмоции судьи, бесправие обвиняемых, жестокость и почти всегда неотвратимость наказания. Это — раннее средневековье, времена Андрея Рублева.

На Западе потребовались века, чтобы понять, насколько разрушительной является зависть, сорвать маску со всех ее проявлений и объявить ее вне закона. Но в конце концов это случилось, и в результате мы видим громадный расцвет западной экономики. В России же юридический процесс за последнюю тысячу лет не изменился: все до сих пор строится на эмоциях, на велении чьего-то сердца, а сердце не автомобиль, его усовершенствовать невозможно. Результат судебного разбирательства зависит лишь от сиюминутного соотношения желаний, сил и связей участвующих в этом деле людей, а постоянным остается только полное отрицание ценности человеческой личности.

И действительно, на Западе судья пятьсот лет назад сформулировал правило и люди до сих пор по нему живут, подтверждая этим, что человеческая мудрость, а значит, и человеческая личность имеют непреходящую ценность. А у нас нет ни одного судебного решения, которое сохранилось бы как эталон, так что жизнь предыдущих поколений нас ничему не научила и их мудрость к нам не перешла. Так зачем и ценить человека, если не остается после него ничего.

На Западе закон — как готический собор,а у нас закон — как прогнивший забор.Собор до небес возвышается,А забор от ветерка прогибается.

На Западе судью легко может заменить компьютер, у нас — крокодил-людоед. Компьютер — это новейшая машина, чрезвычайно производительная, вобравшая в себя все технологические достижения человеческой цивилизации. Крокодил — это древнейшее пресмыкающееся, родственник динозавров, прекративший свою эволюцию сто миллионов лет назад. Потрясающим свойством российской цивилизации является ее неизменность и необучаемость. Так может быть хватит в первом тысячелетии жить? Давайте уже наконец построим дороги и примем христианство. Ведь можем же! Вот недавно отличное пиво научились варить…

По сравнению с лучшими советскими фильмами большая часть американских кажутся весьма примитивными. Очевидно, это происходит потому, что в России художник чувствует необходимость быть моральным лидером нации: закона нет, о законопослушном государстве речи не идет, церкви до недавнего времени просто не существовало — вот художник и вынужден принять на себя роль морального лидера. А раз так — задача, стоящая перед искусством кино и литературой в России гораздо серьезнее, чем та, которую надо решать американцам.

В Америке роль арбитра выполняют законы. Можно предлагать поправки к Конституции, обсуждать роль Америки в войне во Вьетнаме, но глобальных морально-этических проблем, определяющих жизнь всей нации, все-таки не возникает. Поэтому на роль морального лидера художник в Америке не претендует. Американское беззаконие ограничивается конкретным нарушением какой-то определенной статьи закона. Американскому писателю не надо писать ни о Колыме, ни о беспределе: приходится придумывать ужастики.

В России слово важнее закона, но слово не постоянно, как закон, и не может пониматься однозначно. Кроме того, слово художника, по определению, новое (то есть, ломающее традицию) и является реакцией на что-то (то есть, произносится после события). Закон же интерпретируется однозначно, является выражением установившейся традиции и, самое главное, говорит свое слово до того, как преступление совершено. Лермонтов смог только оплакать свершившийся факт смерти Пушкина, в то время как закон, еще до рокового выстрела, запретил дуэли.

Как и в России, в Америке тоже есть противники режима. Но только в России они работают дворниками, а в Америке юристами. В Америке твое мнение будет учтено, если ты докажешь свою правоту, а в России твое мнение будет учтено, только если ты добьешься власти.

Так как закон надежно обеспечивает моральность общества, некоторые западные художники и артисты позволяют себе полностью сконцентрироваться на развлекательной стороне искусства.

В России единственный "закон" — это художник, призывающий людей к добру. Несколько деятелей культуры пользуются авторитетом, но совершенно по-разному определяют доброту. Конечно, слава Богу, что здесь нет единомыслия. Но это придает российской культуре опасную мягкость и аморфность. А значит, доброта — неподходящий фундамент для общества.

Из американской культуры, напротив, слово «доброта» может быть полностью исключено, и общество абсолютно не изменится. Вместо него четко укоренилось выражение «по закону». Если что-то кажется недобрым, следует менять не поведение, а закон. Гражданину не нужно быть добрым, ему необходимо лишь быть законопослушным.

Российское общество может существовать совершенно без закона, но развалится, если его граждане будет по-разному определять "доброту". Но так как от людей все равно ничего не зависит, главное занятие здесь — ждать доброго царя. Американское общество может оказаться в состоянии хаоса, если вдруг уничтожить все существующие там законы, но доброта считается сугубо частной чертой характера.

Западному художнику не надо ни с кем сражаться, вот искусство и стало беспредметным. Встал даже вопрос, нужно ли искусство вообще. Обнажилась проблема западной цивилизации: законы, какими бы хорошими они ни были, входят в конфликт с тем, что доброта должна приходить изнутри. В России общество активно требует, чтобы гражданин был, в государственном понимании этого слова, добрым. Поэтому государство одновременно требует, чтобы гражданин был стукачом и финансирует гениальные фильмы Тарковского или Рязанова. В Америке же государство требует не доброты, а выполнения законов: министра культуры в Америке нет.

Мы видим катастрофический недостаток российской общественной системы. Мы променяли законы против зависти на песни Окуджавы, а еще раньше — на стихи Пушкина. Поэты нас не спасли и не могут спасти, они могут нас только оплакать. Нам нужны законы.

Пушкин — это главный, и самый опасный, русский миф. Если ты прочел его, все вокруг для тебя бренно — и права, и жизнь человека. А там, где нет Пушкина — нет величия: ущербные людишки прав себе требуют, дороги ровные строят. Когда обсуждаются беды России, всегда найдется собеседник, который вскочит и скажет: "Ну, и что?! У нас же великая литература! И Пушкин, и Толстой, и Лермонтов!"

Лучше вырастить урожай редиски и продать его на рынке, обеспечив себе средства к существованию, чем зачитывать до дыр томик Пушкина. Сколько "Моцарта и Сальери" ни читай, все равно, если тебе нечего есть, ты от зависти не избавишься. Если движущей силой твоей жизни является зависть, ты обязательно совершишь преступление. И если ты начитан, твое преступление будет теоретически обосновано, а значит, еще более опасно. Профессионально состоявшемуся человеку Пушкин поможет наслаждаться красотой и найти более высокий смысл жизни, но он не может заменить собой профессиональную и моральную ориентацию. А моральная ориентация невозможна без частной собственности и прав. Вот и получается, что сначала свой огород, а потом Пушкин. Пушкин — это поэт свободных людей, а не опиум для бесправных рабов.